Досье детектива дубровского сценарий

Предыдущий фрагмент воспоминаний о русско-американском писателе Льве Гурском завершался 1997 годом. Что ж, двигаемся дальше.

Лето 1998 года, Москва, спорткомплекс «Олимпийский», где полным ходом идут натурные съемки нескольких важных эпизодов восьмой серии телесериала «Д.Д.Д. Досье детектива Дубровского». Не то чтобы я мечтаю о карьере кинозвезды, но, не скрою, мне хочется попасть в кадр. Я начинаю упрашивать режиссера Александра Муратова дать мне крошечную роль-камэо, хоть один крупный план.

Режиссер относится к моей затее скептически, но я беру его измором.

— Ладно, — говорит он, — вот тут в сегодняшнем сценарном плане есть проход Караченцова по лестнице. Десять секунд. Вы будете спускаться сразу за ним — и попадете в кадр…

Пора объяснить, что я, собственно, делал на съемочной площадке.

Так уж вышло, что самый первый высокобюджетный детективный телесериал в постперестроечной России оказался снят именно по книге Льва Гурского. Почему так получилось? Сам не знаю, честно говоря. Повезло, совпало, карта правильно легла: у режиссера Александра Муратова было желание снято именно такое кино, у олигарха Владимира Гусинского, владельца телеканала НТВ, были деньги на такое кино, а я почти случайно оказался в нужное время и в нужном месте, с романом «Перемена мест» подмышкой. В итоге появилась восемнадцатисерийная экранизация романа Гурского «Перемена мест» — «Д.Д.Д. Досье детектива Дубровского».

В самом романе «Перемена мест», кстати, никакого Дубровского не было: частного детектива звали Яковом Штерном, а главной приметой лица Якова Семеновича был его выдающийся еврейский нос. Продюсеры будущего телекино — почти все сплошь умудренные жизнью немолодые евреи — явно были не в восторге. «Поймите, — говорили мне они, — у нас будет многомиллионная аудитория, и далеко не всем понравится, что фамилия героя — Штерн». Наши продюсеры слишком хорошо помнили недавнее прошлое, но не умели заглядывать в близкое будущее и вряд ли подозревали, что лет через десять ту же многомиллионную аудиторию легко возьмет в плен одесский персонаж по фамилии Гоцман. «Ну давайте заменим Штерна на что-нибудь не такое вызывающее, — упрашивали меня продюсеры. — Ну там Жуковский, Островский, Дубровский…»

Я колебался. Мне нравились и сам Яков Семенович, и его нос. Собственно, это был едва ли не первый в отечественном детективе еврей-сыщик, и я рассчитывал протащить его на телеэкран. Однако продюсеры были так настойчивы, что я сдался, — сразу после того, как меня купили новым именем персонажа. С детства я мечтал о том, что когда-нибудь выйдет фильм, где главный положительный герой окажется моим тезкой. Не то чтобы у меня — редкое имя, но вот попробуйте вспомнить хотя бы одного кино-Романа. А? Вот именно. А Дубровского пообещали назвать аж Романом Романовичем.

Я не мог устоять и дал согласие; тем более что в произведениях Гурского о Штерне у персонажа, естественно, сохранялась его родная фамилия. Из-за этого могла возникнуть путаница: к выходу сериала на телеэкраны романы «Перемена мест» и «Поставьте на черное» переиздали в Москве сумасшедшим тиражом, с портретом Караченцова на обложке и под шапкой «Д.Д.Д.». Чтобы увязать форму с содержанием, я специально для такого издания ввел новый сквозной сюжетный мотив. Мы со сценаристом сериала Владимиром Брагиным затеяли постмодернистскую игру, которую голливудские умельцы иногда называют «двойным зеркалом» (double mirror): книга-первоисточник и фильм как бы взаимно отражаются друг в друге. К примеру, в нашем сериале среди персонажей появлялся писатель, автор романа «Перемена мест», а в книге Гурского упоминался телесериал про детектива Дубровского. Мой Яков Семенович по ходу сюжета полуиронически-полусерьезно сетует на то, что-де проигрывает телевизионному суперсыщику. Дескать, и фамилия-то у него не такая звучная, и внешность-то не такая героическая, и по прыгучести-бегучести он тоже отстает…

Роль того писателя, автора книги «Перемена мест», между прочим, досталась великому актеру Михаилу Ульянову. А поскольку в реальном мире роман с этим названием написал все-таки я, то получил право нагло утверждать, что-де среди множества ролей Ульянова (маршал Жуков, Ричард Третий и пр.) есть и роль меня…

Завершая рассказ о коллизии с именем главного персонажа, могу заметить, что профессиональных патриотов обмануть не удалось: в теледетективе Дубровском с лицом Николая Петровича Караченцова они все равно видели тайного Штерна: сериал еще даже не дошел до середины, а в газете «Комсомольская правда» уже несли по кочкам и сам сериал, и его героя. Кстати, автором газетного разноса была в ту пору еще никому не известная молодая журналистка Ульяна Скойбеда. Та самая, которая полтора десятилетия спустя в той же «Комсомолке» будет предаваться сладким девическим грезам об абажурах из кожи либералов известной национальности.

Вернемся, однако, к съемкам фильма. Сегодня уже многие забыли, что в 90-е годы в столичном спорткомлексе «Олимпийский» работала ежедневная оптово-розничная книжная ярмарка. Возможно, она и сейчас работает, по инерции, но размах и значение этой ярмарки уже никогда не сравнятся с прежними. Это было заповедным местом, страной чудес, пещерой Али-Бабы — любые сказочные аналогии уместны. Стадион был неприкосновенен, зато галереи, коридоры и подвал в дневное время сдавались в аренду книгопродавцам. Здешний ассортимент был заметно шире, розничные цены существенно ниже, а новинки попадали сюда как минимум на неделю раньше, чем в магазины, и дня на три раньше, чем на уличные лотки. Со всей Москвы сюда стекались очкарики-книголюбы, а со всей страны — оптовики. И раз уж герой «Перемены мест» был частным сыщиком, который специализировался на «книжных» проблемах, то ключевой — в стиле action — эпизод романа должен был проходить именно тут.

Кое-что я честно подсмотрел, бродя по «Олимпийскому», но всю местную крутизну, признаюсь, выдумал — в духе прочитанных мною американских гангстерских романов про годы «великой депрессии». Были годы — и книга в России была высоколиквидным товаром, но даже в счастливые времена высокого спроса на печатную продукцию книжный бизнес не сравнился бы с нефтяным или автомобильным. Я это исправил, добавив книжникам размаха и преступного шарма. Я сочинил для «олимпийцев» здешний «кодекс чести», похожий на мафиозную «омерту», и вооружил неулыбчивую охрану автоматами «узи». В реальности нарушителя спокойствия ярмарки просто бы выперли пинками; у Гурского ярмарка в «Олимпийском» становилась центром многофигурной и кровопролитной перестрелки. Частично она перешла из романа в сериал. Понятно, что сцены с пальбой снимали на периферии книжного рынка, с участием заранее подготовленных статистов с «Мосфильма», а вот съемки проходов всех персонажей (и сыщика Дубровского, и его противников) шли в самой гуще ярмарки, продолжавшей работать в обычном режиме. Камеры были не то чтобы намеренно скрыты от посторонних глаз, но и не слишком заметны, поэтому многие посетители не подозревали, что попадают в сериал и что, например, брюзгливый дядька в костюме — актер Стержаков, исполняющий роль бандюгана Лебедева, а волосатик в темных очках и кожаной куртке — сам Караченцов в парике.

Так вот: в одной коротенькой сцене псевдохиппи-Дубровский должен был спускаться с лестницы, а я, значит, как обычный посетитель, шел следом за ним и попадал под прицел кинокамеры. Было отснято три дубля, и три раза я следовал за Караченцовым, спускаясь по лестнице, а потом растворялся в толпе. Из трех дублей один уж наверняка должен был попасть в окончательный вариант картины, так что я был спокоен за свое кинобудущее и с нетерпением ждал, когда серия про события в «Олимпийском» будет смонтирована…

И каково же было мое разочарование, когда я узнал: той сцены не будет вовсе! Не по вине режиссера или оператора, отнюдь. Как выяснилось, уже на стадии монтажа было принято решение сократить будущий сериал с двадцати эпизодов до восемнадцати. По этой причине все сцены пришлось поджимать, выигрывая по пять-десять секунд, и мой исторический проход по лестнице полетел в корзину. Я огорчился. Не то чтобы создатели сериала проигнорировали мой вклад в общее дело; наоборот, имя Льва Гурского возникало в титрах сразу после названия картины, а, кроме того, я выговорил себе право присутствовать в финальных титрах каждой серии, уже в качестве Арбитмана — на правах «литературного консультанта». Но быть на съемках и не попасть кадр? Досадно. Я-то размечтался, что, подобно Хичкоку, который мелькал в каждой своей ленте, тоже запечатлюсь на «кодаковской» пленке. И вот такая невезуха!

Года два после выхода сериала на телеэкраны я не пересматривал ту самую серию, откуда вырезали меня, но однажды не выдержал и пересмотрел. И, представьте, меня ждал сюрприз. Хотя спуск по лестнице исчез, сама толпа возле лестницы осталась. И прежде чем раствориться среди посетителей, я успел-таки на секунду мелькнуть в толпе! Я себя узнал: очки, нос, черная рубашка, светлые джинсы на помочах. При обычной демонстрации серии заметить меня мог бы только необычайно зоркий человек, но при замедленном, покадровом просмотре я был виден вполне отчетливо и вполне узнаваем. Таким образом, я теперь имею полное право написать здесь: я снимался в сериале по книге Гурского. И в серии №8 играл эпизодическую, но важную роль. А именно участвовал в создании толпы вокруг главного героя сериала, частного сыщика Романа Дубровского — он же Яков Штерн…

С Яковом Штерном, кстати, связан еще один любопытный медийный эпизод из жизни Гурского. Чтобы приобщить к нему читателя, придется в очередной раз включить машину времени и переместиться из 90-х годов, когда снимался сериал, в самое начало нулевых.

Итак, третье тысячелетие агукает в пеленках, ему нет и месяца от роду. На календаре — 21 января 2001 года, понедельник. Народ еще не отошел от новогодних праздников, а Гурский едва перевалил за экватор своего нового романа «Траектория копья». На этот раз частный детектив Штерн, выполняя поручение нового мэра Москвы Игоря Михайловича Круглова, ищет пропавшего личного фотографа мэра. Ищет-ищет, не может найти, и, по замыслу автора, отыщется пропажа страниц примерно через сто пятьдесят, не раньше.

Настроение (и у Штерна, и у его создателя) поганое. Первая фаза строительства всякого романа, когда тот лишь начат и автор полон оптимизма, давно миновала. Третья фаза — когда роман летит к развязке и различим отблеск в конце туннеля — еще не наступила. Время, когда ты сочиняешь середину книги, обычно смахивает на средневековье: гнетет ощущение отчаяния и беспросветности. Умом ты понимаешь, что темные века нельзя перепрыгнуть — их надо перетерпеть, как неизбежное зло. Ты следуй намеченному плану, пиши хотя бы по две страницы в день — и через положенный срок наступит ренессанс. Но одно дело понимать, а другое ощущать. Чувства сильнее разума. В четыре часа пополудни за окном тусклый день превращается в полярную ночь, и хочется бросить всё: сыщика с его поисками, мэра с его тайнами, фотографа с его пленками…

И тут телефонный звонок: обозреватель «Известий» Юля Рахаева осведомляется, есть ли прямо сейчас у Гурского что-нибудь еще не опубликованное. «А как же! — желчно говорю я. — Целых полромана. Устроит?» И вдруг выясняется, что половина книги Юлю устроит. Главное — чтобы сейчас. Крайний срок — завтра с утра.

По ходу беседы с обозревателем «Известий» у меня закрадывается подозрение, что их главный редактор все еще празднует миллениум. Или потихоньку сошел с ума. Но если даже и сошел, то я готов присоединиться к высокому начальственному безумию и подселить к тамошним тараканам и своих собственных. Оказывается, в первый месяц нового тысячелетия «Известия» внезапно решили возродить старинную — еще со времен Понсона дю Террайля и Александра Дюма — газетную традицию: печатать беллетристику «с продолжением». Понемногу и на последней странице, зато каждый день. Сейчас ведутся переговоры с Акуниным и литературными агентами Джоан Ролинг, но там не всё утрясено, есть кое-какие проблемы, а начать приказано немедленно. И если я, например, даю «Известиям» свеженький текст Гурского, то именно с Гурского и начнется в России новая-старая эра «газетных романов».

В отличие от Акунина и госпожи Ролинг, у меня (точнее, у Эдуарда Бабкина — помните такого?) есть богатый опыт в этой области. Однако Бабкин царил в иные времена, менее богатые литературными новинками, да и подписчик газеты «Железнодорожник Поволжья» был немногочислен и неприхотлив. А тут — федеральное издание, триста тысяч читателей. И сколько из них, интересно, клюнет на мой роман с продолжением, да еще без конца? Вопрос. Тем не менее я все свои опасения, разумеется, держу при себе и изъявляю желание поучаствовать в революционном начинании. За ночь я выкраиваю из текста «Траектории копья» большой отрывок, даю ему название «Копье дракона», снабжаю бодрым авторским предисловием и утром во вторник по электронной почте засылаю в «Известия».

Ни одно из предыдущих сочинений Гурского не летело навстречу читателю с такой невероятной скоростью. Вжик-вжик-вжик — уноси готовенького! Все инстации пройдены мгновенно, визы получены, машина закрутилась. Уже днем во вторник, 23 января, начальство дает «добро» на публикацию, а утром в среду, 24 января, я вижу на последней странице «Известий» первый фрагмент романа…

С первого взгляда на газетную полосу я оценил всю прелесть сотрудничества русско-американского беллетриста Гурского с общероссийским изданием. Как ни любили в газете поволжских железнодорожников писателя Эдика Бабкина, его творения там надолго не задерживались. В каждом номере на детектив выделялось двести полновесных строк; десяток номеров — и очередной опус исчерпан, иди пиши новый. А вот «Копье дракона» было расфасовано на ежедневные порции такого кукольного объема, что встреча Гурского с читателями растянулась аж на два месяца. У Бабкина в каждом отрывке успевало произойти что-то важное (убийство, ограбление или поимка преступника) — в то время как в «Известиях» персонажи Гурского двигались, словно под водой или в замедленной съемке: в понедельник герой стучался в дверь, во вторник заходил в дом, в среду начинал беседу с хозяином и лишь ближе к уик-энду мог узнать что-то важное для сюжета, а чаще это было только начало чего-то важного, и изнемогающему читателю приходилось ждать окончания эпизода все выходные. Чтобы не потерять нить повествования, следовало держать под рукой все газетные номера с предыдущими публикациями для ежедневного перечитывания — ну или собирать в отдельную папочку вырезки и ждать, пока настанет пора прочесть целиком. Мука мученическая! Я бы на месте читателя это самоистязание бросил, но, судя по результатам экспресс-опроса, кое-кто, представьте, сумел-таки дотянуть до конца марта.

Ближе к завершению публикации мне вновь позвонила Юля. «Как-то нехорошо без финала, — печально посетовала она. — Понимаю, что вещь не закончена, но и обрывать на полуслове неловко. Нельзя ли что-нибудь эдакое придумать? К завтрашнему утру, а?» Я пообещал исполнить заказ — и задумался. Был соблазн пойти по стопам Артура Хейли, который в последней главе романа «Отель» посадил героев в кабину лифта, а лифт уронил. Но я не мог поступиться принципами: даже в газетной версии нужен хеппи-энд. Пускай отчасти издевательский, но это лучше, чем никакой. Поэтому фотограф, которого Штерн в поте лица искал с конца января под конец марта, вдруг находился. Как, почему, где пропадал? Неважно — сам исчез, сам явился, живой и здоровый. Тут и сказке конец, а с читателями пусть разбираются Фандорин и Гарри Поттер.

Как бы не так! Я просчитался. Конечно, по моим прикидкам, проект «книга в газете» должен был схлопнуться, но все же я надеялся, что неизбежное произойдет не так быстро. Однако с агентом Джоан Ролинг у «Известий» что-то не срослось то ли по деньгам, то ли по срокам, а внимательный Акунин, видя, в каких гомеопатических дозах публиковали «Копье дракона», счел эти ежедневные порции крайне несолидными для своего героя — и отказался от участия.

Компания распалась окончательно. Ледокол «Яков Семенович Штерн» призван был проложить путь для счастливцев, но те не оценили предложенного им счастья. После того, как остальные кандидаты отпали, редколлегия газеты приняла решение считать эксперимент в целом интересным, но не перспективным, и от продолжения воздержаться. Цирк уехал — и дрессированные тараканы вместе с ним. Проект, начатый с Гурского, Гурским и закончился. Я через газету ответил на вопросы наиболее активных читателей и получил гонорар, многократно превысивший мои скромные ожидания.

Главный выигрыш был, разумеется, не только и не столько в деньгах. Лев Гурский получил от «Известий» нечто куда более важное. Все эти два месяца газета, каждый день повторяя имя русско-американского детективщика, выступала его рекламным агентом. И пусть у меня пока не было ничего, нуждающегося в рекламе, зато появился дополнительный стимул к его созданию. Я понял, что теперь смогу перетерпеть темную пору средневековья и завершить «Траекторию копья». Частный сыщик Яков Штерн просто обязан был найти искомого фотографа по-настоящему. В противном случае главный герой выглядел бы по-идиотски, чего я допустить, естественно, не мог: все мы в ответе за тех, кого придумали…