Буря шекспир сценарий

Пожалуй, ни одна пьеса великого английского драматурга и поэта эпохи Возрождения Уильяма Шекспира, оказавшего огромное влияние на развитие театрального искусства и мировой литературы, не вызывала такой критической разноголосицы, как «Буря». Что она такое? Каприз воображения, прихоть фантазии великого художника, игра утомленного ума, волшебная сказочка, написанная на скорую руку для придворных празднеств, или сказочная форма – лишь условность, за которой кроются содержание богатое и серьезное, идеи и проблемы не менее, если не более, значительные, чем в предыдущем творчестве Шекспира… Предлагается читателям включиться в вечный диалог о Шекспире и самим определить для себя глубину этой замечательной пьесы, исполненной чудесной поэзии.

• Действующие лица

• Акт I

• Акт II

• Акт III

• Акт IV

• Акт V

• Эпилог

• А. Смирнов

Действующие лица

Алонзо, король Неаполитанский.

Себастьян, его брат.

Просперо, законный герцог Миланский.

Антонио, его брат, незаконно захвативший власть в Миланском герцогстве.

Фердинанд, сын короля Неаполитанского.

Гонзало, старый честный советник короля Неаполитанского.

Адриан, Франсиско, придворные.

Калибан, раб, уродливый дикарь.

Тринкуло, шут.

Стефано, дворецкий, пьяница.

Капитан корабля.

Боцман.

Матросы.

Миранда, дочь Просперо.

Ариэль, дух воздуха.

Ирида, Церера, Юнона, Нимфы, Жнецы – духи.

Другие духи, покорные Просперо.[1]

Место действия – корабль в море, остров.

Место действия – корабль в море, остров.

Акт I

Сцена 1

Корабль в море. Буря. Гром и молния.

Входят капитан корабля и боцман.

Корабль в море. Буря. Гром и молния.

Входят капитан корабля и боцман.

Боцман!

Слушаю, капитан.

Зови команду наверх! Живей за дело, не то мы налетим на рифы. Скорей!.. Скорей!..

Капитан уходит; появляются матросы.

Капитан уходит; появляются матросы.

Эй, молодцы!.. Веселей, ребята, веселей!.. Живо! Убрать марсель!.. Слушай капитанский свисток!.. Ну, теперь, ветер, тебе просторно – дуй, пока не лопнешь!

Входят Алонзо, Себастьян, Антонио, Фердинанд, Гонзало и другие.

Входят Алонзо, Себастьян, Антонио, Фердинанд, Гонзало и другие.

Добрый боцман, мы полагаемся на тебя. А где капитан? Мужайтесь, друзья!

А ну-ка, отправляйтесь вниз.

Боцман, где капитан?

А вам его не слышно, что ли? Вы нам мешаете! Отправляйтесь в каюты! Видите, шторм разыгрался? А тут еще вы…

Полегче, любезный, усмирись!

Когда усмирится море!.. Убирайтесь! Этим ревущим валам нет дела до королей! Марш по каютам!.. Молчать!.. Не мешайте!..

Все-таки помни, любезный, кто у тебя на борту.

А я помню, что нет никого, чья шкура была бы мне дороже моей собственной! Вот вы, советник. Может, посоветуете стихиям утихомириться? Тогда мы и не дотронемся до снастей. Ну-ка, употребите вашу власть! А коли не беретесь, то скажите спасибо, что долго пожили на свете, проваливайте в каюту да приготовьтесь: неровен час, случится беда. – Эй, ребята, пошевеливайся! – Прочь с дороги, говорят вам!

Все, кроме Гонзало, уходят.

Все, кроме Гонзало, уходят.

Однако этот малый меня утешил: он отъявленный висельник, а кому суждено быть повешенным, тот не утонет. О Фортуна, дай ему возможность дожить до виселицы! Сделай предназначенную для него веревку нашим якорным канатом: ведь от корабельного сейчас пользы мало. Если ему не суждено быть повешенным, мы пропали.

Гонзало уходит, боцман возвращается.

Гонзало уходит, боцман возвращается.

Опустить стеньгу! Живо! Ниже! Ниже!.. Попробуем идти на одном гроте.

Слышен крик.

Слышен крик.

Чума задави этих горлодеров! Они заглушают и бурю, и капитанский свисток!

Возвращаются Себастьян, Антонио и Гонзало.

Возвращаются Себастьян, Антонио и Гонзало.

Опять вы тут? Чего вам надо? Что же, бросить все из-за вас и идти на дно? Вам охота утонуть, что ли?

Язва тебе в глотку, проклятый горлан! Нечестивый безжалостный пес – вот ты кто!

Ах так? Ну и работайте тогда сами!

Подлый трус! Мы меньше боимся утонуть, чем ты, грязный ублюдок, наглая ты скотина!

Он-то уж не потонет, если б даже наш корабль был не прочней ореховой скорлупы, а течь в нем было бы так же трудно заткнуть, как глотку болтливой бабы.

Держи круче к ветру! Круче! Ставь грот и фок! Держи в открытое море! Прочь от берега!

Вбегают промокшие матросы.

Вбегают промокшие матросы.

Мы погибли! Молитесь! Погибли!

(Уходят.)

(Уходят.)

Неужто нам придется рыб кормить?

Король и принц мольбы возносят к богу.
Наш долг быть рядом с ними.

Я взбешен.

Нас погубила эта шайка пьяниц!..
Горластый пес! О, если б утонул
Ты десять раз подряд, избитый морем!

Нет, поручусь, – он виселицей кончит,
Хотя бы все моря и океаны
Уговорились потопить его!

Спасите!.. Тонем! Тонем!..
Прощайте, жена и дети! Брат, прощай!..
Тонем! Тонем! Тонем!..

Погибнем рядом с королем!

Все, кроме Гонзало, уходят.

Все, кроме Гонзало, уходят.

Я бы променял сейчас все моря и океаны на один акр бесплодной земли – самой негодной пустоши, заросшей вереском или дроком. Да свершится воля господня! Но все-таки я бы предпочел умереть сухой смертью!

(Уходит.)

(Уходит.)

Сцена 2

Остров. Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо и Миранда.

Остров. Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо и Миранда.

О, если это вы, отец мой милый,
Своею властью взбунтовали море,
То я молю вас усмирить его.
Казалось, что горящая смола
Потоками струится с небосвода;
Но волны, достигавшие небес,
Сбивали пламя.
О, как я страдала,
Страданья погибавших разделяя!
Корабль отважный, где, конечно, были
И честные и праведные люди,
Разбился в щепы. В сердце у меня
Звучит их вопль. Увы, они погибли!
Была бы я всесильным божеством,
Я море ввергла бы в земные недра
Скорей, чем поглотить ему дала бы
Корабль с несчастными людьми.

Утешься!
Пусть доброе твое не стонет сердце:
Никто не пострадал.

Ужасный день!

Никто не пострадал. Я все устроил,
Заботясь о тебе, мое дитя, –
О дочери единственной, любимой!
Ведь ты не знаешь – кто мы и откуда.
Что ведомо тебе? Что твой отец
Зовется Просперо и что ему
Принадлежит убогая пещера.

Расспрашивать мне в мысль не приходило.

Настало время все тебе открыть.
Но помоги мне снять мой плащ волшебный![2]

(Снимает плащ.)

(Снимает плащ.)

Лежи, могущество мое.

(Миранде.)

(Миранде.)

Утешься,
Отри, Миранда, слезы состраданья:
Столь бедственное кораблекрушенье,
Которое оплакиваешь ты,
Я силою искусства своего
Устроил так, что все остались живы.
Да, целы все, кто плыл на этом судне,
Кто погибал в волнах, зовя на помощь,
С их головы и волос не упал.
Садись и слушай: все сейчас узнаешь.

Вы часто собирались мне открыть,
Кто мы; и прерывали свой рассказ
Словами: «Нет, постой, еще не время…»

Но пробил час – внимай моим речам.
Когда в пещере поселились мы,
Тебе едва исполнилось три года,
И ты, наверное, не можешь вспомнить
О том, что было прежде.

Нет, я помню.

Ты помнишь? Что же? Дом или людей?
Поведай обо всем, что сохранила
Ты в памяти своей.

Так смутно-смутно,
Скорей на сон похоже, чем на явь,
Все то, что мне подсказывает память.
Мне кажется, что будто бы за мной
Ухаживали пять иль шесть прислужниц.

И более. Но как в твоем сознанье
Запечатлелось это? Что еще
В глубокой бездне времени ты видишь?
Быть может, помня, что происходило
До нашего прибытия на остров,
Ты вспомнишь, как мы очутились здесь?

Нет, не могу, отец!

Двенадцать лет!
Тому назад двенадцать лет, дитя,
Родитель твой был герцогом миланским,
Могущественным князем.

Как? Так вы
Мне не отец?

От матери твоей,
В которой воплотилась добродетель,
Я знаю, что ты дочь моя. И все же
Был герцогом миланским твой отец,
А ты – наследницей его владений.

О небеса! Какое же коварство
Нас привело сюда? Иль, может, счастье?

То и другое вместе: нас изгнало
Коварство, счастье – привело сюда.

Ах! Сердце кровью облилось при мысли
О том, что я напомнила невольно
Вам горести былые… Что же дальше?

Мой младший брат Антонио, твой дядя…
Узнай, Миранда, что и брат родной
Порой врагом бывает вероломным!..
Его любил я больше всех на свете
После тебя; я поручил ему
Делами государства управлять.
В то время герцогство мое считалось
Первейшим из владений италийских,
А Просперо – первейшим из князей,
В науках и в искусствах умудренным.
Занятьями своими поглощен,
Бразды правленья передал я брату
И вовсе перестал вникать в дела.
И тут, Миранда, твой коварный дядя…
Ты слушаешь меня?

Со всем вниманьем!

Он изучил, когда на просьбы надо
Согласьем отвечать, когда – отказом;
Кого приблизить, а кого сослать.
Он слуг моих себе служить заставил,
Переманил к себе моих друзей;
Держа в руках колки от струн душевных,
Он все сердца на свой настроил лад.
Вкруг моего державного ствола
Обвился он, как цепкая лиана,
И высосал все соки…

Ах, отец!

Но слушай дальше. Отойдя от дел,
Замкнувшись в сладостном уединенье,
Чтобы постичь все таинства науки,
Которую невежды презирают,
Я разбудил в своем коварном брате
То зло, которое дремало в нем.
Как, балуя, отец ребенка губит,
Так в нем мое безмерное доверье
Взрастило вероломство без границ.
Брат, опьяненный герцогскою властью,
Могуществом, богатством, и почетом,
И всеми атрибутами величья,
Которые ему я предоставил,
Как своему наместнику, решил,
Что он воистину миланский герцог:
Так лжец, который приучил себя
Кривить душой, быть с истиной в разладе,
Подчас в свою неправду верит сам.
Все возрастало честолюбье брата…
Ты слушаешь, Миранда?

Ваш рассказ
Заставит и глухого исцелиться!

Он грань хотел стереть меж тем, чем был
И чем казался; он хотел Миланом
Владеть один, всецело, безраздельно.
Ведь Просперо – чудак!
Уж где ему
С державой совладать?
С него довольно
Его библиотеки!..
И настолько
Мой брат стал жаждой власти одержим,
Что с королем Неаполя стакнулся:
Дань обещал выплачивать ему,
Признать себя вассалом королевским
И подчинить свободный мой Милан –
Увы, неслыханное униженье –
Короне неаполитанской…

Боже!

За это выторговал он… Скажи-ка,
Не изверг ли? И это брат родной!

Я вашу матушку не осужу:
Злодеев носит и благое чрево.

Итак, каков же был позорный торг?
Король Неаполя, мой враг заклятый,
С Антонио о том договорился,
Чтобы в обмен на денежную дань,
На подчиненье герцогства короне
Отдать изменнику мои права
И титул герцогский, изгнав меня
И весь мой род навеки из Милана.
Так и сбылось: в условленную ночь
Открыл мой брат ворота городские,
Своих пособников впустил в Милан,
И в ту же ночь нас увезли в изгнанье
Его клевреты. Ты рыдала горько…

Увы! Не помню, как тогда рыдала,
Но заново сейчас об этом плачу:
Для слез моих достаточно причин.

Еще немного потерпи – и повесть
Я доведу до нынешнего дня;
Иначе мой рассказ без смысла будет.

Но почему же нас не умертвили?

Законен твой вопрос. Они не смели!
Народ меня любил. Они боялись
Запачкаться в крови; сокрыть хотели
Под светлой краской черные дела.
Итак, поспешно вывезя на судне,
В открытом море нас пересадили
На полусгнивший остов корабля
Без мачты, без снастей, без парусов,
С которого давно бежали крысы,
И там покинули, чтоб, нашим стонам
Печально вторя, рокотали волны.
А вздохи ветра, вторя нашим вздохам,
Нас отдаляли от земли…

О ужас!
И я была обузой вам!

Напротив,
Ты ангелом-хранителем была!
Божественным неведеньем сияя,
Ты кротко улыбалась мне, в то время
Как я стонал и слезы проливал
Под бременем обрушившейся скорби.
Твоя улыбка придала мне силы
И укрепила мужество мое.

Но как спаслись мы?

Волей провиденья.
Один вельможа неаполитанский,
По имени Гонзало, тот, кому
Отправить нас на гибель поручили,
Из состраданья наделил нас пищей
И пресною водой, дал нам одежду
И все необходимые припасы.
К тому же, зная, как я дорожу
Своими книгами, он мне позволил
С собою захватить те фолианты,
Что я превыше герцогства ценю.

Ах, если б я могла его увидеть!

Теперь я встану!

(Надевает свой плащ.)

(Надевает свой плащ.)

Ты же, дочь моя,
Сиди и слушай о конце скитаний.
На этот остров выбросило нас.
И тут я стал учителем твоим –
И ты в науках преуспела так,
Как ни одна из молодых принцесс,
У коих много суетных занятий
И нет столь ревностных учителей.

Вам воздадут за это небеса!
Но я, отец, еще не понимаю,
Зачем вы бурю вызвали?

Узнай!
Случилось так, что щедрая Фортуна,
Теперь благоволящая ко мне,
Врагов моих направила сюда.
Исчислил я, что для меня сегодня
Созвездия стоят благоприятно;
И если упущу я этот случай,
То счастье вновь меня не посетит.
Но больше мне не задавай вопросов.
Ты хочешь спать. То будет сон благой.
Ему сопротивляться ты не в силах.

Миранда засыпает.

Миранда засыпает.

Сюда, ко мне, слуга мой и помощник!
Я жду тебя! Приблизься, Ариэль!

Появляется Ариэль.

Появляется Ариэль.

Приветствую тебя, мой повелитель!
Готов я сделать все, что ты прикажешь:
Плыть по волнам, иль ринуться в огонь,
Иль на кудрявом облаке помчаться.
Вели – и все исполнит Ариэль!

Ты выполнил ли все мои приказы
О буре?

Сделал так, как ты велел.
На королевский я напал корабль;
Повсюду там – от носа до кормы,
На палубе, и в трюме, и в каютах –
Я сеял ужас; пламенем взвивался
На мачте, на бушприте и на реях.
Быстрей, неуловимей не бывают
И молнии, которые Юпитер
Шлет как предтеч раскатов громовых.
И от сверканья, грохота и дыма
Затрепетал в пучине сам Нептун,
Его трезубец грозный задрожал.
И в ужасе взметнулись к небу волны.

Прекрасно! Кто ж остался духом тверд?
В сумятице кто сохранил рассудок?

Никто. Все обезумели от страха
И начали бессмысленно метаться.
Все друг за другом, кроме моряков,
Кидаться стали в пенистую бездну.
Чтобы спастись от пламени пожара,
Который я зажег на корабле.
Сын королевский, Фердинанд, был первым,
И волосы его стояли дыбом,
Когда он прыгнул в волны, закричав:
«Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись!»

Вот как? Но берег был недалеко?

Да, господин.

И все они спаслись?

Все невредимы. Даже их одежда
Не тронута, ни пятнышка на ней.
Как ты мне повелел, я разбросал их
По острову; а королевский сын
Оставлен мной один в пустынном месте
Вздыхает он, в тоске ломая руки.

Что с королевским кораблем ты сделал,
С матросами и с флотом остальным?

Корабль стоит на якоре в той бухте,
Куда меня призвал ты как-то в полночь
Сбирать росу Бермудских островов.[3]
Весь экипаж я крепко запер в трюме:
Там моряки усталостью своей
И волшебством моим усыплены.
А королевский флот, который я
По морю Средиземному рассеял,
Соединился вновь и держит путь
Домой, в Неаполь, с грустными вестями:
Ведь все видали, что корабль разбился
И что король погиб.

Так, Ариэль!
Ты порученье выполнил отлично.
Но дело есть еще. Который час?

Уже за полдень.

Два часа, не меньше.
А до шести должны мы все успеть.

Ты шлешь меня на новые труды?
Позволь же, господин, тогда напомнить:
Ведь ты мне обещал…

Как? Недовольство?
Чего ты хочешь от меня?

Свободы!

Чтоб я тебя до срока отпустил?
И слышать не хочу о том.

Но вспомни –
Тебе служил я преданно и честно,
Без лени, без ошибок, без обмана,
И жалоб от меня ты не слыхал.
Ты обещал меня освободить
За год до срока.

Ах, неблагодарный!
Забыл ты, от каких мучений страшных
Я спас тебя?

О нет!

Нет, ты забыл!
А разве сделанное мной добро
Того не стоит, чтобы, мне служа,
Ты в бездну вод соленых погружался,
Летел на крыльях северного ветра
Иль пробивался в скованные льдом
Земные недра?

Стоит, господин.

О лживый дух, ты все забыл. Припомни
Ужасную колдунью Сикораксу,
Которая от старости и злобы
В дугу согнулась! Помнишь ты ее?

Да, господин.

Где родилась она?
Ну, отвечай!

В Алжире.

Так. Раз в месяц
Тебе о ней напоминать я должен.
За колдовство и разные злодейства,
О коих мне и говорить противно,
Изгнали Сикораксу из Алжира.
Но все-таки оставили ей жизнь,
Не знаю уж за что. Ну, так ли это?

Да, господин.

Матросы эту ведьму
С ее исчадьем привезли сюда.
Теперь – мой раб, ты ей тогда служил.
Но ты был слишком чист, чтоб выполнять
Ее приказы скотские и злые;
Нередко проявлял ты непокорство.
И вот колдунья в ярости своей,
Призвав на помощь более послушных
И более могущественных духов,
В расщелине сосны тебя зажала,
Чтоб там ты мучился двенадцать лет.
Тот срок истек, но умерла колдунья,
А ты остался в тягостной тюрьме
И воплями весь остров оглашал.
Тогда еще здесь не было людей,
Коль не считать поганого отродья
Проклятой ведьмы; он один здесь жил.

Да, Калибан здесь жил тогда один.

Тот самый Калибан, тупой и темный,
Которого держу я для услуг.
Ты помнишь ли, в каких жестоких муках
Ты изнывал, когда сюда я прибыл?
Твоим стенаньям вторя, выли волки,
Внушал ты жалость яростным медведям –
То были муки ада. Сикоракса
Уж не могла тебя освободить.
Но я, прибыв сюда, своим искусством
Сосну разверз и выпустил тебя.

Тебе я благодарен, господин.

Но станешь мне перечить – расщеплю
Я узловатый дуб, и в нем ты будешь
Еще двенадцать лет вопить от боли.

О, пощади! Тебе я повинуюсь!

Ну то-то же. Еще два дня послужишь,
И я тебя на волю отпущу.

О мой великодушный повелитель!
Приказывай! Что делать мне? Скажи!

Ступай и обернись морскою нимфой.
До времени будь видим только мне
И больше никому. В обличье этом
Вернись сюда. Ступай же. Торопись.

Ариэль исчезает.

Ариэль исчезает.

Проснись, дитя! Твой сон был благодатен.
Проснись!

Отец, чудесный ваш рассказ
Меня сковал какой-то странной дремой.

Стряхни ее с себя. Вставай, Миранда.
Теперь позвать нам нужно Калибана,
Хоть от него мы, верно, не услышим
Ни слова доброго.

Он груб и страшен.
Я не люблю встречаться с ним, отец.

Но без него мы обойтись не можем:
Он носит нам дрова, огонь разводит
И делает всю черную работу.
Эй, Калибан! Ты, грубая скотина!
Откликнись, раб!

Еще там хватит дров.

Раз я зову – тебе найдется дело.
Ну, черепаха, шевелись быстрей!
Кому я говорю?

Появляется Ариэль в облике морской нимфы.

Появляется Ариэль в облике морской нимфы.

Мой Ариэль! Чудесное виденье!
Послушай же…

(Шепчет Ариэлю на ухо.)

(Шепчет Ариэлю на ухо.)

Исполню, господин.

(Исчезает.)

(Исчезает.)

Эй, грязный раб! Ублюдок злобной ведьмы
И дьявола! Живей иди сюда! –

Входит Калибан.

Входит Калибан.

Пускай на ваши головы падет
Зловредная роса, что мать сбирала
Пером совиным с гибельных болот![4]
Пусть ветер юго-западный покроет
Вам тело волдырями!

За эту брань ты дорого заплатишь!
Всю ночь – попомни это – будут духи
Тебя колоть и судорогой корчить.
От их щипков ты станешь ноздреватым,
Как сот пчелиный, и щипки их будут
Еще больнее, чем укусы пчел.

Ты даже и поесть мне не даешь!..
Я этот остров получил по праву
От матери, а ты меня ограбил.
Сперва со мной ты ласков был и добр,
Ты вкусным угощал меня напитком,
Ты научил меня, как называть
И яркое и бледное светила,
Которые нам светят днем и ночью,
И я тебя за это полюбил,
Весь остров показал и все угодья:
И пастбища, и соляные ямы,
И родники… Дурак я! Будь я проклят!..
Пусть нападут на вас нетопыри,
Жуки и жабы – слуги Сикораксы!..
Сам над собою был я господином,
Теперь я – раб. Меня в нору загнали,
А остров отняли!

Ты лживый раб!
С тобой добром не сладишь, только плетью.
Сначала я с тобою обращался,
Хоть ты животное, как с человеком.
Ты жил в моей пещере. Но потом
Ты дочь мою замыслил обесчестить!

Хо-хо! Хо-хо! А жаль, не удалось!
Не помешай ты мне – я населил бы
Весь остров Калибанами.

Презренный!
Нет, добрых чувств в тебе не воспитать,
Ты гнусный раб, в пороках закосневший!
Из жалости я на себя взял труд
Тебя учить. Невежественный, дикий,
Ты выразить не мог своих желаний
И лишь мычал, как зверь. Я научил
Тебя словам, дал знание вещей.
Но не могло ученье переделать
Твоей животной, низменной природы.
И за нору меня благодари.
Ты стоишь кары злейшей, чем темница.

Меня вы научили говорить
На вашем языке. Теперь я знаю,
Как проклинать, – спасибо и за это.
Пусть унесет чума обоих вас
И ваш язык.

Отродье ведьмы, сгинь!
Дров принеси. Да поживее, слышишь?
Еще работа будет. Что? Кривишься?
Смотри, за нерадивость и за лень
Нашлю я корчи на тебя и кости
Заставлю ныть. Так заревешь от боли,
Что звери испугаются.

Нет! Сжалься!

(В сторону.)

(В сторону.)

Пока смирюсь. Сильна его наука.
Ему подвластен даже Сетебос,[5]
Бог матери моей.

Ступай же, раб!

Калибан уходит.

Появляется невидимый Ариэль, он поет в сопровождении музыки; за ним следует Фердинанд.

Калибан уходит.

Появляется невидимый Ариэль, он поет в сопровождении музыки; за ним следует Фердинанд.

Духи гор, лесов и вод,
Все в хоровод! Утихло море.
В легкой пляске, с плеском рук
Сомкните круг,
Мне дружно вторя!
Внимайте!

Гау! Гау!

Псы сторожевые, лайте!

Гау! Гау!

Внимайте!
Море смолкло, даль тиха,
Слышно пенье петуха!
Кукареку!

Откуда эта музыка? С небес
Или с земли? Теперь она умолкла.
То, верно, гимны здешним божествам.
Я, смерть отца оплакивая горько,
Сидел на берегу. Вдруг по волнам
Ко мне подкрались сладостные звуки,
Умерив ярость волн и скорбь мою.
Я следую за музыкой; вернее,
Она меня влечет… Она умолкла.
Нет, вот опять.

Отец твой спит на дне морском,
Он тиною затянут,
И станет плоть его песком,
Кораллом кости станут.
Он не исчезнет, будет он
Лишь в дивной форме воплощен.
Чу! Слышен похоронный звон!

Дин-дон, дин-дон!

Морские нимфы, дин-дин-дон,
Хранят его последний сон.

Поется в песне о моем отце!
Не могут быть земными эти звуки,
Они сюда нисходят с высоты.

Приподними же занавес ресниц,
Взгляни туда.

Что это? Дух? О боже,
Как он прекрасен! Правда ведь, отец,
Прекрасен он? Но это лишь виденье!

О нет, дитя, он нам во всем подобен:
И спит, и ест, и чувствует, как мы.
Он спасся вплавь при кораблекрушенье;
Здесь ищет он товарищей пропавших.
Когда бы только скорбь, враг красоты,
Не искажала черт его лица,
Ты назвала бы юношу красивым.

Божественным его б я назвала!
Нет на земле существ таких прекрасных!

Случилось все, как я предначертал.
Мой Ариэль искусный! Я за это
Через два дня тебя освобожу.

Так вот она, богиня, в честь которой
Звучал тот гимн!.. Ответом удостой:
Ты здесь, на этом острове, живешь?
Что делать мне велишь? Вопрос последний,
Но главный для меня: скажи мне, чудо,
Ты фея или смертная?

Синьор!
Я девушка простая. Я не чудо.

Как? Мой родной язык! Но если б я
Был там, где говорят на нем, – я был бы
Из всех, кто говорит на нем, первейшим!

Первейшим? Ну, а если б услыхал
Тебя король Неаполя?

Он слышит,
Дивясь, что вдруг ты вспомнил про Неаполь:
Увы, король Неаполя – я сам.
Мои глаза с тех пор не просыхали,
Как видели, что мой отец, король,
Погиб в морских волнах.

Увы! Несчастный!

Погибли с ним и все его вельможи,
Погиб миланский герцог вместе с сыном…[6]

Миланский герцог с дочерью своей
Тебя легко могли бы опровергнуть…
Еще не время… С первого же взгляда
Огонь любви зажегся в их глазах…
Мой нежный Ариэль, тебе свободу за это дам.

(Вслух.)

(Вслух.)

Послушайте, синьор!
Зачем позорите себя неправдой?

Ах, почему отец мой так суров?
Передо мною третий человек,
Которого я знаю. Но он первый,
Кто вызвал в сердце странное томленье.
Как я хочу, чтобы отец смягчился!

О, если никому своей любви
Еще не отдала ты, королевой
Неаполя я сделаю тебя.

Держитесь поскромней, синьор!

(В сторону.)

(В сторону.)

Они
Друг другом очарованы. Но должно
Препятствия создать для их любви,
Чтоб легкостью ее не обесценить.

(Вслух.)

(Вслух.)

Я разгадал тебя: ты самозванец.
Тайком пробрался ты на этот остров,
Чтоб у меня отнять мои владенья.

О нет, клянусь!

В таком прекрасном храме
Злой дух не может обитать. Иначе
Где ж обитало бы добро?

Идем!

(Миранде.)

(Миранде.)

А ты не заступайся – он обманщик.

(Фердинанду.)

(Фердинанду.)

Идем! Тебя я в цепи закую,
Ты будешь пить одну морскую воду,
Ты будешь есть ракушки, да коренья,
Да скорлупу от желудей. Ступай!

Нет, я не подчинюсь, пока мой враг
Меня не одолеет в поединке.

(Выхватывает меч, но чары Просперо не позволяют ему пошевелиться.)

(Выхватывает меч, но чары Просперо не позволяют ему пошевелиться.)

Отец, к чему такое испытанье?
Вы видите: он добр, учтив и смел.

Что? Яйца учат курицу?

(Фердинанду.)

(Фердинанду.)

Предатель!
Вложи свой меч в ножны! Ты мне грозишь,
Но, отягченный совестью нечистой,
Ударить не посмеешь. Брось свой меч,
Не то его я выбью этой палкой.

Отец, я умоляю!

Прочь! Отстань!

Ах, сжальтесь! Я ручаюсь за него!

Не возражай – во мне пробудишь ярость,
Не только гнев! Как! Под свою защиту
Ты смеешь брать обманщика!.. Молчать!
Ты видела его да Калибана
И думаешь, что он красивей всех?
Ах, глупая! С мужчинами другими
Его сравнить – он сущий Калибан,
А те пред ним – как ангелы господни.

Непритязательна моя любовь:
Он для меня достаточно красив.

Ступай за мною! Слышишь? Повинуйся!
Ведь ты теперь бессилен, как дитя!

Да, это так. Я скован, как во сне.
Но все – и это странное бессилье,
И смерть отца, и гибель всех друзей,
И плен, которым враг мне угрожает, –
Легко я снес бы, если б только знал,
Что из моей тюрьмы хотя бы мельком
Увидеть эту девушку смогу.
Пусть на земле везде царит свобода,
А мне привольно и в такой тюрьме!

Любовь овладевает им.

(Фердинанду.)

(Фердинанду.)

Идем!

(Ариэлю.)

(Ариэлю.)

Ты сделал все как должно, Ариэль!

(Фердинанду и Миранде.)

(Фердинанду и Миранде.)

За мною оба следуйте!

(Ариэлю.)

(Ариэлю.)

Послушай,
Что надлежит еще тебе исполнить…

(Шепчет Ариэлю на ухо.)

(Шепчет Ариэлю на ухо.)

Не бойтесь: мой отец добрей и лучше,
Чем можно по речам его судить.
Не понимаю, что случилось с ним.

Свободен будешь ты, как горный ветер,
Когда все сделаешь, что я сказал.

Исполню все. Ты будешь мной доволен.

Ступайте!

(Миранде.)

(Миранде.)

За него не смей просить!

Уходят.

Уходят.

Акт II

Сцена 1

Другая часть острова.

Входят Алонзо, Себастьян. Антонио, Гонзало, Адриан, Франсиско и другие.

Другая часть острова.

Входят Алонзо, Себастьян. Антонио, Гонзало, Адриан, Франсиско и другие.

Я вас молю – утешьтесь, государь!
Спасенью радоваться надо больше,
Чем горевать о тягостных утратах.
Несчастия такие повседневны:
Они знакомы женам моряков,
Судовладельцам и негоциантам;
Но мало кто – один на сотню тысяч –
Поведать мог бы о спасенье чудном.
И если на весы благоразумья
Печаль и утешенье положить –
Вторая чаша, верно, перетянет.

Прошу тебя, оставь меня в покое.

Эти утешения ему так же по нутру, как остывшая похлебка.

От утешителя отделаться не так-то просто.

Смотрите, он заводит часы своего остроумия; сейчас они начнут бить.

Но, государь…

Раз!.. Считай.

Когда мы горю делаем уступки,
Ему послушно отдавая…

Пенни.

Вот именно пени – мы пеняем и жалуемся; вы сказали умнее, чем вам кажется.

А вы поняли меня мудрее, чем я сам.

Итак, мой государь…

Тьфу, пропасть! Язык его мелет без устали.

Молчи, пожалуйста!

Молчу. Однако…

Однако он будет болтать.

Предлагаю побиться об заклад – кто, он или Адриан, первый начнет кукарекать.

Старый петух.

Молодой кочет.

А какой заклад?

Смех.

Идет.

Хотя этот остров, по-видимому, необитаем…

Ха-ха-ха!

Ну вот ты со мной и в расчете.

…и почти недосягаем с моря…

Однако.

…однако…

Без этого словца он не может обойтись.

…это местечко в известной мере не лишено приятности.

В известной Мэри? А, как же! Эта Мэри – известная потаскушка.

И, как он справедливо заметил, не лишенная приятности.

Здесь ветерок так нежно вздыхает…

Словно у него есть легкие, да к тому же изъеденные чахоткой.

Или будто он надушен ароматами гнилого болота.

Как все располагает к тому, чтобы здесь жить!

Совершенно верно. Только чем жить-то?

Да, жить, пожалуй, нечем.

Какая здесь пышная и сочная трава! Какая свежая зелень!

Эта голая земля и впрямь бурого цвета.

С пятнами плесени.

Он не так уж отклонился от истины.

Ничуть не отклонился – он просто вывернул ее наизнанку.

Но вот что приятно на редкость…

Неслыханное количество приятных редкостей.

Наша одежда, вымокшая в море, не утратила тем не менее ни свежести, ни красок; она не только не полиняла от морской воды, но даже стала еще ярче.

Если бы хоть один из его карманов мог заговорить, то обвинил бы его во лжи.

Еще бы. Если только это не фальшивый карман.

По-моему, наше платье выглядит новехоньким, как в Африке, когда мы надели его впервые на празднество по случаю бракосочетания прекрасной дочери короля, Кларибель, с царем Туниса.

Это было прелестное бракосочетание, и нам необыкновенно повезло на обратном пути.

Еще никогда царицей Туниса не было подобное совершенство.

Никогда со времен матроны Дидоны.[7]

Матроны Дидоны? Язва ему в глотку, при чем тут эта Дидона? Матрона Дидона!

Не стоит так горячиться. Хорошо, он еще не добавил, что при ней был Эней.

Вы сказали – матрона Дидона? Постойте-ка, ведь она была царицей Карфагена, а не Туниса.

Синьор, нынешний Тунис это и есть Карфаген.

Карфаген?

Да, Карфаген, смею вас уверить.

Он своей болтовней способен творить чудеса.

Поднимать из праха дома и крепостные стены.

Какое еще несбыточное дело окажется для него легче легкого?

Наверно, он положит этот остров себе в карман и отвезет сыну в подарок вместо яблока.

А зернышки посеет в море, и из них вырастет целая куча островов.

Что?

Ничего. На здоровье.

Государь, мы говорили о том, что наше платье выглядит таким же новым, как во время бракосочетания вашей дочери, царицы Туниса.

И самой редкостной царицы, которая была там когда-либо.

Не забудь присовокупить – со времен матроны Дидоны!

Да, матроны Дидоны. О матрона Дидона!

Не правда ли, ваше величество, мой камзол выглядит как с иголочки?

Вернее, с рыболовного крючка.

Как в день бракосочетания вашей дочери?

Вы уши мне наполнили словами,
Противными рассудку моему.
Увы, зачем я этот брак затеял?
При возвращенье потерял я сына;
А дочь так от Неаполя далеко,
Что свидеться мне с ней не суждено.
Мой Фердинанд, мой царственный наследник!
Добычею каких морских чудовищ
Ты стал?

Быть может, государь, он жив.
Я видел, как боролся он с волнами,
Как грудью он встречал напор валов
И побеждал их бешеную ярость.
Он, голову отважную вздымая
Над пенистыми гребнями, их с силой
И с ловкостью руками рассекал
И приближался к берегу. А скалы,
Подточенные морем, перед принцем,
Как будто бы стремясь ему помочь,
Склонялись ниже. Я не сомневаюсь,
Что спасся он.

Нет, нет, мой сын погиб!

Что ж, государь, себя благодарите
За горькую потерю. Вы Европе
Не захотели дочь свою оставить,
Вы африканцу отдали ее.
И скрылась дочь навек из ваших глаз,
Которым остается только плакать.

Прошу тебя, молчи!

Мы на коленях
Вас умоляли изменить решенье.
Бедняжка, чистая душа, страдала:
Покорность в ней боролась с отвращеньем.
Что ж вышло из того? Погиб ваш сын;
В Неаполе осталось и в Милане
Намного больше безутешных вдов,
Чем жен, которым мы вернем супругов.
И в этом виноваты только вы.

Я и утратил больше, чем другие.

Синьор, как ни похвальна прямота,
Сейчас она груба и неуместна.
Накладывать на рану должно пластырь,
А вы лишь растравляете ее.

И очень хорошо!

Как истый врач.

О государь, отчаиваться рано!
Вы пасмурны, и вот нам всем темно.

Как – всем темно?

О да, весьма темно.

Когда бы эту землю дали мне…

Засеял бы весь остров он крапивой.

Репейник тут везде бы насадил.

…И королем бы здесь я стал, то что бы
Устроил я?

Уж верно, не попойку –
По той причине, что вина тут нет.

Устроил бы я в этом государстве[8]
Иначе все, чем принято у нас.
Я отменил бы всякую торговлю.
Чиновников, судей я упразднил бы,
Науками никто б не занимался,
Я б уничтожил бедность и богатство,
Здесь не было бы ни рабов, ни слуг,
Ни виноградарей, ни землепашцев,
Ни прав наследственных, ни договоров,
Ни огораживания земель.[9]
Никто бы не трудился: ни мужчины,
Ни женщины. Не ведали бы люди
Металлов, хлеба, масла и вина,
Но были бы чисты. Никто над ними
Не властвовал бы…

Вот тебе и раз,
Ведь начал он с того, что он властитель!

В конце он позабыл уже начало.

Все нужное давала бы природа –
К чему трудиться? Не было бы здесь
Измен, убийств, ножей, мечей и копий
И вообще орудий никаких.
Сама природа щедро бы кормила
Бесхитростный, невинный мой народ.

А можно будет подданным жениться?

Нет, это тоже труд.
Все будут праздны:
Толпа бездельников и свора шлюх.

И я своим правлением затмил бы
Век золотой.

О, мудрый государь!

Да здравствует король Гонзало Первый!

Что скажете на это, государь?

Ах, перестань! Я все равно не слышу,
Вокруг меня как будто пустота.

Я вас понимаю, ваше величество. Зато по крайней мере я дал возможность этим смешливым господам посмеяться попусту.

Попусту? То есть над вами.

Вы так наполнены глупым шутовством, что по сравнению с вами я пуст. Можете продолжать смеяться попусту.

Вот, что называется, отбрил.

Спасибо еще, что тупой бритвой.

Я знаю, господа, что на вас угодить трудно. Если бы луна не менялась недель пять кряду, вы бы и ее сбросили с неба.

Появляется невидимый Ариэль. Торжественная музыка.

Появляется невидимый Ариэль. Торжественная музыка.

Конечно. А потом бы поохотились с факелами на птиц.[10]

Не гневайтесь, любезный синьор.

И не думаю. Я не так низко ценю свой гнев. Не посмеетесь ли еще, чтобы мне спалось покрепче? Что-то мне захотелось спать.

Спите и прислушивайтесь к нам во сне.

Все, кроме Алонзо, Себастьяна и Антонио, засыпают.

Все, кроме Алонзо, Себастьяна и Антонио, засыпают.

Все спят уже? О, если б мои веки,
Сомкнувшись, отогнали злую скорбь!
Ко сну и правда клонит…

Государь,
Не отвергайте сна. Он посещает
Так редко тех, кто горем удручен.
Сон – лучший утешитель.

Государь, Вы можете здесь отдохнуть спокойно,
А мы вдвоем вас будем охранять.

Благодарю… Слипаются глаза…

(Засыпает.)

(Засыпает.)

Ариэль исчезает.

Ариэль исчезает.

На них напала странная сонливость.

Должно быть, климат этому причиной.

Но почему он нас не усыпляет?
Меня ко сну не клонит.

И меня.
Заснули все, как будто сговорились.
А если бы, достойный Себастьян…
Что, если бы случилось так… Молчу!..
Но все же на лице твоем читаю
Твою судьбу. Не случай ли дает
Тебе совет? Мое воображенье
Корону видит на твоем челе.

Ты спишь?

А разве ты меня не слышал?

Нет, слышал. Но, конечно, это сон.
Ты говорил во сне. Что ты сказал?
Ты странно спишь – с открытыми глазами:
Ты ходишь, говорить и видишь сны –
Все сразу.

Благородный Себастьян!
Ты сам не усыпи свою фортуну,
Не умертви ее. Проспать ты можешь,
Хоть бодрствуешь.

Ты явственно храпишь,
Но в храпе я улавливаю смысл.

Я не шучу. И ты, внимая мне,
Брось шутки – и возвысишься ты втрое.

Ну, где мне, я – стоячая вода.

Я научу тебя, как стать потоком.

Учи, но не забудь – я неудачник,
В наследство получил я только лень.

О, если б знал ты, как мечту лелеешь,
Смеясь над ней. Чем дальше ее гонишь,
Тем ближе и настойчивей она.
Что тянет неудачников на дно?
Их собственная лень и трусость.

Дальше!
По блеску глаз твоих, румянцу щек
Я вижу, что чреват ты важной мыслью, –
Так пусть она родится.

Хорошо.
Итак, хотя забывчивый синьор,
Которого и самого забудут
Назавтра после смерти, уверял
(Он просто страсть питает к увереньям),
Что королевский сын не утонул,
Но это так же верно, как и то,
Что сам сейчас плывет он, а не дрыхнет.

Надежды нет, что спасся Фердинанд.

Надежды нет! – вот в этом и надежда!
Ведь безнадежность и дает тебе
Такую величайшую надежду,
Что даже честолюбие робеет
И на нее взирает боязливо.
Уверен ты, что Фердинанд погиб?

Уверен.

Кто ж наследует корону?

Дочь короля.

Тунисская царица?
Живущая за тридевять земель?
Которая, коль солнце не послужит
Ей вестником, узнает все тогда,
Когда младенец, нынче спящий в люльке,
Научится брить бороду? Принцесса.
Из-за которой смерть нас всех ждала?
О нет, не для того мы уцелели!
Все, что случилось с нами, лишь пролог
К тому, что мы с тобой должны свершить!

Бессмыслица!.. Да нет!.. Так ты считаешь?..
Гм… Кларибель, тунисская царица, –
Наследница Неаполя… Да странно…
От одного владенья до другого
И вправду расстоянье велико.

И каждый локоть водного пространства
Кричит: «Как сможет эта Кларибель
Измерить нас, чтоб вновь узреть Неаполь?»
Так пусть спокойно царствует в Тунисе.
И пусть скорей проснется Себастьян!
Взгляни на них: их сон подобен смерти;
Умри они – им не было бы хуже.
А для Неаполя король найдется
Получше этого, который спит.
Найдутся и вельможи, как Гонзало,
Чтоб мудрый вздор без умолку молоть, –
Я сам трещать сумею, как сорока.
О, если б мысль моя твоею стала,
То как их сон возвысил бы тебя!
Меня ты понимаешь?

Да, как будто.

Ужель ты оттолкнешь свою фортуну?

Ведь помнится, и сам ты брата сверг,
Чтоб овладеть Миланом.

Ну и что же?
Мне герцогская мантия к лицу,
А слуги Просперо, которым прежде
Я ровней был, все нынче служат мне.

Да, может быть, ты прав… Но совесть?..

Совесть?
А что это? Мозоль? Так я хромал бы.
Нет, я такому богу не молюсь.
Когда бы между мною и Миланом
Не совесть – двадцать совестей легло,
Как ледники или озера лавы,
Я все равно бы их перешагнул.
Вот на земле лежит твой брат; но, спящий
Или мертвец, – он то же, что земля.
Достаточно трех дюймов этой стали –
И не проснется он; ты ж в это время
Проткнешь благоразумного святошу,
Чтоб он не вздумал нам читать мораль.
А остальные – те любую новость
Проглотят, словно кошки молоко,
И нашим песням станут подпевать.

Сподвижник мой! Возьму с тебя пример!
Что сделал ты в Милане, то свершу я
В Неаполе. Так обнажи свой меч!
Удар – и ты платить не будешь дани;
Мне, королю, ты будешь первый друг!

Мы обнажим мечи одновременно.
В тот миг, когда свой меч я занесу
Над королем, – ты поражай Гонзало.

Постой, еще хочу сказать два слова.

Отходят в сторону и совещаются. Музыка. Появляется невидимый Ариэль.

Отходят в сторону и совещаются. Музыка. Появляется невидимый Ариэль.

Мой господин провидел, что грозит
Его доброжелателю опасность,
И мне он приказал спасти обоих:
Ведь с ними – замысел его умрет.

(Поет над ухом Гонзало.)

(Поет над ухом Гонзало.)

Ты крепко спишь, а в этот час
Измена не смыкает глаз
И обнажает меч.
Дремоту сбрось с тяжелых век,
Проснись, чтоб не уснуть навек
И короля сберечь!
Проснись! Проснись!

Мы оба нападем на них внезапно.
Ну!..

Обнажают мечи.

Обнажают мечи.

Ангелы, спасите короля!

Все просыпаются.

Все просыпаются.

Что?.. Как!.. Зачем мечи обнажены?
Как дико смотрите вы…

Что случилось?

Мы здесь на страже возле вас стояли
И вдруг… услышали ужасный рев
Быка… нет, льва скорей. Он разбудил вас?
Мой слух был потрясен.

Нет, я не слышал.

Ужасный рев! Он мог бы испугать
И великана… Сотряслась земля,
Как будто сотня львов взревела сразу.

А ты слыхал, Гонзало?

Государь,
Сквозь сон я странное услышал пенье,
Которое меня и разбудило.
Я громко закричал – и вы проснулись.
Тут вижу их, с оружием в руках.
Да, шум здесь был. Остерегаться надо.
А лучше бы совсем уйти отсюда.
На всякий случай обнажим мечи.

Пойдемте прочь и поиски продолжим:
Быть может, сына я еще найду.

Он здесь, на острове, я в это верю.
Бог да хранит его от этих диких
И яростных зверей.

Пойдемте прочь.

Оповестить мне надо господина,
Что жив король и что он ищет сына.

Все уходят.

Все уходят.

Сцена 2

Другая часть острова.

Входит Калибан с вязанкой дров. Раскаты грома.

Другая часть острова.

Входит Калибан с вязанкой дров. Раскаты грома.

Пускай пары гнилых болот и топей,
Которые высасывает солнце,
Падут на Просперо! Пусть он зачахнет!
Я не могу не проклинать его,
Хотя меня подслушать могут духи.
Они меня не тронут без приказа;
А скажет он – и тотчас же начнут
Меня толкать, щипать, сбивать с дороги,
Пугать и мучить всякой чертовщиной.
Чуть что, их напускают на меня.
Они то корчат рожи, как мартышки,[11]
Стараясь укусить исподтишка;
То, как ежи, колючими клубками
Мне на дороге норовят попасться,
Чтоб я босые ноги занозил;
То, как гадюки, жалят и шипят,
Сводя меня с ума…

Входит Тринкуло.

Входит Тринкуло.

Ну вот! Опять!
Опять наслал он духа… Будет мучить
За то, что долго дров я не несу.
А если распластаться на земле?
Он, может быть, меня и не заметит.

Ни тебе деревца, ни тебе кусточка, чтобы укрыться даже от пустячного дождя, а тут надвигается новая буря. Ветер-то как завывает! Вон та черная туча, вон та тучища – ни дать ни взять огромный гнилой бурдюк, который, того и гляди, лопнет и выпустит из себя всю жижу. Если снова разразится такая же гроза, я уж не знаю, куда и голову приклонить! А если хлынет из этой тучи, то будет настоящий потоп… Это еще что? Человек или рыба? Мертвое или живое? Рыба! – воняет рыбой. Застарелый запах тухлой рыбы; что-то вроде соленой трески, и не первой свежести. Диковинная рыба! Будь я сейчас в Англии – а я там был однажды – да показывай я эту рыбу,[12] пусть даже на картинке, любой зевака отвалил бы мне серебряную монету за посмотрение. Там бы это чудище вывело меня в люди. Там всякое странное животное выводит кого-нибудь в люди. Те, кому жалко подать грош безногому калеке, охотно выложат в десять раз больше, чтобы поглазеть на мертвого индейца… Да у нее человечьи ноги! А плавники точь-в-точь как руки! Ей-богу, оно теплое! Нет, я ошибся! Отрекаюсь от своих слов. Никакая это не рыба. Это здешний островитянин, которого убило грозой.

Снова гремит гром.

Снова гремит гром.

Ай-ай-ай! Опять начинается гроза. Ничего не поделаешь – придется залезть под его лохмотья: больше деваться некуда. Каких странных сопостельников дает человеку нужда! Устроюсь тут, пока буря не выплеснет всех своих помоев.

Входит Стефано, с бутылкой в руках.

Входит Стефано, с бутылкой в руках.

Я больше в море не пойду,
На берегу помру!

Ну и дрянная же песня, только на похоронах ее и петь. Одна только есть у меня отрада!

(Пьет.)

(Пьет.)

И юнга, и боцман, и шкипер, и я –
Каждый гуляет с девчонкой,
Но гордую Китти – совет мой, друзья, –
Вы обходите сторонкой,
Коль вы не хотите
Услышать от Китти:
«Матросов – к чертям!»
От нашего брата воротит свой нос;
Мол, пахнет смолою и варом матрос.
Но слышал вчера я от девки одной –
Гуляет с гордячкой какой-то портной.
С портняжкой не споря,
Уходим мы в море,
А Китти – к чертям!

Тоже дрянная песня. Но вот моя отрада.

(Пьет.)

(Пьет.)

Не мучай меня! О-о-о!

В чем дело? Может, у нас тут водятся черти? Может, думают нас разыграть, прикинувшись дикарями или индейцами? Как бы не так! Не для того я вышел сухим из воды, чтобы вы меня напугали своими четырьмя ногами. Как говорится, – не родилась еще четвероногая овца, чтобы напугать такого молодца. И это будут повторять до тех пор, пока Стефано дышит воздухом.

Дух мучает меня! О-о-о!

Это какое-нибудь здешнее четвероногое чудище. Не иначе как его трясет лихорадка. Но что за дьявольщина – откуда оно умеет говорить по-нашему? Уже ради одного этого стоит ему помочь. Если бы мне удалось вылечить его, да приручить, да вернуться с ним вместе в Неаполь – ни один император не отказался бы от такого подарка.

Пожалуйста, не мучай меня! Я сейчас отнесу дрова домой.

У него, видно, сейчас приступ: плетет оно какую-то чепуху. Дам-ка ему глотнуть из моей бутылки. Если оно еще никогда не пробовало вина, припадок может пройти. Только бы мне вылечить его да сделать ручным, а там уж я на нем наживусь. Тот, кто захочет его получить, мне за него заплатит. И заплатит как следует быть!

Пока ты, еще не очень больно дерешься. Но я знаю, что сейчас будет больно, потому что ты дрожишь. Это Просперо тебя науськивает.

Кис-кис-кис! Открой ротик. Здесь у меня есть что-то – оно развяжет тебе язык, киска.[13] Открой рот. Поверь моему слову, это снадобье стряхнет с тебя твою трясучку; ручаюсь – стряхнет. Ты не понимаешь, кто тебе друг, а кто враг. Ну же, открой пасть еще разок.

Знакомый голос: это… Не может быть, он ведь утонул. Это, верно, нечистая сила! Ой! Господи помилуй!..

Четыре ноги и два голоса – ну и ловко же устроено это чудище! Передним голосом оно может расхваливать своих друзей, а задним – клепать на них и поносить их последними словами. Я вылечу его от лихорадки, если даже для этого потребуется опорожнить всю бутылку. Ну, лакай!.. Аминь!.. Теперь немножко в твою другую глотку.

Стефано!..

Другая глотка зовет меня по имени? Вот так штука! Это не чудище, а сам сатана! Нет, надо уходить, у меня нет длинной ложки.[14]

Стефано, – если только ты Стефано, – дотронься до меня, поговори со мной. Это я, Тринкуло. Не бойся, это я, твой закадычный друг Тринкуло.

Если ты Тринкуло, то вылезай. Я буду тебя тащить за те ноги, что поменьше. Если тут есть ноги Тринкуло, то это они. И правда, ты настоящий Тринкуло. Как тебя угораздило выползти из этого урода? Или он испражняется Тринкулами?

Я решил, что его убило громом, и… Но разве ты, Стефано, не утонул? Кажись, ты и вправду не утонул. Гроза уже прошла? Я спрятался от грозы под тряпьем этого урода. Так ты жив, Стефано? Ура, Стефано, вот уже два неаполитанца спаслись!

Послушай, не верти меня так: меня стошнит.

Они не духи. Этот – добрый бог.
В его руках божественный напиток.
Я на колени стану перед ним.

А ты-то как спасся? Как ты сюда попал? Поклянись на этой бутылке, что расскажешь мне правду. Я спасся на бочке хереса, которую матросы выкинули за борт, – клянусь этой бутылкой! Я собственноручно сделал ее из древесной коры, как только очутился на суше.

Я буду служить тебе верой и правдой – клянусь этой бутылкой, потому что в ней божественный напиток.

Поклянись, что расскажешь чистую правду. Как ты спасся?

Я просто пустился вплавь к берегу, как утка. Я, друг ты мой, плаваю как утка, ей-богу!

На, приложись к моему евангелию. Хоть ты и плаваешь как утка, но вообще-то ты хорош гусь.

Ах, Стефано! А у тебя больше нету?

Говорят тебе – целая бочка. Мой винный погреб на берегу, под скалой. Там спрятано мое винцо. Ну как, образина? Как твоя лихорадка?

Скажи, на остров с неба ты сошел?

А как же! С луны свалился. Разве ты не знаешь – я ведь жил да поживал на луне.

Мне говорила о тебе хозяйка,
Она показывала мне тебя,
Твой куст, твою собаку.[15] Ты – мой бог!

Да? Тогда приложись к моему евангелию. Я скоро наполню его новым содержанием. Поклянись, что не врешь.

Да это, ей-богу, ерундовое чудище! А я-то его боялся! Жалкое чудище!.. Человек с луны! Ха-ха-ха! Ну и простофиля же это несчастное чудище. А ты неплохо лакаешь, чудище, право слово!

Пойдем, я покажу тебе весь остров.
Я буду ноги целовать тебе.
Прошу, будь моим богом!

Клянусь, это чудище – хитрец и пьянчуга. Как только его бог заснет, чудище выкрадет у него бутылку.

Тебе я буду ноги целовать.
Хочу тебе я в верности поклясться.

Ладно. Становись на колени и клянись.

Нет, я просто лопну со смеху, глядя на это безмозглое чудище! Мерзкое чудище! Так бы и стукнул его…

На, целуй.

…не будь несчастное чудище таким пьяным. Поганое чудище.

Я покажу тебе все родники,
Рыб наловлю, насобираю ягод,
Дров принесу. Будь проклят мой мучитель,
Который в рабство обратил меня!
Служить ему не буду; за тобою
Пойду я следом, человекобог!

Ой, умора! Ай да чудище! Из ничтожного пьянчужки бога себе сотворило!

Позволь, тебе нарву я диких яблок…
Нарою сладких земляных орехов…
Я гнезда соек покажу тебе…
Я научу тебя ловить силками
Мартышек юрких… Я тебе достану
Птенцов с отвесных скал… Пойдем за мной!

Ладно, хватит болтовни, показывай дорогу. – Послушай, Тринкуло, раз король и все остальные вкупе с ним потонули, нам придется принять тут бразды правления. – Эй ты, неси мою бутылку! – Мы сейчас наполним ее снова, дружище Тринкуло.

Прощай, хозяин мой, прощай!

Вот горластое чудище! Вот пьяное чудище!

Не стану я ему в угоду
Весь день таскать дрова и воду,
И рыбу загонять в запруду,
И стол скоблить, и мыть посуду.
Прочь рабство, прочь обман!
Бан-бан! Ка… Калибан,
Ты больше не один:
Вот новый господин!
Твой добрый господин!

Свобода, эгей! Эгей, свобода! Свобода, эгей! Свобода!

Ай да молодчина! Ну, чудище, показывай дорогу!

Уходят.

Уходят.

Акт III

Сцена 1

Перед пещерой Просперо.

Входит Фердинанд с бревном на плече.

Перед пещерой Просперо.

Входит Фердинанд с бревном на плече.

Порой забава причиняет боль,
Порою тяжкий труд дает отраду.
Подчас и униженье возвышает,
А скромный путь приводит к славной цели.
Мне был бы ненавистен этот труд,
Когда бы не она. Она способна
Смерть сделать жизнью, муку – наслажденьем.
Она добра настолько же, насколько
Жесток ее безжалостный отец.
Он тысячи таких огромных бревен
Велел перенести и здесь сложить.
Она, бедняжка, смотрит со слезами,
Как я тружусь, и скорбно повторяет,
Что не бывало у работы грубой
Доныне исполнителей таких…
Я замечтался. Но от этих мыслей
Тяжелая работа мне легка.

Входят Миранда и в отдалении – Просперо, не замечаемый ими.

Входят Миранда и в отдалении – Просперо, не замечаемый ими.

Я вас прошу, не тратьте столько сил!
Ах, если б молния сожгла все бревна,
Которые должны вы здесь сложить!
На землю сбросьте ношу, отдохните!
О, сам этот чурбан, горя в огне,
Прольет над вами смоляные слезы.
Вы отдохните. Мой отец сейчас
В науку погружен. Сюда вернется
Не раньше он, чем через три часа.

Увы, прекраснейшая госпожа,
Урок я должен кончить до заката.

Вы посидите, а пока за вас
Я потружусь. Давайте мне бревно.

О нет, великодушное созданье!
Пусть у меня сломается хребет,
Пусть разорвутся жилы от натуги,
Но я не стану праздно наблюдать,
Как черная работа вас бесчестит.

Мне так же, как и вам, приличен труд.
Но мне он легче: я по доброй воле
Трудиться буду, вы ж – по принужденью.

Попалась ты, бедняжка! Ах, как тянет
Тебя к нему!

Вы так утомлены.

Нет, госпожа. Когда я вас встречаю,
Мне даже ночь светла, как ясный день.
Молю вас, назовите ваше имя,
Чтоб мог я вас в молитвах поминать.

Меня зовут Миранда.

(В сторону.)

(В сторону.)

Ах, отец!
Я ваш запрет нарушила!

Миранда!
Миранда – значит чудная. И вправду
Вы чудная, чудесней всех на свете!
Случалось с восхищеньем мне смотреть
На многих женщин, часто я бывал
Журчанием их речи околдован,
Иные мне по сердцу приходились, –
И все же ни одной я не встречал,
В которой бы не видел недостатков,
Пятнающих достоинства ее.
Но в вас изъянов нет, вы – совершенство,
Созданье выше всех земных существ.

Здесь женщин нет, и женское лицо
Я видела лишь в зеркале. И знаю
Я только двух мужчин, кого могу
Назвать людьми: отца и вас, друг милый.
Все остальные неизвестны мне;
Но поклянусь ценнейшим из сокровищ
В моем приданом – чистотой своей, –
Мне больше в мире никого не надо,
Вас избрала я в спутники себе.
Само воображение не может
Создать лицо прекраснее, чем ваше.
Но я заговорилась, позабыв
Внушения отца.

Я принц, Миранда,
А может быть (не дай господь!), король.
И дровоносом был бы я не дольше,
Чем муху на лице своем терпел,
Когда бы не… Послушайте, Миранда!..
В тот миг, как я увидел вас впервые,
Моя душа взметнулась вам навстречу,
Отдав меня вам в рабство навсегда.
Лишь ради вас ношу я терпеливо
Тяжелые колоды.

Так меня Вы любите?

И небеса и землю
Зову в свидетели своей любви!
Коль правду говорю я – пусть они
Мое признанье счастьем увенчают;
А если лгу – пусть в беды обратят
Все радости, что мне судьба сулила!
Бескрайне, безгранично, беспредельно
Тебя люблю, боготворю и чту!

Как я глупа: я слезы лью от счастья!

Прекрасна встреча любящих сердец!
Пусть небеса дадут благословенье Союзу их!

О чем же плачешь ты?

О том, что не могу, что не умею
Расстаться с тем, что я хочу отдать,
Взять то, что мне нужнее самой жизни.
Но нет!.. Чем больше я скрываю чувства,
Тем вырываются они сильней.
Прочь, лицемерье робкое! На помощь
Приди ко мне, святое простодушье! –
Твоей женой я стану, если ты
Меня захочешь взять. А не захочешь –
Умру твоей рабой. Ты как подругу
Меня отвергнуть можешь, но не в силах
Мне помешать служить тебе всегда!

Нет, будешь ты владычицей моей,
А я – твоим рабом.

Так ты – мой муж?

О да! Ликует сердце, словно пленник,
Отпущенный на волю. Дай мне руку!

Возьми ее! И вместе с нею – сердце!
Теперь прости. Прости – на полчаса.

Прощай! Сто тысяч добрых пожеланий!

Фердинанд и Миранда уходят в разные стороны.

Фердинанд и Миранда уходят в разные стороны.

Я не могу таким же быть счастливым,
Как те, кому все эти чувства внове;
И все-таки я бесконечно счастлив.
Но мне уже пора вернуться к книгам:
Немало предстоит еще свершить.

(Уходит.)

(Уходит.)

Сцена 2

Другая часть острова.

Входят Стефано и Тринкуло; за ними – Калибан с бутылкой в руках.

Другая часть острова.

Входят Стефано и Тринкуло; за ними – Калибан с бутылкой в руках.

И слушать не желаю! Вот когда бочка опустеет, тогда и начнем хлебать воду. До тех пор – ни капли. А потому держись по ветру и лавируй. Эй ты, слуга-чудище, лакай за мое здоровье.

Слуга-чудище?.. Ну и дурацкий остров! Говорят, на нем живет всего пять человек. Трое из них – мы. Если у остальных в башке творится то же, что у нас, то здешнее государство шатается.

Пей, слуга-чудище! Пей, раз я тебе приказываю. Смотри-ка, да у тебя уже глаза на лоб полезли.

А куда же им лезть? Вот было бы занятное чудище, если бы у него глаза полезли под хвост.

Мой вассал-чудище утопил свой язык в хересе. А вот меня и море не могло утопить. Я плавал, плавал – сто двадцать миль проплыл, пока добрался до берега. Ей-богу, чудище, я назначу тебя моим главнокомандующим… нет, лучше моим знаменосцем.

Главнокомандующим – еще куда ни шло. А знамя ему не удержать.

Видишь ли, мусью чудище, мы не собираемся ходить в атаку.

Никуда вы не будете ходить. Уляжетесь тут, как псы, без дальних слов.

Урод! Пророни хоть раз в жизни словечко, если ты приличный урод!

Здоров ли ты, мой светлый повелитель?
Позволь мне полизать тебе сапог,
А трусу этому служить не стану.

Ты врешь, невежественное чудище! Я сейчас такой храбрый, что могу даже стражника толкнуть. Отвечай, распутная ты рыба, разве может быть трусом человек, который выпил столько хереса, сколько выпил я за сегодняшний день? Ты, наверно, потому так чудовищно врешь, что сам ты полурыба, получудовище.

Смотри, как он глумится надо мной!
Не дай меня в обиду, государь!

Хи-хи-хи! Он изрек «государь»! Это чудище совсем дурачок!

Опять! Ты слышал – он опять смеется.
Молю – его ты насмерть загрызи!

Тринкуло, не распускай язык! Если подтвердится, что ты мятежник, то я прикажу на первом же дереве… Бедное чудище – мой подданный, и я не позволю его обижать.

Спасибо, мой благородный государь. Не удостоишь ли услышать еще раз мою просьбу?

Чего там еще? Ну, повторяй свою просьбу. Только на коленях. А я буду стоять. И Тринкуло тоже будет стоять.

Появляется невидимый Ариэль.

Появляется невидимый Ариэль.

Я уже говорил тебе, что я в рабстве у тирана. У волшебника, который обманом и хитростью отнял у меня остров.

Ты лжешь.

Нет, лжешь ты сам, крикливая мартышка!
Пускай мой справедливый господин
Тебя убьет! Я правду говорю!

Тринкуло, если ты посмеешь еще раз прервать его, то, клянусь своим кулаком, я вышибу из тебя дух.

Да я ничего не говорил!

Цыц! Молчать!

(Калибану.)

(Калибану.)

Продолжай.

Он колдовством мой остров захватил.
Когда твое величество захочет,
То отомстит ему. Ты можешь, знаю;
А эта тварь не может.

Да уж где ему!

Ты станешь тут, на острове, владыкой,
А я – твоим рабом.

А как же это обстряпать? Можешь ты объяснить толком?

Да, господин, его тебе я выдам,
И гвоздь ему ты в голову забьешь.

Ты лжешь. Ты сделать этого не можешь.

Дурак лоскутный! Пестрый негодяй! –
Твое величество, побей его
И отбери бутылку. Пусть лакает
Одну соленую морскую воду.
Я родников ему не покажу.

Эй, Тринкуло, берегись! Если ты еще хоть одним словечком заденешь чудище, то, клянусь своим кулаком, я забуду про свое милосердие и отколочу тебя, как колотят вяленую рыбу.

Да что я такое сделал? Ничего я не сделал. Уйду от вас подальше…

Как – ничего? А разве ты не сказал, что он врет?

Ты лжешь.

Что? Я тоже? Вот тебе.

(Бьет Тринкуло.)

(Бьет Тринкуло.)

Ну-ка, скажи еще раз, что я вру.

И не думал я говорить, что вы врете… Совсем рехнулись, у вас уже в ушах звенит!.. Пропади она пропадом, ваша бутылка! Вот до чего доводит пьянство… Чтоб чума скрутила твое паршивое чудище! Чтоб черт сожрал твои кулаки!

Ха-ха-ха!

Ну, рассказывай.

(К Тринкуло.)

(К Тринкуло.)

А ты лучше отойди от греха.

Ударь его еще. Я скоро буду
Сам колотить его.

Отойди.

(Калибану.)

(Калибану.)

Ну, продолжай.

Я говорил тебе: после обеда
Он спит всегда. Убей его во сне.
Но только книги захвати сначала.
Ему ты череп размозжи поленом,
Иль горло перережь своим ножом,
Иль в брюхо кол всади. Но помни – книги!
Их захвати! Без книг он глуп, как я,
И духи слушаться его не будут:
Ведь им он ненавистен, как и мне.
Сожги все книги. В доме у него
Есть утварь (так он это называет),
Ее возьмешь ты, домом завладев.
Но более, чем всем другим, гордится
Он красотою дочери своей:
Ее он сам считает несравненной.
Двух женщин только в жизни я и видел:
Ее да Сикораксу, мою мать.
Но знаю, что она и Сикоракса –
Как свет и тьма.

Девчонка и вправду недурна?

Да, государь! И клятву я даю –
Она твоей наложницею станет
И славных наплодит тебе детей.

Чудище, я прихлопну этого колдуна. Мы с его дочкой станем королем и королевой. Да здравствуют наши королевские величества! А вы с Тринкуло будете вице-королями. – Как тебе нравится наш заговор, Тринкуло?

Здорово.

Дай мне руку. Прости, что я тебя поколотил. Но если хочешь остаться живым, держи язык на привязи.

Он должен через полчаса уснуть.
Убьешь его тогда?

Ага. Клянусь честью.

Я расскажу об этом господину.

Как ты меня обрадовал! Я счастлив!
Давайте веселиться! Соизволь
Еще раз, государь, нам спеть ту песню,
Которой ты меня учил.

Готов уважить твою просьбу, чудище.
Любую просьбу. – Давай, Тринкуло, споем.

(Поет.)

(Поет.)

Чихать на все, плевать на все!
Плевать на все, чихать на все!
Свободны мысли ваши!

Мне кажется, что ты не так поешь.

Ариэль наигрывает мотив на дудке и барабане.

Ариэль наигрывает мотив на дудке и барабане.

Это еще что?

Это мотив нашей песни; а играет ее господин Никто.

Если ты человек, то покажись, каков ты есть. А если дьявол, то прими любой вид – на выбор.

Господи боже, отпусти мне мои грехи!

Коли ты помрешь, с тебя ничего не взыщут… Я тебя не боюсь!.. Господи, прости и помилуй!

Ты испугался?

Кто? Я? Ну нет, чудище, я не таковский.

Ты не пугайся: остров полон звуков –
И шелеста, и шепота, и пенья;
Они приятны, нет от них вреда.
Бывает, словно сотни инструментов
Звенят в моих ушах; а то бывает,
Что голоса я слышу, пробуждаясь,
И засыпаю вновь под это пенье.
И золотые облака мне снятся.
И льется дождь сокровищ на меня…
И плачу я о том, что я проснулся.

Вот это королевство! Даже музыка задарма.

Но только сначала убей Просперо.

Это само собой. Я все помню.

Музыка удаляется. Пойдем вслед за нею, а потом займемся нашим делом.

Чудище, ступай вперед, а мы пойдем следом… Хотел бы я посмотреть на этого барабанщика: здорово он лупит по барабану.

Эй ты, ступай вперед. – Стефано, я за тобой.

Уходят.

Уходят.

Сцена 3

Другая часть острова.

Входят Алонзо, Себастьян, Антонио, Гонзало, Адриан, Франсиско и другие.

Другая часть острова.

Входят Алонзо, Себастьян, Антонио, Гонзало, Адриан, Франсиско и другие.

Клянусь пречистой девой, государь,
Ни шагу больше не могу я сделать:
Изныли кости старые. Весь остров
Измерили мы вдоль и поперек.
Позвольте хоть немного отдохнуть.

Тебя, старик, я осуждать не стану:
И сам уже и выбился из сил.
Что ж, отдыхай. Прощаюсь я с надеждой,
Которой обольщался до сих пор.
Он утонул, сомнений в этом нет;
И море насмехается над теми,
Кто на земле его добычу ищет.

Он потерял надежду. Превосходно!
Смотри же, из-за первой неудачи
Решенья своего не измени.

Нет, нет, пусть только подвернется случай.

Итак, сегодня ночью все свершим!
Они измучены. Спать будут крепко,
Не то что днем.

Да, ночью. Решено.

Странная и торжественная музыка. Наверху появляется невидимый Просперо.

Странная и торжественная музыка. Наверху появляется невидимый Просперо.

Вы слышали, друзья? Какие звуки!

Волшебная гармония!

Появляются странные фигуры; они вносят накрытый стол. Танцуя и кланяясь, они жестами приглашают к столу короля и его свиту, после чего исчезают.

Появляются странные фигуры; они вносят накрытый стол. Танцуя и кланяясь, они жестами приглашают к столу короля и его свиту, после чего исчезают.

О боже!
Кто эти существа?

Живые куклы.[16]
Теперь и я поверю в чудеса:
В единорогов,[17] в царственную птицу,
Что Фениксом[18] зовется и живет
В Аравии…

И я готов поверить
Во все, что ты сказал… Во что угодно…
Нет, путешественники нам не лгут,
Хоть дураки над ними и смеются.

Вернись в Неаполь я и расскажи
Об этом чуде – кто бы мне поверил,
Что видел я таких островитян
(А это люди здешние, конечно),
Которые, хоть обликом и странны,
Но так гостеприимны и учтивы,
Как мало кто из нас.

Мой честный друг,
Ты прав: здесь, между вами, люди есть
Похуже дьяволов.

Я надивиться не могу на них:
Их музыка, их жесты, их движенья
Красноречивей, чем потоки слов.

Постой хвалить: конец венчает дело.

Как странно все они исчезли вдруг.

Что за беда? Зато остались яства,
А мы проголодались не на шутку.

(К Алонзо.)

(К Алонзо.)

Отведать не угодно ли?

О нет!

Чего же вам бояться, государь?
Да, в юности не верил я рассказам
О том, что есть диковинные люди
С подгрудками, как у быков; что есть
Другие – с головами на груди,
Но нашему свидетельству поверит
И самый искушенный мореход.

Ах, все равно! Я сяду и поем,
Будь даже эта трапеза последней:
От жизни больше нечего мне ждать. –
Брат, герцог, подкрепитесь вместе с нами.

Гром и молния. Появляется Ариэль в образе гарпии.[19] Он взмахивает крылами над столом, и яства исчезают.

Гром и молния. Появляется Ариэль в образе гарпии.[19] Он взмахивает крылами над столом, и яства исчезают.

Преступники вы трое, и судьба,
Которой в этом мире все подвластно,
Велела ненасытной бездне моря
Извергнуть вас на сей пустынный остров:
Вы недостойны жить среди людей.
Я на безумие вас обрекаю.

Алонзо, Себастьян и другие обнажают мечи.

Алонзо, Себастьян и другие обнажают мечи.

Жалка отчаянность самоубийц.
Глупцы! И я, и все мои собратья –
Посланники судьбы. И ваша сталь
Могла бы точно так же ранить ветер
Иль поцарапать воду, как она
Из крыл моих пушинку вырвать может.
Неуязвимы и мои собратья.
Да вам и не поднять своих мечей.
Для вас их тяжесть стала непосильной.
Итак, я здесь, чтоб вам троим напомнить:
Вы Просперо изгнали из Милана
И отдали во власть морской стихии.
За Просперо и за его дитя
Нескорое, но тяжкое возмездье
Благие силы ниспослали вам:
По воле их на вас восстало море,
Земля и все живые существа. –
Алонзо, ты уже утратил сына.
И, сверх того, на ваших всех путях
Вас ожидают медленные муки,
Которые страшнее самой смерти.
И вас на этом острове пустынном
От моего проклятья не спасет
Ничто – одно лишь разве покаянье
И праведная жизнь!

Раскаты грома, Ариэль исчезает. Под звуки мелодичной музыки снова появляются странные фигуры. Приплясывая, с гримасами и ужимками, они уносят стол.

Раскаты грома, Ариэль исчезает. Под звуки мелодичной музыки снова появляются странные фигуры. Приплясывая, с гримасами и ужимками, они уносят стол.

Мой Ариэль! О, как ты был прекрасен
И вместе страшен, гарпией явившись!
Сказал ты все, что я тебе велел,
Не упустив ни слова. И другие
Помощники мои легко и живо
Сыграли им порученную роль.
И вот уже подействовали чары:
Мои враги охвачены безумьем
И власть моя над ними безгранична.
Оставлю их пока, чтоб возвратиться
К покинутому мною Фердинанду,
Которого они сочли погибшим,
И к той, что нам обоим дорога.

(Исчезает.)

(Исчезает.)

Что с вами, государь? О боже правый,
Куда так странно вы вперили взор?

Чудовищно! Ужасно! Мне казалось,
Что волны мне об этом говорили,
Что ветер мне свистал об этом в уши,
Что в исступленном грохоте громов
Звучало имя Просперо, как будто
Трубили трубы о моем злодействе!
За это сын мой в тине погребен.
Но хоть пришлось бы мне спуститься глубже,
Чем лот свинцовый, я его найду,
Чтобы уснуть навеки рядом с ним!

(Уходит.)

(Уходит.)

Всех дьяволов – по очереди только –
Зову на бой!

А я – твой секундант!

Себастьян и Антонио уходят.

Себастьян и Антонио уходят.

Все трое обезумели. Их мозг
Давно отравлен ядом преступленья.
Но лишь теперь подействовал тот яд! –
Синьоры, вы моложе и проворней,
Так поспешите же вослед безумцам,
Чтобы в своем неистовстве они
Не натворили бед.

Скорей! За мной!

Уходят.

Уходят.

Акт IV

Сцена 1

Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо, Фердинанд и Миранда.

Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо, Фердинанд и Миранда.

Жестоко я с тобою поступил,
Но будешь ты вознагражден сторицей:
Нить жизни собственной тебе вручаю,
Все, чем живу, тебе я отдаю.
С тобою так сурово обращаясь,
Твою любовь хотел я испытать.
И выдержал ты с честью испытанье.
Прими же, друг, перед лицом небес
Мой драгоценный дар. О Фердинанд!
Не удивляйся, что горжусь я так
Своею дочерью. Ты сам увидишь,
Что все хвалы ничтожны по сравненью
С достоинствами редкими ее.

Клянусь, что в этом ни один оракул
Меня не разуверил бы!

Итак.
Бери мой дар, тобою он заслужен.
Но если ты кощунственной рукой
Ей пояс целомудрия развяжешь
До совершенья брачного обряда –
Благословен не будет ваш союз.
Тогда раздор, угрюмое презренье
И ненависть бесплодная шипами
Осыплют ваше свадебное ложе,
И оба вы отринете его.
Так охраняй же чистоту, пока
Не озарил вас светоч Гименея.

Клянусь своею жизнью и любовью,
Грядущим счастьем и потомством нашим,
Что не позволю сумраку пещер,
Уединенью и дурным внушеньям
Злых духов осквернить мои мечты,
Благоговенье переплавить в похоть.
Не омрачу тот лучезарный день,
Когда казаться будет мне, что Феб
Остановил коней на небосводе,
Что ночь внизу прикована цепями!

Такая речь мне по душе. Садись же
И побеседуй с ней. Она твоя. –
Мой Ариэль! Искусный мой помощник!

Появляется Ариэль.

Появляется Ариэль.

Я здесь! Что мне прикажет повелитель?

И ты, и младшие твои собратья
Мне послужили нынче хорошо.
Еще хочу вам дать я порученье.
Зови сюда тебе подвластных духов.
Пусть поспешат. Для молодой четы
Я зрелище волшебное устрою.
Я обещал, и ждут они чудес.

Когда мне их созвать?

Без промедленья.

Рад служить тебе всегда,
Для тебя не жаль труда.
Миг – и явится сюда
Легких духов череда.
Ты доволен? Нет иль да?

Доволен я, мой нежный Ариэль,
Явись сейчас же, как мой зов услышишь.

Приказ я понял.

(Исчезает.)

(Исчезает.)

Клятву не забудь.
Своим желаньям воли не давай,
Будь сдержан. И великие обеты
В огне страстей сгорают, как солома.

Нет, мой отец, я не нарушу клятвы!
Снег целомудрия лежит на сердце,
Жар страсти охлаждая.

Верю, верю. –
Явись, мой Ариэль! И приведи
С собою сонм тебе подвластных духов.

(К Фердинанду и Миранде.)

(К Фердинанду и Миранде.)

Молчание! Смотрите и внимайте!

Музыка. Начинается Маска.[20] Появляется Ирида.[21]

Музыка. Начинается Маска.[20] Появляется Ирида.[21]

Церера щедрая, услышь призыв!
Покинь просторы благодатных нив,
Покинь равнины с их ковром зеленым,
Стада, бродящие по горным склонам,
Покинь цветы на берегах реки,
Из коих нимфы вьют себе венки,
Покинь шатер ветвей уединенный,
Где слезы льет отвергнутый влюбленный,
Покинь сады с их ароматом роз
И тот прибрежный сумрачный утес,
Где отдыхаешь ты. Сюда Юнона
Грядет, сойдя с заоблачного трона.
Я, радуга, предвестница чудес,
Мост, на землю опущенный с небес,
Зову – встречай ее! Уже долины
Наполнил шум: летят ее павлины.[22]

Появляется Церера.[23]

Появляется Церера.[23]

Привет тебе, небесная дуга,
Посланница Юноны и слуга!
О вестница, чьи радужные крылья
Моим полям даруют изобилье,
Дождем их окропляя и росой.
О ты, что многоцветной полосой,
Как поясом, охватываешь землю!
Зачем меня зовешь? Тебе я внемлю.

Исполни волю царственной сестры:
Юнона хочет принести дары,
Благословенье дать чете влюбленной.

О ты, венец, над миром округленный,
Скажи, не явятся ль с моей сестрой
Венера или сын ее слепой?
Я видеть не хочу ни Купидона,
Ни матери его. Ведь для Плутона[24]
Они вдвоем мою украли дочь,
И вечная ее сокрыла ночь.

О нет, не опасайся встречи с ними,
С обидчиками давними твоими:
Они сейчас на Пафос[25] держат путь
В досаде, что не удалось толкнуть
Влюбленных этих: на стезю распутства,
Внушить им страсти пыл и безрассудство,
Пока Гимена светоч не зажжен.
Смущенный неудачей Купидон
Сломал свой лук и клятву дал – отныне
Не осквернять людских сердец святыни
И лишь невинно резвым быть.

Но вот
Самой Юноны слышу я полет.

Появляется Юнона.

Появляется Юнона.

Привет тебе, сестра! В свои владенья
Вернешься ты опять без промедленья,
Прошу лишь, чтоб со мною вместе ты
Благословила брак младой четы.

(Поет.)

(Поет.)

Род ваш славный процветет.
Вам богатство и почет,
Счастья годы без числа
Я, Юнона, принесла.

Будут щедры к вам поля,
Изобилье даст земля,
Хлеб заполнит закрома,
Маем станет вам зима,
Будут вам давать сады
Небывалые плоды,
Жизнь без горя и забот
Вам Церера в дар несет.

C великолепным зрелищем в согласье
Чарующая музыка. Осмелюсь
Спросить: не духи ль это?

Это духи.
Которых я своим искусством вызвал,
Желаниям моим служить велел.

О, если бы остаться здесь навеки!
С такой женой, с таким отцом премудрым
Здесь был бы рай.

Юнона и Церера шепчутся и отдают Ириде какое-то приказание.

Юнона и Церера шепчутся и отдают Ириде какое-то приказание.

Постой-ка! Помолчи!
О чем-то важном шепчутся богини,
Готовят, верно, что-то. Замолчи же,
Иначе наши чары пропадут.

Кувшинками венчанные наяды!
Покиньте реки, полные прохлады!
Сюда, на этот изумрудный луг,
Своих Юнона созывает слуг.
Влюбленным, нимфы, пожелайте счастья,
Примите в брачном празднестве участье.

Появляются нимфы.

Появляются нимфы.

Вы, солнцем опаленные жнецы,
Чьи шляпы из соломы как венцы
Горят над лбами, мокрыми от пота!
Сюда! Дневная кончена работа!
Пусть каждый нимфу за руку возьмет
И вступит с ней в веселый хоровод.

Появляются жнецы в крестьянской одежде. Вместе с нимфами они кружатся в грациозном танце. Внезапно Просперо встает и начинает говорить, в конце его речи раздается странный глухой шум и видения исчезают.

Появляются жнецы в крестьянской одежде. Вместе с нимфами они кружатся в грациозном танце. Внезапно Просперо встает и начинает говорить, в конце его речи раздается странный глухой шум и видения исчезают.

Я и забыл о гнусном покушенье
На жизнь мою, которое готовят
Зверь Калибан и те, кто с ним. А час,
Назначенный злодеями, уж близок.

(Духам.)

(Духам.)

Доволен я. – Исчезните. – Конец.

Чем огорчен родитель твой, Миранда?

Не знаю. Не видала никогда
Его я столь встревоженным и гневным.

Мой милый сын, ты выглядишь смущенным
И опечаленным. Развеселись!
Окончен праздник. В этом представленье
Актерами, сказал я, были духи.
И в воздухе, и в воздухе прозрачном,
Свершив свой труд, растаяли они. –
Вот так, подобно призракам без плоти,
Когда-нибудь растают, словно дым,
И тучами увенчанные горы,
И горделивые дворцы и храмы,
И даже весь – о да, весь шар земной.
И как от этих бестелесных масок,
От них не сохранится и следа.
Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь. – Мой сын,
Взволнован я. Простите эту слабость.
Смешались мысли в старой голове.
Не обращайте на меня вниманья.
Ступайте же в пещеру, отдохните,
А я пока немного поброжу,
Чтобы унять волненье.

Успокойтесь!

Уходят.

Уходят.

Ко мне, мой Ариэль! Будь скор, как мысль!

Появляется Ариэль.

Появляется Ариэль.

Я исполнитель мыслей. Что прикажешь?

Дух! Нам уже готовиться пора,
Чтоб Калибана встретить.

Повелитель,
Хотел тебе напомнить я об этом,
Когда Цереру здесь изображал,
Но побоялся рассердить.

Скажи,
Где ты оставил этих негодяев?

Они совсем взбесились от вина.
С отвагой пьяной бьют безумцы ветер
За то, что им подул в лицо; бьют землю
За то, что прикоснулась к их подошвам;
Но все же замысел лелеют свой.
Я в барабан ударил. С недоверьем,
Как необъезженные жеребцы,
Они сейчас же навострили уши,
Глаза скосили, подняли носы,
Принюхиваясь к музыке. А я
Заворожил их слух, и, как телята
Вослед мычанью, побрели они
Сквозь заросли шиповника и дрока,
Колючками с себя сдирая кожу.
Я их завел в болото, где они
Увязли по уши в вонючей жиже.

Так! Хорошо, помощник мой крылатый!
По-прежнему незримым оставайся.
В моей пещере много ярких тряпок –
Сюда их принеси, чтоб эти воры
Прельстились мишурой.

Лечу! Лечу!

(Исчезает.)

(Исчезает.)

Нет, Калибана мне не приручить!
Он прирожденный дьявол, и напрасны
Мои труды и мягкость обращенья.
Напрасно все! Становится с годами
Он лишь еще уродливей и злей.
Но я их покараю всех, да так,
Что завопят…

Является Ариэль с яркими одеждами.

Является Ариэль с яркими одеждами.

Развесь все на веревке.

Просперо и Ариэль остаются невидимыми. Входят промокшие и грязные Калибан, Стефано и Тринкуло.

Просперо и Ариэль остаются невидимыми. Входят промокшие и грязные Калибан, Стефано и Тринкуло.

Тсс! Тише! Чтоб и крот слепой не слышал,
Как мы ступаем. Вот его пещера.

Послушай, чудище, эта твоя фея, о которой ты говорил, что она безвредная фея, сыграла с нами премерзкую штуку.

Чудище, я с ног до головы провонял конской мочой; в мой нос испытывает по этой причине великое негодование.

И мой тоже. Слышишь, чудище? Если ты попадешь ко мне в немилость, то смотри у меня!..

Фью-у-у-у!.. Тогда ты будешь вовсе пропащее чудище!

О, не лишай меня благоволенья,
Мой добрый повелитель! Потерпи –
За все вознагражден ты скоро будешь.
Но тише! Тсс! Здесь тихо, будто в полночь.

Так-то так, но потерять наши бутылки в болоте…

Чудище, это не только стыд и срам, но более того – невознаградимая утрата.

Для меня это еще хуже, чем купанье в грязи. Вот так безобидная фея.

Я разыщу бутылку, хотя бы мне для того пришлось залезть снова по уши в болото.

О мой король, тревожиться не надо!
Вот вход. В пещеру прокрадись бесшумно,
Благое преступленье соверши,
И станешь ты на острове владыкой,
А я – лизальщиком твоих сапог.

Дай-ка мне руку. Я чувствую, как во мне просыпается жажда крови.

О король Стефано! О ваша светлость! О знаменитый Стефано! Погляди, какие тут висят одежды для тебя!

Оставь, дурак, ведь это только тряпки!

Как бы не так, чудище! В чем в чем, а уж в тряпье мы знаем толк… О король Стефано!

Сдерни-ка эту мантию, Тринкуло! Клянусь кулаком, я надену эту мантию.

Твоя милость ее наденет.

Раздуй тебя водянка, остолоп!
Что к этому тряпью ты привязался?
Сначала надо Просперо убить.
Ведь он же, если мы его разбудим,
Исщиплет нас от головы до пят
Так, что самих себя мы не узнаем.

Чудище, не ерепенься! Госпожа веревка, не мой ли это камзол? Ну вот, господин камзол, вы так прильнули к госпоже веревке, что никак ее не распутать. От этого распутства вы еще, чего доброго, сотрете свой ворс и станете плешивым камзолом.

Давай, давай! Если будет угодно вашему высочеству, мы стащим с веревки все до нитки.

Спасибо, ты славно сострил. Вот тебе за это платье. Пока я царствую в этой стране, остроумие всегда будет вознаграждаться. Стащить с веревки все до нитки? Вот здорово отмочил. На тебе за это еще штаны.

Ну-ка, чудище, намажь птичьим клеем свои лапы да забирай то, что осталось.

Не буду. Мы напрасно тратим время.
Он в чаек может нас преобразить
Иль в мерзких низколобых обезьян.

Чудище, протяни свои лапы. Помоги мне снести все имущество туда, где спрятана бочка, не то я тебя вышвырну из своего королевства. Ну, живо! Держи это.

И это.

И вот это.

Слышен шум приближающейся охоты. Появляются духи в образе гончих псов и преследуют воров. Просперо и Ариэль науськивают собак.

Слышен шум приближающейся охоты. Появляются духи в образе гончих псов и преследуют воров. Просперо и Ариэль науськивают собак.

Ату, Алмаз, ату!

Куси его, Тиран!

Эй, Фурия, возьми их, улю-лю!

Калибан, Стефано и Тринкуло убегают, преследуемые псами.

Калибан, Стефано и Тринкуло убегают, преследуемые псами.

Лети и духам прикажи лесным,
Чтоб корчами замучили злодеев,
Чтоб судорогой мышцы им свели,
Чтоб кожу им щипками испестрили,
Как шкуру леопарда.

Чу, вопят!

И поделом – пусть гончие их травят.
Итак, отныне все мои враги –
В моих руках. Труды я скоро кончу,
Тогда вздохнешь ты воздухом свободы.
Но напоследок послужи еще.

Уходят.

Уходят.

Акт V

Сцена 1

Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо в своей волшебной мантии и Ариэль.

Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо в своей волшебной мантии и Ариэль.

Мой замысел уж близок к завершенью.
Власть чар сильна, покорно служат духи,
И колесница времени как должно
Везет свой груз. Скажи, который час?

Шестой. Ты говорил мне, повелитель,
Что кончишь в шесть часов свои труды.

Я так определил еще тогда,
Когда впервые вызвал эту бурю.
Что делают сейчас король и свита?

Они, как пленники, не могут выйти
Оттуда, где оставлены тобой:
Все в той же роще, что от непогоды
Защитой служит для твоей пещеры.
Освободить их можешь только ты.
Король, брат короля, твой брат – все трое
По-прежнему безумны; остальные
В отчаянье оплакивают их.
А больше всех горюет тот, кого
Назвал ты добрым стариком Гонзало.
По бороде его струятся слезы –
Так дождь стекает с камышовой кровли.
Как мучатся от чар твоих они!
Взглянув на них, ты сам их пожалел бы.

Ты полагаешь?

Будь я человеком,
Мне было бы их жаль.

И мне их жалко.
Уж если их мученьями растроган
Ты, бестелесный дух, то неужели
Я, созданный из плоти, как они,
Кому близки их чувства и желанья,
Не буду сострадательней, чем ты?
Хотя обижен ими я жестоко,
Но благородный разум гасит гнев
И милосердие сильнее мести.
Единственная цель моя была
Их привести к раскаянью. Я больше
К ним не питаю зла. Освободить
Ты должен их. Заклятье я сниму,
И возвратится снова к ним рассудок.

Лечу приказ исполнить, повелитель.

(Исчезает.)

(Исчезает.)

Вы, духи гор, ручьев, озер, лесов!
И вы, что на брегах морских резвитесь,
Что гоните Нептуна в час отлива
И от него опять потом бежите,
Следов не оставляя на песке!
Вы, крошки эльфы, что при лунном свете
В незримой пляске топчете траву,
Которую потом обходят овцы![26]
Вы, по ночам растящие грибы!
Вы все, кого зовет вечерний звон
К ночным забавам, шалостям и играм!
Хотя вы сами не сильны, но все же
Лишь с вашей помощью затмил я солнце,
Мятежный ветер подчинил себе,
В лазурь небес взметнул зеленый вал
И разбудил грохочущие громы.
Стрелой Юпитера я расщепил
Его же гордый дуб, обрушил скалы,
С корнями сосны вырвал я и кедры.
По моему велению могилы
Послушно возвратили мертвецов.
Все это я свершил своим искусством.
Но ныне собираюсь я отречься
От этой разрушительной науки.
Хочу лишь музыку небес призвать
Чтоб ею исцелить безумцев бедных,
А там – сломаю свой волшебный жезл
И схороню его в земле. А книги
Я утоплю на дне морской пучины,
Куда еще не опускался лот.

Торжественная музыка. Возвращается Ариэль. За ним следует Алонзо, делающий судорожные движения, его сопровождает Гонзало. Далее, в таком же состоянии, – Себастьян и Антонио, которых сопровождают Адриан и Франсиско. Все они вступают в магический круг, очерченный Просперо, и останавливаются, зачарованные.

Торжественная музыка. Возвращается Ариэль. За ним следует Алонзо, делающий судорожные движения, его сопровождает Гонзало. Далее, в таком же состоянии, – Себастьян и Антонио, которых сопровождают Адриан и Франсиско. Все они вступают в магический круг, очерченный Просперо, и останавливаются, зачарованные.

Торжественная музыка врачует
Рассудок, отуманенный безумьем,
Она кипящий мозг твой исцелит.
Стань здесь и знай, что ты во власти чар. –
Гонзало добродетельный и честный,
Мои глаза, сочувствуя твоим,
Роняют слезы. – Но уже слабеет
Могущество ужасного заклятья.
Как утро, незаметно приближаясь,
Мрак ночи постепенно растопляет,
Так воскресает мертвое сознанье,
Туман безумья отгоняя прочь. –
Гонзало, мой спаситель благородный
И государя преданный слуга!
Я, возвратясь на родину, словами
И делом отблагодарю тебя. –
Алонзо, поступил бесчеловечно
Со мною ты и с дочерью моей.
Твой брат был соучастником злодейства. –
Ты, Себастьян, казнись теперь за это. –
Ты, плоть и кровь моя, родной мой брат;
Ты, в ком неистовое честолюбье
Попрало совесть и природу; ты,
Кто думал с Себастьяном (пусть за это
Казнится вдвое) короля убить, –
Хоть изверг ты, но и тебя прощаю. –
Сознанье возвращается к безумцам,
И полноводный разума поток
Вновь затопляет илистое русло.
Но ни один из них меня не видит,
Узнать меня не может. – Ариэль!
Возьми в моей пещере меч и шляпу.

Ариэль исчезает.

Ариэль исчезает.

Теперь я стану зримым и явлюсь
Пред ними снова как миланский герцог. –
Скорее, дух! Близка твоя свобода!

Буду я среди лугов
Пить, как пчелы, сок цветов,
Ночью лютик даст мне кров,
Там засну под крики сов;
Чуть зари услышу зов –
К ней помчусь быстрей ветров.
Радостной, радостной жизнью свободы
Буду я жить средь цветущей природы.

Мой нежный, мой веселый Ариэль!
Как мне ни жаль с тобою расставаться,
Свободу ты получишь. Да, да, да!
Но мчись теперь незримым на корабль
И разбуди матросов, спящих в трюме.
Пускай немедля капитан и боцман
Появятся пред нами. Торопись!

Глотать я буду воздух на лету,
Мой путь займет лишь два биенья пульса.

(Исчезает.)

(Исчезает.)

Как все вокруг таинственно и странно,
Тревожно и зловеще. Силы неба,
Молю, отсюда выведите нас!

Король, взгляни сюда – перед тобою
Обиженный тобой миланский герцог.
Я – Просперо. Не бойся, я не призрак
И это докажу, обняв тебя.
Король, и ты, и спутники твои,
Добро пожаловать на этот остров!

Кто ты – тот, кем назвался, иль виденье
Из тех, что здесь преследуют меня, –
Не знаю я… Но слышу, что в тебе,
Как в существах из плоти, бьется сердце.
И вот – проходит боль в моем мозгу;
Боюсь, что был я одержим безумьем.
То было явью или сном? Как странно!
Прости меня за тяжкие обиды,
Я герцогство твое тебе верну. –
Но как мог Просперо живым остаться
И очутиться здесь?

Хочу сначала
Обнять тебя, мой седовласый друг,
Тебя, чье благородство безгранично.

На самом деле это или только
Мне кажется? Клянусь, не понимаю.

Вы все еще не до конца свободны
От власти волшебства. И нелегко
Поверить вам в действительность. –
Друзья, Вам всем я рад.

(Тихо, Себастьяну и Антонио.)

(Тихо, Себастьяну и Антонио.)

А что до вас, синьоры, –
Вы стоите друг друга, – я бы мог
Навлечь на вас немилость государя,
Изобличив в измене. Но не бойтесь:
Я промолчу.

Он, видно, дьявол?

Нет.

(К Антонио.)

(К Антонио.)

Тебе ж, злодей (чтоб уст не осквернить,
Тебя назвать я братом не хочу),
Твой давний грех прощаю. Все прощаю.
Но герцогство ты должен мне вернуть.

Когда ты – Просперо, то объясни,
Как спасся ты и как нашел ты нас
Здесь, где всего лишь три часа назад
Мы потерпели кораблекрушенье,
Здесь, где – о горе мне! – утрачен мною
Мой милый сын.

Мне скорбь твоя понятна.

Увы, потеря невознаградима.
Здесь даже и терпенье не поможет.

А у него искал ли ты поддержки?
В потере столь же горькой я прибег
К его державной помощи – и, видишь.
Утешился.

В потере столь же горькой?

О да, в столь же большой, в столь же недавней!
И возместить бесценную потерю,
Пожалуй, мне труднее, чем тебе:
Утратил я единственную дочь.

Утратил дочь? О, если б небеса
Обоих оживили и вернули
В Неаполь королем и королевой!
О, если бы не сын мой Фердинанд,
А я лежал, покрытый грязной тиной!..
Когда же дочь свою ты потерял?

Во время этой бури. Но я вижу,
Что наша удивительная встреча
Так потрясла умы синьоров этих,
Что собственным глазам они не верят
И не находят слов. Но знайте все:
Я точно – Просперо, тот самый герцог,
Которого изгнали из Милана.
На этот берег, так же как и вы,
Был выброшен я чудом и остался
Владыкой острова. Но кончим с этим:
Ведь было б глупо хронику читать
За трапезой иль в час подобной встречи.
Добро пожаловать в мою пещеру.
Глубокая пещера – мой дворец,
Слуг мало здесь, а подданных нет вовсе.
Взгляни, король! За герцогство мое,
Которое ты мне вернул обратно,
Тебе я отплачу великодушно.
Моим чудесным даром восхитишься
Ты больше, чем я – герцогством своим.

Открывается вход в пещеру; там Фердинанд и Миранда играют в шахматы.

Открывается вход в пещеру; там Фердинанд и Миранда играют в шахматы.

Мой нежный друг, не хочешь ли меня
Поймать в ловушку?

Ни за что на свете,
Любимая, хитрить с тобой не мог бы.

За сотню царств наверно бы схитрил,
Но честной все ж сочла бы я игру.

Коль это – лишь волшебное виденье,
Утрачу я единственного сына
Сегодня дважды.

Чудо из чудес!

Так море я напрасно проклинал?
Оно грозит, но все же милосердно!

Мой Фердинанд! Тебя благословляет
Счастливый твой отец. Но встань с колен
И расскажи, как спасся ты.

О чудо!
Какое множество прекрасных лиц!
Как род людской красив! И как хорош
Тот новый мир, где есть такие люди!

Тебе все это ново.

Кто она,
Та девушка, с кем в шахматы играл ты?
Ты с ней знаком не дольше трех часов.
Скажи, – она, наверное, богиня,
Что разлучила нас и вновь свела?

Нет, смертная она. По мне ее
Бессмертное вручило провиденье.
Когда ее я избирал – не думал,
Что у отца смогу спросить совета.
Дочь герцога Миланского она,
Которого я не видал, хоть много
О нем слыхал. Он дал мне жизнь вторично.
И вот теперь избранница моя
Его вторым отцом мне нарекает.

Зато я тем же стану для нее.
Но не ужасно ли просить прощенья
У собственных детей?

Оставим это.
Отягощать не будем нашу память
Несчастьями, которые прошли.

Не мог я подавить рыданий сердца
И оттого молчал. Венчайте, боги,
Двух любящих короною счастливой:
Конечно, вами был начертан путь,
Приведший нас сюда.

Аминь, Гонзало!

Не для того ль был изгнан из Милана
Миланский герцог, чтоб его потомки
В Неаполе царили? О, ликуйте!
Пишите золотыми письменами
На нерушимых каменных скрижалях
О том, как в этом плаванье счастливом
Дочь короля нашла себе супруга,
Сын короля нашел себе жену
Там, где мы все сочли его погибшим,
А Просперо нашел свои владенья
На острове пустынном. Мы же все
Нашли себя, когда уже боялись
Утратить свой рассудок.

Дайте руки.
Пусть тот, кто вам не пожелает счастья,
Скорбит всю жизнь.

Да будет так. Аминь!

Появляется Ариэль, за ним следуют изумленные капитан и боцман.

Появляется Ариэль, за ним следуют изумленные капитан и боцман.

О государь! Еще знакомцы наши!
Я говорил, что этот не утонет, Пока на свете виселицы есть.
Ну, богохульник, ты ругался в море, На суше ты молчишь? Отсох язык?
Какие новости ты нам расскажешь?

Вот новость, лучшая для нас: король
И спутники его – все невредимы!
А вот другая новость: наш корабль,
Что три часа назад разбился в щепы,
Стоит опять целехонек, наряден,
Как в первый день, когда он вышел в море.

Все это, повелитель, я устроил.

Искусный и проворный Ариэль!

Событья сверхъестественные, право!
И с каждою минутой все чудесней!
Как вы сюда попали?

Государь,
Я расскажу, хотя и не уверен,
Что я не сплю. Не знаю, как случилось,
Но в трюме нас свалило мертвым сном.
Вдруг поднялся какой-то странный шум,
И крик, и вой, и лязг цепей, и скрежет.
Проснулись мы и, выйдя на свободу,
Увидели наш царственный корабль
В порядке полном и новей, чем прежде.
От радости подпрыгнул капитан.
Тут подхватила нас, как в сновиденье,
Какая-то неведомая сила,
И в миг один мы очутились здесь.

О повелитель, ты доволен мною?

Прекрасно, мой усердный Ариэль!
Свободен будешь ты.

Мы словно бродим
В таинственном и дивном лабиринте.
Таких чудес не ведает природа,
Их лишь оракул сможет объяснить.

О государь, не напрягайте ум
Разгадываньем тайн. Сам на досуге
Я происшедшее вам объясню;
Вы скоро все поймете. А пока
Отдайтесь радости, вкушайте счастье.

(Ариэлю.)

(Ариэлю.)

Мой Ариэль! Освободи от чар
И приведи скорее Калибана
И двух его сообщников сюда.

Ариэль исчезает.

Ариэль исчезает.

Ну как вы, государь? Из вашей свиты
Здесь кой-кого еще недостает.

Возвращается Ариэль, гоня перед собою Калибана, Стефано и Тринкуло: последние двое наряжены в украденные одежды.

Возвращается Ариэль, гоня перед собою Калибана, Стефано и Тринкуло: последние двое наряжены в украденные одежды.

Все за одного, а один за никого, ибо нами управляет рок. Бодрись, молодчага чудище, бодрись!

Если только два соглядатая на моем лице не врут, то перед нами – зрелище на славу!

О Сетебос! Как грозны эти духи!
Как ослепителен мой господин!
Боюсь, накажет он меня.

Ха, ха!
Взгляни, Антонио, на эти рожи!
Нельзя ли их купить?

Должно быть, можно.
Одна из этих тварей – просто рыба
И, верно, продается.

Полюбуйтесь
На этих трех преступников, синьоры.
Вот этот безобразный раб – сын ведьмы,
Колдуньи столь искусной, что луна
Служила ей покорно, вызывая
Приливы и отливы ей в угоду…
Они втроем ограбили меня.
А этот полудьявол – потому что
Он отпрыск дьявола и этой ведьмы –
Их подговаривал меня убить.
Те двое вам достаточно известны,
А это порожденье тьмы – мой раб.

Теперь меня защиплет он до смерти.

Как! Стефано? Мой пьяница дворецкий?

Пьян и сейчас. Где ж он добыл вина?

Алонзо
И Тринкуло качает, как былинку!
Но где они нашли такую жидкость.
Чтоб человеческий утратить облик?

(К Тринкуло.)

(К Тринкуло.)

Ответь, дурак, где нахлестались вы?

Ох, с тех пор как мы виделись в последний раз, меня так нахлестали, что пробрало до самых костей. Теперь уж меня ничем не удивишь.

А ты что скажешь, Стефано?

Ой, не трогайте меня! Я не Стефано, а сплошная судорога.

Ты, плут, мечтал быть здешним королем?

Если и королем, то уж тогда королем болячек.

Вот удивительное существо.

Уродлив он и телом и душой.

(Калибану.)

(Калибану.)

Эй ты, в мою пещеру отправляйся,
С собой возьми приспешников своих.
Коль вы хотите заслужить прощенье –
Все вычистите там и приберите.

Исполню все. Прощенье заслужу
И стану впредь умней. Тройной осел!
Дрянного пьяницу считал я богом!
Я дураку тупому поклонялся!

Ступайте прочь!

А вещи положите
Туда, где их нашли.

Верней, украли.

Калибан, Стефано и Тринкуло уходят.

Калибан, Стефано и Тринкуло уходят.

Вас, государь, и приближенных ваших
Прошу пожаловать в мою пещеру,
Мы эту ночь там вместе проведем.
Надеюсь, время быстро пролетит:
Часть ночи я займу своим рассказом
О том, как я попал на этот остров,
О том, как жил я здесь. И поутру
Мы отплывем на корабле в Неаполь,
Где бракосочетание детей
Хочу я поскорее увидать.
А после возвращусь домой, в Милан,
Чтоб на досуге размышлять о смерти.

Жду твоего рассказа с нетерпеньем,
Он, верно, слух наш прикует к себе.

Все расскажу я вам. И обещаю;
Под вами будет море безмятежным;
Попутный ветер, паруса надув,
Поможет вам догнать флот королевский!

(Ариэлю.)

(Ариэлю.)

Исполни это, мой крылатый друг, –
И ты свободен! Возвратись к стихиям.
Прощай! Прощай!

(К остальным.)

(К остальным.)

Друзья, прошу сюда.

Уходят.

Уходят.

Эпилог

(произносится актером, играющим Просперо)

(произносится актером, играющим Просперо)

Отрекся я от волшебства.
Как все земные существа,
Своим я предоставлен силам.
На этом острове унылом
Меня оставить и проклясть
Иль взять в Неаполь – ваша власть.
Но, возвратив свои владенья
И дав обидчикам прощенье,
И я не вправе ли сейчас
Ждать милосердия от вас?
Итак, я полон упованья,
Что добрые рукоплесканья
Моей ладьи ускорят бег.
Я слабый, грешный человек,
Не служат духи мне, как прежде.
И я взываю к вам в надежде,
Что вы услышите мольбу,
Решая здесь мою судьбу.
Мольба, душевное смиренье
Рождает в судьях снисхожденье.
Все грешны, все прощенья ждут.
Да будет милостив ваш суд.

А. Смирнов

«Буря»: историко-литературная справка

Пьеса была впервые напечатана в фолио 1623 года. Текст ее дошел до нас в хорошем состоянии. Несмотря на то, что «Буря» после «Комедии ошибок» – самая короткая из шекспировских пьес (2058 строк), некоторые критики полагают, что кое-что в дошедшем до нас тексте добавлено каким-то другим автором. Думают, например, что эпилог, а также вся «маска» с античными божествами и духами (IV, 1, после появления Ириды, особенно же песни Юноны и Цереры) не принадлежат Шекспиру. Все это, однако, маловероятно. Краткость пьесы скорее всего объясняется тем, что она была написана для постановки в придворном театре, где спектакли были короче, чем в городских театрах.

По своему стилю и общему характеру (принадлежность к жанру трагикомедии и определяемая этим пышность и живописность) «Буря» несомненно относится к последнему периоду творчества Шекспира, тесно примыкая к «Периклу», «Цимбелину» и «Зимней сказке». Известно, что «Буря» была представлена шекспировской труппой в придворном театре 1 ноября 1611 года. По всей вероятности, это была первая постановка пьесы, которая была написана незадолго перед тем.

В мае 1613 года «Буря» снова исполнялась при дворе во время празднеств по случаю бракосочетания дочери Иакова I принцессы Елизаветы и пфальцграфа Фридриха. Хотя о других ранних постановках ее сведений не сохранилось, однако, судя по ряду упоминаний о ней у современников, можно предполагать, что пьеса пользовалась успехом.

Узловой момент действия пьесы, определивший ее заглавие, – буря, разбившая корабль поблизости от Бермудских островов, – был подсказан Шекспиру действительным событием его времени. В 1609 году английская эскадра под начальством адмирала Джорджа Сомерса, плывшая в Виргинию, первую английскую колонию в Америке, потерпела жестокое крушение около Бермудских островов. Адмиральский корабль дал течь и спасся от гибели только благодаря тому, что Сомерсу удалось сделать благополучную высадку на берегу одного из островов, усеянном острыми скалами.

В 1610 году вышло в свет описание этой экспедиции, в котором, между прочим, рассказывается: «Сэр Джордж Сомерс сидел на корме при свете звезд и, считая, что спасение невозможно, ежеминутно ожидал, что пойдет ко дну. Вдруг он завидел землю, – по мнению капитана Ньюпорта и его собственному, это не могло быть ни чем иным, как только берегами тех ужасных Бермудских островов, которые у всех народов слыли зачарованными, населенными дьяволами и ведьмами, так как около них вечно гремел гром, сверкали молнии и бушевали ужаснейшие бури. Все побережье было усеяно крайне опасными подводными скалами, вследствие чего к нему невозможно было приблизиться без риска потерпеть кораблекрушение». Все это соответствует описанию острова в шекспировской пьесе.

Что касается сюжета пьесы, прикрепленного к этой обстановке, то прямой источник его до сих пор не разыскан. В сюжетном отношении к «Буре» чрезвычайно близка немецкая драма XVI или самого начала XVII века (точная дата неизвестна) Якоба Айрера (ум. в 1605 г.) «Прекрасная Сидея». В ней рассказывается, что князь Лейдегаст захватил владения князя Лудольфа, который вместе со своей дочерью Сидеей был вынужден отправиться в изгнание и поселиться в дремучем лесу. Будучи искусным волшебником, Лудольф заставил служить себе духа Рупцифаля (шекспировский Ариэль) и грубого, совсем дикого человека Яна Моситора (шекспировский Калибан). Через некоторое время в тот же лес попал сын Лейдегаста, Энгельбрехт. Оказавшись во власти Лудольфа, и был осужден последним на носку дров. Сидея, увидев юношу, прониклась к нему жалостью, перешедшей в любовь. Энгельбрехт также полюбил ее, и дело кончилось браком между молодыми людьми, который привел к примирению их родителей.

Трудно допустить, чтобы пьеса Айрера могла получить известность в Англии, поскольку на знакомство с этим автором по ту сторону Ламанша нет никаких указаний. Основываясь на том, что Айрер нередко обрабатывал сюжеты пьес, привозимых в Германию странствующими английскими труппами, исследователи предполагают, что и «Буря» и «Прекрасная Сидея» восходят к какой-то более старой английской пьесе, до нас не дошедшей.

Делались попытки искать сюжетный источник шекспировской пьесы и в других направлениях. Было, например, отмечено, что в одном из рассказов книги испанского писателя Антонио де Эславы «Зимние вечера» (1609) изображается король-волшебник, вынужденный вместе с дочерью удалиться в изгнание за море; в те же места попадает и сын гонителя короля, влюбляющийся в дочь последнего, и дело оканчивается браком между молодыми людьми, примирением их отцов и восстановлением изгнанного короля на престоле.

Большое сходство с «Бурей» представляют также четыре сравнительно недавно опубликованных сценария итальянских комедий импровизации, особенно один из них – «Три сатира», где изображается, как потерпевшие кораблекрушение моряки пристают к острову, над которым властвует «великий маг». Моряки ухаживают за туземками, а туземцы принимают прибывших иноземцев за богов (подобно тому как Калибан обожествляет Стефано). На этой почве возникает ряд комических сцен.

Между прочим, двое туземцев крадут волшебную книгу «мага» (подобно ому как Стефано и Тринкуло хотят похитить книги Просперо). В другом сценарии, очень близком по сюжету, «Панталончино», маг, подобно Просперо, в конце концов отрекается от своей волшебной власти. Хотя рукописи этих сценариев датируются лишь 1618–1622 годами, они почти несомненно являются переработками более старых сценариев, которые вполне могли получить известность в Англии благодаря старым связям между английскими актерскими труппами и труппами итальянской комедии импровизации.

Вполне возможно, что Шекспир использовал для своей пьесы два источника, которые он скомбинировал между собой: какой-нибудь итальянский сценарий, вроде «Трех сатиров» или «Панталончино», и старую пьесу (или, быть может, какую-нибудь новеллу, вроде упомянутой испанской новеллы), послужившую источником и для Айрера. Из первого он заимствовал всю обстановку действия, изображение туземцев и матросов, а вместе с тем разные комические эпизоды, из второй – служение духов волшебнику, историю любви молодых существ и примирение их родителей.

Утрата этих источников не позволяет нам судить о характере обработки Шекспиром заимствованного им материала, но искусство его сказывается уже в том, что пьеса его, построенная из довольно разнородных материалов, производит впечатление полного стилистического и сюжетного единства.

«Буря» – единственная пьеса Шекспира, в которой почти полностью соблюдено единство места и вполне, даже с избытком, – единство времени. Из нескольких мест пьесы (I, 2; и V, 1) следует, что все действие происходит в течение примерно четырех часов.

Мы охарактеризовали в своем месте творчество Шекспира последнего периода, отметив в его поздних творениях черты, приближающие их к модному в то время жанру трагикомедии. Такой трагикомедией была, по существу, и «Буря», представляющая собой живописное и развлекательное зрелище, где отсутствуют большие гуманистические проблемы и героическая борьба за лучшие идеалы, уступая место мягкой гуманности и духу всепрощения. Центральное место в «Буре» занимает образ «мудреца» Просперо (prospero – по-итальянски – «счастливый», с оттенком: «блаженный», «безмятежный»), который своей великодушной волей и глубокими познаниями в магии (конечно, «белой магии», направленной на извлечение из природы всего доброго и целебного, а не зловещей и губительной «черной» магии) обуздывает эгоистические побуждения в себе и в других, в конце концов направляя судьбу всех окружающих к их собственному и общему благу. Но все это происходит уже без борьбы и конфликтов (как в прежних трагедиях или в наиболее глубоких, «проблемных» комедиях Шекспира), разыгрывается как по нотам по мановению волшебного жезла Просперо, знающего наперед, когда и что ему надо предпринять и чем все это кончится.

И потому истинным ключом к пониманию этой чудесной комедии, венца всех последних пьес Шекспира и завершения в известном смысле всего его творческого пути, является, пожалуй, не логическая, а музыкальная ее интерпретация. Не случайно вся пьеса в гораздо большей степени, чем все остальные творения Шекспира, симфонична, являясь игрой звуков, песен, стонов, радостных и печальных: рев морских волн, завывание ветра, стоны бури, шепот леса, шорох человеческих шагов в зарослях или по песчаному берегу – все то, что мы слышали в звуках вдохновенной увертюры-фантазии Чайковского «Буря». Голоса природы – голоса мироздания…

Но ни на миг не замолкают у Шекспира и голоса человеческие – голоса гнева, обиды, жалобы, восхищения, любви. И есть в «Буре» еще один, первостепенной важности момент. Здесь Шекспир отразил в прямой и развернутой форме одно из крупнейших исторических явлений своей эпохи: политику колониальной экспансии, столь существенную для процесса первоначального капиталистического накопления, и все связанные с нею общественно-моральные проблемы. Ответ его на все это характеризуется двойственностью, отражающей сложность позиций Шекспира в этот последний период его творчества.

Старший современник Шекспира, французский гуманист Монтень, настроенный отрицательно к поднимающейся вокруг него феодальной реакции, реагировал в своих «Опытах» (1588) на новую для того времени картину жизни американских дикарей идеализацией ее, фантазией о блаженной жизни первобытных людей, не знающих насилия, чинов и рангов, корыстных влечений, раздирающих общество культурных европейцев. Еще раньше из описаний жизни дикарей почерпнул краски Томас Мор для набросанной им в «Утопии» (англ. изд. 1551) картины идеального устройства человеческого общества, где нет ни государственной власти, ни частной собственности, ни тяжкой нужды, ни угнетения человека человеком. Несколько иначе реагирует на все это Шекспир в своей «Буре». Он как будто оправдывает, даже обосновывает методы колониальной политики с закабалением туземцев, изображая Калибана как существо по природе своей тупое и злобное, умственно и морально неполноценное, годное лишь на то, чтобы таскать дрова да подвергаться за свою строптивость телесным наказаниям, а Просперо – как «естественного» его повелителя, истинного «культуртрегера» далеких стран.

Как мало похоже это «решение расовой проблемы» на то, которое Шекспир намечал ранее в «Венецианском купце» и в «Отелло»!

Однако Шекспир не мог до конца отречься от своих старых позиций. Наряду с указанным решением вопроса в пьесе мелькает другая точка зрения, ему противоположная. Любопытна прежде всего фантазия Гонзало (самого разумного и «положительного» персонажа в пьесе после самого Просперо), развиваемая им сразу же после того, как он и его спутники попадают на остров (II, 1). Подобно Монтеню (послужившему здесь Шекспиру прямым источником), он также мечтает о создания на этом острове государства, где не будет ни денег, ни торговли, ни чинов, ни наследства, ни «огораживания» (злоба дня тогдашней экономически развивающейся Англии), ни даже правительства… Слушатели поднимают Гонзало на смех, но остроты их тупы и плоски, как сами они, и симпатии автора и читателей – целиком на стороне Гонзало.

Но еще важнее другое: замечательный показ методов «колонизаторов» в той сцене, где Стефано опаивает Калибана, который за «божественный» напиток выражает готовность стать навеки его рабом и предоставить ему все естественные богатства своего острова:

«Пойдем, я покажу тебе весь остров.
Я буду ноги целовать тебе.
Прошу, будь моим богом!
Я покажу тебе все родники,
Рыб наловлю, насобираю ягод,
Дров принесу…» (II, 2).

Водка и бич плантатора – таково гениально вскрытое Шекспиром резюме миссионерско-культуртрегерских методов первоначального накопления в применении к «дикарям». И еще замечательно другое: изображение бунта Калибана. Упрощенно и нескладно выражает он сначала Просперо свой протест:

«Я этот остров получил по праву
От матери, а ты меня ограбил.
Сам над собою был я господином,
Теперь я – раб. Меня в нору загнали,
А остров отняли» (I, 2).

За этим следует прямое восстание. Правда, не во имя абсолютного освобождения (в данной ситуации оно Калибану недоступно, хотя он сильнее всего мечтает о нем), а только ради замены одного хозяина другим, «худшего», по его понятиям, «лучшим». Но все равно: им владеет порыв к свободе, находящий выражение в его неистовой, подлинно бунтарской песне:

«Прощай, хозяин мой, прощай!..
Не стану я ему в угоду
Весь день таскать дрова и воду,
И рыбу загонять в запруду,
И стол скоблить, и мыть посуду.
Прочь, рабство, прочь, обман!
Бан-бан! Ка… Калибан,
Ты больше не один:
Вот новый господин!
Твой добрый господин!

Свобода, эгей! Эгей, свобода! Свобода, эгей! Свобода!» (II, 2)

Интересно далее, как осуществляется это восстание. Калибан, Стефано и Тринкуло отправляются убивать Просперо. По дороге Ариэль развешивает красивые одежды, которые прельщают обоих европейцев. Калибан в отчаянии, он умоляет своих спутников не соблазняться этим тряпьем, не задерживаться, а прямо идти к главной своей цеди – свободе, но уговоры его бессильны. Калибан оказывается на голову выше Стефано и Тринкуло. Только он один одушевлен порывом к свободе, только он один – настоящий мятежник.

Шекспир, несомненно, не мог долго удержаться на новых, частично вынужденных позициях, так противоречивших мироощущению и художественному методу цветущей поры его творчества. Чувствуя, в какое нестерпимое противоречие с самим собой он попал, он предпочел расстаться со сценой и уйти в частную жизнь стретфордского горожанина и семьянина. Решение его было, конечно, сознательным. Правы те критики, которые видят в «Буре» прощание Шекспира с театром. Это придает пьесе оттенок глубокой грусти, сконцентрированной в образе Пpoсперо. Соединив Миранду и Фердинанда, обеспечив им и себе счастливое будущее, он сразу же после великолепной феерии, показанной обрученным, впадает в печальное раздумье, предсказывая наступление момента, когда весь мир разрушится и все, что было так прекрасно и так нас радовало, исчезнет без следа, ибо

«Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь» (IV, 1).

И он прибавляет, ставя, как это часто бывает у Шекспира, точку над i:

«Взволнован я. Простите эту слабость».

Хотя духи, казалось бы, могли служить Просперо с пользой для него и на родине, он все же, покидая остров, отпускает их навсегда. И тот же пониженный, грустный тон слабого, отрекшегося от своей власти и от борьбы человека слышится в эпилоге пьесы, который произносит Просперо.

Остров и духи, говорят критики, – это та сцена и то служение искусству, с которым расстается Шекспир. Весьма возможно. Но в более глубоком плане уход Просперо с острова – признание великого писателя и борца в глубокой усталости, охватившей его, в утрате им веры в возможность победы и в уходе в мир сказки и музыкальной фантазии.

А. Смирнов

1. Действующие лица. – Просперо – итальянское (как почти все имена в этой пьесе), означает: «счастливый».

2. Но помоги мне снять мой плащ волшебный! – Сила Просперо как волшебника зависит от его чудесного плаща.

3. Бермудские острова находятся в Атлантическом океане, на северо-восток от Антильских. В начале XVII века были колонизованы англичанами из Виргинии. В этом районе часто бывают бури. Здесь одна из нередких у Шекспира географических вольностей: пересекая Средиземное море, флот неаполитанского короля оказался у побережья Америки.

4. …зловредная роса, что мать сбирала пером совиным с гибельных болот! – О ведьмовском колдовстве подобного рода рассказывается в латинском трактате того времени «О свойствах вещей» (1582). Там же упоминается вредоносный юго-западный ветер, о котором говорит дальше Калибан.

5. Сетебос. – Согласно Идену, автору «Истории путешествия в западную и восточную Индию» (1877), этим именем патагонцы называли своего «главного дьявола».

6. …погиб миланский герцог вместе с сыном… – По-видимому, небрежность Шекспира: сын миланского герцога в тех сценах, где выводятся спасшиеся от кораблекрушения, не упоминается.

7. Дидона – карфагенская царица, история которой рассказана в «Энеиде» Вергилия (песнь IV); часто упоминается в произведениях Шекспира.

8. Устроил бы я в этом государстве… – Вся эта речь Гонзало об идеальном устройстве человеческого общества является прямым отражением того места из «Опытов» Монтеня (кн. I, гл. 30), где дается картина морально чистой жизни дикарей, близкой к состоянию первобытного коммунизма.

9. Огораживание – насильственное изгнание крестьян с земли, которую присваивали себе помещики, – одна из форм первоначального накопления капитала в Англии (а также и в других странах).

10. А потом бы поохотились с факелами на птиц. – Во времена Шекспира практиковалась ночная охота на птиц при факелах.

11. Они то корчат рожи, как мартышки… – Все это описание мучений, причиняемых духами, заимствовано Шекспиром из книги Харснета «Обличение отменных папистских плутней» (1603).

12. Будь я сейчас в Англии – а я там был однажды, – да показывай я эту рыбу… – Во времена Шекспира в Англии показывали за деньги заморские диковины, а также привезенных из Америки туземцев.

13. Здесь у меня есть что-то – оно развяжет тебе язык, киска. – Намек на английскую пословицу: «От хорошей выпивки и кот заговорит».

14. Нет, надо уходить, – у меня нет длинной ложки. – Намек на пословицу: «Хочешь есть с дьяволом, запасайся длинной ложкой» (ибо иначе он будет перехватывать у тебя твою долю).

15. …она показывала мне тебя, твой куст, твою собаку. – По народному поверью, пятна на луне изображают фигуру Каина или какого-то другого великого грешника, осужденного жить на луне. Он якобы стоит там неподвижно около куста.

16. Живые куклы – намек на театр марионеток или кукольный театр.

17. Единорог – баснословное животное, описанное многими древними писателями и играющее значительную роль в средневековых легендах. Его изображали в виде коня с черным рогом посреди лба.

18. Феникс – в древнеегипетской мифологии птица, сжигающая себя каждые 500 лет и возрождающаяся из пепла; символ вечного возрождения.

19. Гарпия – в античной мифологии чудовище, имевшее вид птицы с женской головой. Гарпии мучили людей и, отличаясь прожорливостью, похищали и оскверняли их пищу. Предполагается, что Ариэль – гарпия – пожрал все яства.

20. Маска – так во времена Шекспира назывались музыкально-драматические представления на условно-мифологический сюжет.

21. Ирида – в греко-римской мифологии богиня радуги и вестница Юноны – покровительницы женщин и брака.

22. …летят ее павлины. – Павлин считался священной птицей Юноны.

23. Церера – богиня плодородия.

24. Плутон – бог подземного царства; по воле богини любви Венеры и ее сына Купидона влюбился в дочь Цереры Прозерпину и похитил ее.

25. Пафос – город на острове Кипре, считавшийся местопребыванием Венеры.

26. Вы, крошки эльфы, что при лунном свете в незримой пляске топчете траву, которую потом обходят овцы! – По народному поверью, кружки очень яркой и сочной травы, попадающиеся на равнинах Англии, являются местом, на котором ночью танцуют эльфы и феи; скот будто бы не ест этой «завороженной» травы.

Читать далее

Отзывы и комментарии

Уильям Шекспир БУРЯ

Действующие лица

Алонзо, король Неаполитанский.

Себастьян, его брат.

Просперо, законный герцог Миланский.

Антонио, его брат, незаконно захвативший власть в Миланском герцогстве.

Фердинанд, сын короля Неаполитанского.

Гонзало, старый честный советник короля Неаполитанского.

Адриан, Франсиско, придворные.

Калибан, раб, уродливый дикарь.

Тринкуло, шут.

Стефано, дворецкий, пьяница.

Капитан корабля.

Боцман.

Матросы.

Миранда, дочь Просперо.

Ариэль, дух воздуха.

Ирида, Церера, Юнона, Нимфы, Жнецы – духи.

Другие духи, покорные Просперо.[1]

Место действия – корабль в море, остров.

Акт I

Сцена 1

Корабль в море. Буря. Гром и молния.

Входят капитан корабля и боцман.

Капитан

Боцман!

Боцман

Слушаю, капитан.

Капитан

Зови команду наверх! Живей за дело, не то мы налетим на рифы. Скорей!.. Скорей!..

Капитан уходит; появляются матросы.

Боцман

Эй, молодцы!.. Веселей, ребята, веселей!.. Живо! Убрать марсель!.. Слушай капитанский свисток!.. Ну, теперь, ветер, тебе просторно – дуй, пока не лопнешь!

Входят Алонзо, Себастьян, Антонио, Фердинанд, Гонзало и другие.

Алонзо

Добрый боцман, мы полагаемся на тебя. А где капитан? Мужайтесь, друзья!

Боцман

А ну-ка, отправляйтесь вниз.

Антонио

Боцман, где капитан?

Боцман

А вам его не слышно, что ли? Вы нам мешаете! Отправляйтесь в каюты! Видите, шторм разыгрался? А тут еще вы…

Гонзало

Полегче, любезный, усмирись!

Боцман

Когда усмирится море!.. Убирайтесь! Этим ревущим валам нет дела до королей! Марш по каютам!.. Молчать!.. Не мешайте!..

Гонзало

Все-таки помни, любезный, кто у тебя на борту.

Боцман

А я помню, что нет никого, чья шкура была бы мне дороже моей собственной! Вот вы, советник. Может, посоветуете стихиям утихомириться? Тогда мы и не дотронемся до снастей. Ну-ка, употребите вашу власть! А коли не беретесь, то скажите спасибо, что долго пожили на свете, проваливайте в каюту да приготовьтесь: неровен час, случится беда. – Эй, ребята, пошевеливайся! – Прочь с дороги, говорят вам!

Все, кроме Гонзало, уходят.

Гонзало

Однако этот малый меня утешил: он отъявленный висельник, а кому суждено быть повешенным, тот не утонет. О Фортуна, дай ему возможность дожить до виселицы! Сделай предназначенную для него веревку нашим якорным канатом: ведь от корабельного сейчас пользы мало. Если ему не суждено быть повешенным, мы пропали.

Гонзало уходит, боцман возвращается.

Боцман

Опустить стеньгу! Живо! Ниже! Ниже!.. Попробуем идти на одном гроте.

Слышен крик.

Чума задави этих горлодеров! Они заглушают и бурю, и капитанский свисток!

Возвращаются Себастьян, Антонио и Гонзало.

Опять вы тут? Чего вам надо? Что же, бросить все из-за вас и идти на дно? Вам охота утонуть, что ли?

Себастьян

Язва тебе в глотку, проклятый горлан! Нечестивый безжалостный пес – вот ты кто!

Боцман

Ах так? Ну и работайте тогда сами!

Антонио

Подлый трус! Мы меньше боимся утонуть, чем ты, грязный ублюдок, наглая ты скотина!

Гонзало

Он-то уж не потонет, если б даже наш корабль был не прочней ореховой скорлупы, а течь в нем было бы так же трудно заткнуть, как глотку болтливой бабы.

Боцман

Держи круче к ветру! Круче! Ставь грот и фок! Держи в открытое море! Прочь от берега!

Вбегают промокшие матросы.

Матросы

Мы погибли! Молитесь! Погибли!

(Уходят.)

Боцман

Неужто нам придется рыб кормить?

Гонзало

Король и принц мольбы возносят к богу.

Наш долг быть рядом с ними.

Себастьян

Я взбешен.

Антонио

Нас погубила эта шайка пьяниц!..

Горластый пес! О, если б утонул

Ты десять раз подряд, избитый морем!

Гонзало

Нет, поручусь, – он виселицей кончит,

Хотя бы все моря и океаны

Уговорились потопить его!

Голоса (внутри корабля)

Спасите!.. Тонем! Тонем!..

Прощайте, жена и дети! Брат, прощай!..

Тонем! Тонем! Тонем!..

Антонио

Погибнем рядом с королем!

Все, кроме Гонзало, уходят.

Гонзало

Я бы променял сейчас все моря и океаны на один акр бесплодной земли – самой негодной пустоши, заросшей вереском или дроком. Да свершится воля господня! Но все-таки я бы предпочел умереть сухой смертью!

(Уходит.)

Сцена 2

Остров. Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо и Миранда.

Миранда

О, если это вы, отец мой милый,

Своею властью взбунтовали море,

То я молю вас усмирить его.

Казалось, что горящая смола

Потоками струится с небосвода;

Но волны, достигавшие небес,

Сбивали пламя.

О, как я страдала,

Страданья погибавших разделяя!

Корабль отважный, где, конечно, были

И честные и праведные люди,

Разбился в щепы. В сердце у меня

Звучит их вопль. Увы, они погибли!

Была бы я всесильным божеством,

Я море ввергла бы в земные недра

Скорей, чем поглотить ему дала бы

Корабль с несчастными людьми.

Просперо

Утешься!

Пусть доброе твое не стонет сердце:

Никто не пострадал.

Миранда

Ужасный день!

Просперо

Никто не пострадал. Я все устроил,

Заботясь о тебе, мое дитя, –

О дочери единственной, любимой!

Ведь ты не знаешь – кто мы и откуда.

Что ведомо тебе? Что твой отец

Зовется Просперо и что ему

Принадлежит убогая пещера.

Миранда

Расспрашивать мне в мысль не приходило.

Просперо

Настало время все тебе открыть.

Но помоги мне снять мой плащ волшебный![2]

(Снимает плащ.)

Лежи, могущество мое.

(Миранде.)

Утешься,

Отри, Миранда, слезы состраданья:

Столь бедственное кораблекрушенье,

Которое оплакиваешь ты,

Я силою искусства своего

Устроил так, что все остались живы.

Да, целы все, кто плыл на этом судне,

Кто погибал в волнах, зовя на помощь,

С их головы и волос не упал.

Садись и слушай: все сейчас узнаешь.

Миранда

Вы часто собирались мне открыть,

Кто мы; и прерывали свой рассказ

Словами: «Нет, постой, еще не время…»

Просперо

Но пробил час – внимай моим речам.

Когда в пещере поселились мы,

Тебе едва исполнилось три года,

И ты, наверное, не можешь вспомнить

О том, что было прежде.

Миранда

Нет, я помню.

Просперо

Ты помнишь? Что же? Дом или людей?

Поведай обо всем, что сохранила

Ты в памяти своей.

Миранда

Так смутно-смутно,

Скорей на сон похоже, чем на явь,

Все то, что мне подсказывает память.

Мне кажется, что будто бы за мной

Ухаживали пять иль шесть прислужниц.

Просперо

И более. Но как в твоем сознанье

Запечатлелось это? Что еще

В глубокой бездне времени ты видишь?

Быть может, помня, что происходило

До нашего прибытия на остров,

Ты вспомнишь, как мы очутились здесь?

Миранда

Нет, не могу, отец!

Просперо

Двенадцать лет!

Тому назад двенадцать лет, дитя,

Родитель твой был герцогом миланским,

Могущественным князем.

Миранда

Как? Так вы

Мне не отец?

Просперо

От матери твоей,

В которой воплотилась добродетель,

Я знаю, что ты дочь моя. И все же

Был герцогом миланским твой отец,

А ты – наследницей его владений.

Миранда

О небеса! Какое же коварство

Нас привело сюда? Иль, может, счастье?

Просперо

То и другое вместе: нас изгнало

Коварство, счастье – привело сюда.

Миранда

Ах! Сердце кровью облилось при мысли

О том, что я напомнила невольно

Вам горести былые… Что же дальше?

Просперо

Мой младший брат Антонио, твой дядя…

Узнай, Миранда, что и брат родной

Порой врагом бывает вероломным!..

Его любил я больше всех на свете

После тебя; я поручил ему

Делами государства управлять.

В то время герцогство мое считалось

Первейшим из владений италийских,

А Просперо – первейшим из князей,

В науках и в искусствах умудренным.

Занятьями своими поглощен,

Бразды правленья передал я брату

И вовсе перестал вникать в дела.

И тут, Миранда, твой коварный дядя…

Ты слушаешь меня?

Миранда

Со всем вниманьем!

Просперо

Он изучил, когда на просьбы надо

Согласьем отвечать, когда – отказом;

Кого приблизить, а кого сослать.

Он слуг моих себе служить заставил,

Переманил к себе моих друзей;

Держа в руках колки от струн душевных,

Он все сердца на свой настроил лад.

Вкруг моего державного ствола

Обвился он, как цепкая лиана,

И высосал все соки…

Миранда

Ах, отец!

Просперо

Но слушай дальше. Отойдя от дел,

Замкнувшись в сладостном уединенье,

Чтобы постичь все таинства науки,

Которую невежды презирают,

Я разбудил в своем коварном брате

То зло, которое дремало в нем.

Как, балуя, отец ребенка губит,

Так в нем мое безмерное доверье

Взрастило вероломство без границ.

Брат, опьяненный герцогскою властью,

Могуществом, богатством, и почетом,

И всеми атрибутами величья,

Которые ему я предоставил,

Как своему наместнику, решил,

Что он воистину миланский герцог:

Так лжец, который приучил себя

Кривить душой, быть с истиной в разладе,

Подчас в свою неправду верит сам.

Все возрастало честолюбье брата…

Ты слушаешь, Миранда?

Миранда

Ваш рассказ

Заставит и глухого исцелиться!

Просперо

Он грань хотел стереть меж тем, чем был

И чем казался; он хотел Миланом

Владеть один, всецело, безраздельно.

Ведь Просперо – чудак!

Уж где ему

С державой совладать?

С него довольно

Его библиотеки!..

И настолько

Мой брат стал жаждой власти одержим,

Что с королем Неаполя стакнулся:

Дань обещал выплачивать ему,

Признать себя вассалом королевским

И подчинить свободный мой Милан –

Увы, неслыханное униженье –

Короне неаполитанской…

Миранда

Боже!

Просперо

За это выторговал он… Скажи-ка,

Не изверг ли? И это брат родной!

Миранда

Я вашу матушку не осужу:

Злодеев носит и благое чрево.

Просперо

Итак, каков же был позорный торг?

Король Неаполя, мой враг заклятый,

С Антонио о том договорился,

Чтобы в обмен на денежную дань,

На подчиненье герцогства короне

Отдать изменнику мои права

И титул герцогский, изгнав меня

И весь мой род навеки из Милана.

Так и сбылось: в условленную ночь

Открыл мой брат ворота городские,

Своих пособников впустил в Милан,

И в ту же ночь нас увезли в изгнанье

Его клевреты. Ты рыдала горько…

Миранда

Увы! Не помню, как тогда рыдала,

Но заново сейчас об этом плачу:

Для слез моих достаточно причин.

Просперо

Еще немного потерпи – и повесть

Я доведу до нынешнего дня;

Иначе мой рассказ без смысла будет.

Миранда

Но почему же нас не умертвили?

Просперо

Законен твой вопрос. Они не смели!

Народ меня любил. Они боялись

Запачкаться в крови; сокрыть хотели

Под светлой краской черные дела.

Итак, поспешно вывезя на судне,

В открытом море нас пересадили

На полусгнивший остов корабля

Без мачты, без снастей, без парусов,

С которого давно бежали крысы,

И там покинули, чтоб, нашим стонам

Печально вторя, рокотали волны.

А вздохи ветра, вторя нашим вздохам,

Нас отдаляли от земли…

Миранда

О ужас!

И я была обузой вам!

Просперо

Напротив,

Ты ангелом-хранителем была!

Божественным неведеньем сияя,

Ты кротко улыбалась мне, в то время

Как я стонал и слезы проливал

Под бременем обрушившейся скорби.

Твоя улыбка придала мне силы

И укрепила мужество мое.

Миранда

Но как спаслись мы?

Просперо

Волей провиденья.

Один вельможа неаполитанский,

По имени Гонзало, тот, кому

Отправить нас на гибель поручили,

Из состраданья наделил нас пищей

И пресною водой, дал нам одежду

И все необходимые припасы.

К тому же, зная, как я дорожу

Своими книгами, он мне позволил

С собою захватить те фолианты,

Что я превыше герцогства ценю.

Миранда

Ах, если б я могла его увидеть!

Просперо

Теперь я встану!

(Надевает свой плащ.)

Ты же, дочь моя,

Сиди и слушай о конце скитаний.

На этот остров выбросило нас.

И тут я стал учителем твоим –

И ты в науках преуспела так,

Как ни одна из молодых принцесс,

У коих много суетных занятий

И нет столь ревностных учителей.

Миранда

Вам воздадут за это небеса!

Но я, отец, еще не понимаю,

Зачем вы бурю вызвали?

Просперо

Узнай!

Случилось так, что щедрая Фортуна,

Теперь благоволящая ко мне,

Врагов моих направила сюда.

Исчислил я, что для меня сегодня

Созвездия стоят благоприятно;

И если упущу я этот случай,

То счастье вновь меня не посетит.

Но больше мне не задавай вопросов.

Ты хочешь спать. То будет сон благой.

Ему сопротивляться ты не в силах.

Миранда засыпает.

Сюда, ко мне, слуга мой и помощник!

Я жду тебя! Приблизься, Ариэль!

Появляется Ариэль.

Ариэль

Приветствую тебя, мой повелитель!

Готов я сделать все, что ты прикажешь:

Плыть по волнам, иль ринуться в огонь,

Иль на кудрявом облаке помчаться.

Вели – и все исполнит Ариэль!

Просперо

Ты выполнил ли все мои приказы

О буре?

Ариэль

Сделал так, как ты велел.

На королевский я напал корабль;

Повсюду там – от носа до кормы,

На палубе, и в трюме, и в каютах –

Я сеял ужас; пламенем взвивался

На мачте, на бушприте и на реях.

Быстрей, неуловимей не бывают

И молнии, которые Юпитер

Шлет как предтеч раскатов громовых.

И от сверканья, грохота и дыма

Затрепетал в пучине сам Нептун,

Его трезубец грозный задрожал.

И в ужасе взметнулись к небу волны.

Просперо

Прекрасно! Кто ж остался духом тверд?

В сумятице кто сохранил рассудок?

Ариэль

Никто. Все обезумели от страха

И начали бессмысленно метаться.

Все друг за другом, кроме моряков,

Кидаться стали в пенистую бездну.

Чтобы спастись от пламени пожара,

Который я зажег на корабле.

Сын королевский, Фердинанд, был первым,

И волосы его стояли дыбом,

Когда он прыгнул в волны, закричав:

«Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись!»

Просперо

Вот как? Но берег был недалеко?

Ариэль

Да, господин.

Просперо

И все они спаслись?

Ариэль

Все невредимы. Даже их одежда

Не тронута, ни пятнышка на ней.

Как ты мне повелел, я разбросал их

По острову; а королевский сын

Оставлен мной один в пустынном месте

Вздыхает он, в тоске ломая руки.

Просперо

Что с королевским кораблем ты сделал,

С матросами и с флотом остальным?

Ариэль

Корабль стоит на якоре в той бухте,

Куда меня призвал ты как-то в полночь

Сбирать росу Бермудских островов.[3]

Весь экипаж я крепко запер в трюме:

Там моряки усталостью своей

И волшебством моим усыплены.

А королевский флот, который я

По морю Средиземному рассеял,

Соединился вновь и держит путь

Домой, в Неаполь, с грустными вестями:

Ведь все видали, что корабль разбился

И что король погиб.

Просперо

Так, Ариэль!

Ты порученье выполнил отлично.

Но дело есть еще. Который час?

Ариэль

Уже за полдень.

Просперо

Два часа, не меньше.

А до шести должны мы все успеть.

Ариэль

Ты шлешь меня на новые труды?

Позволь же, господин, тогда напомнить:

Ведь ты мне обещал…

Просперо

Как? Недовольство?

Чего ты хочешь от меня?

Ариэль

Свободы!

Просперо

Чтоб я тебя до срока отпустил?

И слышать не хочу о том.

Ариэль

Но вспомни –

Тебе служил я преданно и честно,

Без лени, без ошибок, без обмана,

И жалоб от меня ты не слыхал.

Ты обещал меня освободить

За год до срока.

Просперо

Ах, неблагодарный!

Забыл ты, от каких мучений страшных

Я спас тебя?

Ариэль

О нет!

Просперо

Нет, ты забыл!

А разве сделанное мной добро

Того не стоит, чтобы, мне служа,

Ты в бездну вод соленых погружался,

Летел на крыльях северного ветра

Иль пробивался в скованные льдом

Земные недра?

Ариэль

Стоит, господин.

Просперо

О лживый дух, ты все забыл. Припомни

Ужасную колдунью Сикораксу,

Которая от старости и злобы

В дугу согнулась! Помнишь ты ее?

Ариэль

Да, господин.

Просперо

Где родилась она?

Ну, отвечай!

Ариэль

В Алжире.

Просперо

Так. Раз в месяц

Тебе о ней напоминать я должен.

За колдовство и разные злодейства,

О коих мне и говорить противно,

Изгнали Сикораксу из Алжира.

Но все-таки оставили ей жизнь,

Не знаю уж за что. Ну, так ли это?

Ариэль

Да, господин.

Просперо

Матросы эту ведьму

С ее исчадьем привезли сюда.

Теперь – мой раб, ты ей тогда служил.

Но ты был слишком чист, чтоб выполнять

Ее приказы скотские и злые;

Нередко проявлял ты непокорство.

И вот колдунья в ярости своей,

Призвав на помощь более послушных

И более могущественных духов,

В расщелине сосны тебя зажала,

Чтоб там ты мучился двенадцать лет.

Тот срок истек, но умерла колдунья,

А ты остался в тягостной тюрьме

И воплями весь остров оглашал.

Тогда еще здесь не было людей,

Коль не считать поганого отродья

Проклятой ведьмы; он один здесь жил.

Ариэль

Да, Калибан здесь жил тогда один.

Просперо

Тот самый Калибан, тупой и темный,

Которого держу я для услуг.

Ты помнишь ли, в каких жестоких муках

Ты изнывал, когда сюда я прибыл?

Твоим стенаньям вторя, выли волки,

Внушал ты жалость яростным медведям –

То были муки ада. Сикоракса

Уж не могла тебя освободить.

Но я, прибыв сюда, своим искусством

Сосну разверз и выпустил тебя.

Ариэль

Тебе я благодарен, господин.

Просперо

Но станешь мне перечить – расщеплю

Я узловатый дуб, и в нем ты будешь

Еще двенадцать лет вопить от боли.

Ариэль

О, пощади! Тебе я повинуюсь!

Просперо

Ну то-то же. Еще два дня послужишь,

И я тебя на волю отпущу.

Ариэль

О мой великодушный повелитель!

Приказывай! Что делать мне? Скажи!

Просперо

Ступай и обернись морскою нимфой.

До времени будь видим только мне

И больше никому. В обличье этом

Вернись сюда. Ступай же. Торопись.

Ариэль исчезает.

Проснись, дитя! Твой сон был благодатен.

Проснись!

Миранда (просыпается)

Отец, чудесный ваш рассказ

Меня сковал какой-то странной дремой.

Просперо

Стряхни ее с себя. Вставай, Миранда.

Теперь позвать нам нужно Калибана,

Хоть от него мы, верно, не услышим

Ни слова доброго.

Миранда

Он груб и страшен.

Я не люблю встречаться с ним, отец.

Просперо

Но без него мы обойтись не можем:

Он носит нам дрова, огонь разводит

И делает всю черную работу.

Эй, Калибан! Ты, грубая скотина!

Откликнись, раб!

Калибан (за сценой)

Еще там хватит дров.

Просперо

Раз я зову – тебе найдется дело.

Ну, черепаха, шевелись быстрей!

Кому я говорю?

Появляется Ариэль в облике морской нимфы.

Мой Ариэль! Чудесное виденье!

Послушай же…

(Шепчет Ариэлю на ухо.)

Ариэль

Исполню, господин.

(Исчезает.)

Просперо

Эй, грязный раб! Ублюдок злобной ведьмы

И дьявола! Живей иди сюда! –

Входит Калибан.

Калибан

Пускай на ваши головы падет

Зловредная роса, что мать сбирала

Пером совиным с гибельных болот![4]

Пусть ветер юго-западный покроет

Вам тело волдырями!

Просперо

За эту брань ты дорого заплатишь!

Всю ночь – попомни это – будут духи

Тебя колоть и судорогой корчить.

От их щипков ты станешь ноздреватым,

Как сот пчелиный, и щипки их будут

Еще больнее, чем укусы пчел.

Калибан

Ты даже и поесть мне не даешь!..

Я этот остров получил по праву

От матери, а ты меня ограбил.

Сперва со мной ты ласков был и добр,

Ты вкусным угощал меня напитком,

Ты научил меня, как называть

И яркое и бледное светила,

Которые нам светят днем и ночью,

И я тебя за это полюбил,

Весь остров показал и все угодья:

И пастбища, и соляные ямы,

И родники… Дурак я! Будь я проклят!..

Пусть нападут на вас нетопыри,

Жуки и жабы – слуги Сикораксы!..

Сам над собою был я господином,

Теперь я – раб. Меня в нору загнали,

А остров отняли!

Просперо

Ты лживый раб!

С тобой добром не сладишь, только плетью.

Сначала я с тобою обращался,

Хоть ты животное, как с человеком.

Ты жил в моей пещере. Но потом

Ты дочь мою замыслил обесчестить!

Калибан

Хо-хо! Хо-хо! А жаль, не удалось!

Не помешай ты мне – я населил бы

Весь остров Калибанами.

Просперо

Презренный!

Нет, добрых чувств в тебе не воспитать,

Ты гнусный раб, в пороках закосневший!

Из жалости я на себя взял труд

Тебя учить. Невежественный, дикий,

Ты выразить не мог своих желаний

И лишь мычал, как зверь. Я научил

Тебя словам, дал знание вещей.

Но не могло ученье переделать

Твоей животной, низменной природы.

И за нору меня благодари.

Ты стоишь кары злейшей, чем темница.

Калибан

Меня вы научили говорить

На вашем языке. Теперь я знаю,

Как проклинать, – спасибо и за это.

Пусть унесет чума обоих вас

И ваш язык.

Просперо

Отродье ведьмы, сгинь!

Дров принеси. Да поживее, слышишь?

Еще работа будет. Что? Кривишься?

Смотри, за нерадивость и за лень

Нашлю я корчи на тебя и кости

Заставлю ныть. Так заревешь от боли,

Что звери испугаются.

Калибан

Нет! Сжалься!

(В сторону.)

Пока смирюсь. Сильна его наука.

Ему подвластен даже Сетебос,[5]

Бог матери моей.

Просперо

Ступай же, раб!

Калибан уходит.

Появляется невидимый Ариэль, он поет в сопровождении музыки; за ним следует Фердинанд.

Ариэль (поет)

Духи гор, лесов и вод,

Все в хоровод! Утихло море.

В легкой пляске, с плеском рук

Сомкните круг,

Мне дружно вторя!

Внимайте!

Духи (со всех сторон)

Гау! Гау!

Ариэль

Псы сторожевые, лайте!

Духи

Гау! Гау!

Ариэль

Внимайте!

Море смолкло, даль тиха,

Слышно пенье петуха!

Кукареку!

Фердинанд

Откуда эта музыка? С небес

Или с земли? Теперь она умолкла.

То, верно, гимны здешним божествам.

Я, смерть отца оплакивая горько,

Сидел на берегу. Вдруг по волнам

Ко мне подкрались сладостные звуки,

Умерив ярость волн и скорбь мою.

Я следую за музыкой; вернее,

Она меня влечет… Она умолкла.

Нет, вот опять.

Ариэль (поет)

Отец твой спит на дне морском,

Он тиною затянут,

И станет плоть его песком,

Кораллом кости станут.

Он не исчезнет, будет он

Лишь в дивной форме воплощен.

Чу! Слышен похоронный звон!

Духи

Дин-дон, дин-дон!

Ариэль

Морские нимфы, дин-дин-дон,

Хранят его последний сон.

Фердинанд

Поется в песне о моем отце!

Не могут быть земными эти звуки,

Они сюда нисходят с высоты.

Просперо (Миранде)

Приподними же занавес ресниц,

Взгляни туда.

Миранда

Что это? Дух? О боже,

Как он прекрасен! Правда ведь, отец,

Прекрасен он? Но это лишь виденье!

Просперо

О нет, дитя, он нам во всем подобен:

И спит, и ест, и чувствует, как мы.

Он спасся вплавь при кораблекрушенье;

Здесь ищет он товарищей пропавших.

Когда бы только скорбь, враг красоты,

Не искажала черт его лица,

Ты назвала бы юношу красивым.

Миранда

Божественным его б я назвала!

Нет на земле существ таких прекрасных!

Просперо (в сторону)

Случилось все, как я предначертал.

Мой Ариэль искусный! Я за это

Через два дня тебя освобожу.

Фердинанд

Так вот она, богиня, в честь которой

Звучал тот гимн!.. Ответом удостой:

Ты здесь, на этом острове, живешь?

Что делать мне велишь? Вопрос последний,

Но главный для меня: скажи мне, чудо,

Ты фея или смертная?

Миранда

Синьор!

Я девушка простая. Я не чудо.

Фердинанд

Как? Мой родной язык! Но если б я

Был там, где говорят на нем, – я был бы

Из всех, кто говорит на нем, первейшим!

Просперо

Первейшим? Ну, а если б услыхал

Тебя король Неаполя?

Фердинанд

Он слышит,

Дивясь, что вдруг ты вспомнил про Неаполь:

Увы, король Неаполя – я сам.

Мои глаза с тех пор не просыхали,

Как видели, что мой отец, король,

Погиб в морских волнах.

Миранда

Увы! Несчастный!

Фердинанд

Погибли с ним и все его вельможи,

Погиб миланский герцог вместе с сыном…[6]

Просперо (в сторону)

Миланский герцог с дочерью своей

Тебя легко могли бы опровергнуть…

Еще не время… С первого же взгляда

Огонь любви зажегся в их глазах…

Мой нежный Ариэль, тебе свободу за это дам.

(Вслух.)

Послушайте, синьор!

Зачем позорите себя неправдой?

Миранда

Ах, почему отец мой так суров?

Передо мною третий человек,

Которого я знаю. Но он первый,

Кто вызвал в сердце странное томленье.

Как я хочу, чтобы отец смягчился!

Фердинанд

О, если никому своей любви

Еще не отдала ты, королевой

Неаполя я сделаю тебя.

Просперо

Держитесь поскромней, синьор!

(В сторону.)

Они

Друг другом очарованы. Но должно

Препятствия создать для их любви,

Чтоб легкостью ее не обесценить.

(Вслух.)

Я разгадал тебя: ты самозванец.

Тайком пробрался ты на этот остров,

Чтоб у меня отнять мои владенья.

Фердинанд

О нет, клянусь!

Миранда

В таком прекрасном храме

Злой дух не может обитать. Иначе

Где ж обитало бы добро?

Просперо (Фердинанду)

Идем!

(Миранде.)

А ты не заступайся – он обманщик.

(Фердинанду.)

Идем! Тебя я в цепи закую,

Ты будешь пить одну морскую воду,

Ты будешь есть ракушки, да коренья,

Да скорлупу от желудей. Ступай!

Фердинанд

Нет, я не подчинюсь, пока мой враг

Меня не одолеет в поединке.

(Выхватывает меч, но чары Просперо не позволяют ему пошевелиться.)

Миранда

Отец, к чему такое испытанье?

Вы видите: он добр, учтив и смел.

Просперо

Что? Яйца учат курицу?

(Фердинанду.)

Предатель!

Вложи свой меч в ножны! Ты мне грозишь,

Но, отягченный совестью нечистой,

Ударить не посмеешь. Брось свой меч,

Не то его я выбью этой палкой.

Миранда

Отец, я умоляю!

Просперо

Прочь! Отстань!

Миранда

Ах, сжальтесь! Я ручаюсь за него!

Просперо

Не возражай – во мне пробудишь ярость,

Не только гнев! Как! Под свою защиту

Ты смеешь брать обманщика!.. Молчать!

Ты видела его да Калибана

И думаешь, что он красивей всех?

Ах, глупая! С мужчинами другими

Его сравнить – он сущий Калибан,

А те пред ним – как ангелы господни.

Миранда

Непритязательна моя любовь:

Он для меня достаточно красив.

Просперо (Фердинанду)

Ступай за мною! Слышишь? Повинуйся!

Ведь ты теперь бессилен, как дитя!

Фердинанд

Да, это так. Я скован, как во сне.

Но все – и это странное бессилье,

И смерть отца, и гибель всех друзей,

И плен, которым враг мне угрожает, –

Легко я снес бы, если б только знал,

Что из моей тюрьмы хотя бы мельком

Увидеть эту девушку смогу.

Пусть на земле везде царит свобода,

А мне привольно и в такой тюрьме!

Просперо (в сторону)

Любовь овладевает им.

(Фердинанду.)

Идем!

(Ариэлю.)

Ты сделал все как должно, Ариэль!

(Фердинанду и Миранде.)

За мною оба следуйте!

(Ариэлю.)

Послушай,

Что надлежит еще тебе исполнить…

(Шепчет Ариэлю на ухо.)

Миранда (Фердинанду)

Не бойтесь: мой отец добрей и лучше,

Чем можно по речам его судить.

Не понимаю, что случилось с ним.

Просперо (Ариэлю)

Свободен будешь ты, как горный ветер,

Когда все сделаешь, что я сказал.

Ариэль

Исполню все. Ты будешь мной доволен.

Просперо (Фердинанду и Миранде)

Ступайте!

(Миранде.)

За него не смей просить!

Уходят.

Акт II

Сцена 1

Другая часть острова.

Входят Алонзо, Себастьян. Антонио, Гонзало, Адриан, Франсиско и другие.

Гонзало

Я вас молю – утешьтесь, государь!

Спасенью радоваться надо больше,

Чем горевать о тягостных утратах.

Несчастия такие повседневны:

Они знакомы женам моряков,

Судовладельцам и негоциантам;

Но мало кто – один на сотню тысяч –

Поведать мог бы о спасенье чудном.

И если на весы благоразумья

Печаль и утешенье положить –

Вторая чаша, верно, перетянет.

Алонзо

Прошу тебя, оставь меня в покое.

Себастьян

Эти утешения ему так же по нутру, как остывшая похлебка.

Антонио

От утешителя отделаться не так-то просто.

Себастьян

Смотрите, он заводит часы своего остроумия; сейчас они начнут бить.

Гонзало

Но, государь…

Себастьян

Раз!.. Считай.

Гонзало

Когда мы горю делаем уступки,

Ему послушно отдавая…

Себастьян

Пенни.

Гонзало

Вот именно пени – мы пеняем и жалуемся; вы сказали умнее, чем вам кажется.

Себастьян

А вы поняли меня мудрее, чем я сам.

Гонзало

Итак, мой государь…

Антонио

Тьфу, пропасть! Язык его мелет без устали.

Алонзо

Молчи, пожалуйста!

Гонзало

Молчу. Однако…

Себастьян

Однако он будет болтать.

Антонио

Предлагаю побиться об заклад – кто, он или Адриан, первый начнет кукарекать.

Себастьян

Старый петух.

Антонио

Молодой кочет.

Себастьян

А какой заклад?

Антонио

Смех.

Себастьян

Идет.

Адриан

Хотя этот остров, по-видимому, необитаем…

Себастьян

Ха-ха-ха!

Антонио

Ну вот ты со мной и в расчете.

Адриан

…и почти недосягаем с моря…

Себастьян

Однако.

Адриан

…однако…

Антонио

Без этого словца он не может обойтись.

Адриан

…это местечко в известной мере не лишено приятности.

Антонио

В известной Мэри? А, как же! Эта Мэри – известная потаскушка.

Себастьян

И, как он справедливо заметил, не лишенная приятности.

Адриан

Здесь ветерок так нежно вздыхает…

Себастьян

Словно у него есть легкие, да к тому же изъеденные чахоткой.

Антонио

Или будто он надушен ароматами гнилого болота.

Гонзало

Как все располагает к тому, чтобы здесь жить!

Антонио

Совершенно верно. Только чем жить-то?

Себастьян

Да, жить, пожалуй, нечем.

Гонзало

Какая здесь пышная и сочная трава! Какая свежая зелень!

Антонио

Эта голая земля и впрямь бурого цвета.

Себастьян

С пятнами плесени.

Антонио

Он не так уж отклонился от истины.

Себастьян

Ничуть не отклонился – он просто вывернул ее наизнанку.

Гонзало

Но вот что приятно на редкость…

Себастьян

Неслыханное количество приятных редкостей.

Гонзало

Наша одежда, вымокшая в море, не утратила тем не менее ни свежести, ни красок; она не только не полиняла от морской воды, но даже стала еще ярче.

Антонио

Если бы хоть один из его карманов мог заговорить, то обвинил бы его во лжи.

Себастьян

Еще бы. Если только это не фальшивый карман.

Гонзало

По-моему, наше платье выглядит новехоньким, как в Африке, когда мы надели его впервые на празднество по случаю бракосочетания прекрасной дочери короля, Кларибель, с царем Туниса.

Себастьян

Это было прелестное бракосочетание, и нам необыкновенно повезло на обратном пути.

Адриан

Еще никогда царицей Туниса не было подобное совершенство.

Гонзало

Никогда со времен матроны Дидоны.[7]

Антонио

Матроны Дидоны? Язва ему в глотку, при чем тут эта Дидона? Матрона Дидона!

Себастьян

Не стоит так горячиться. Хорошо, он еще не добавил, что при ней был Эней.

Адриан

Вы сказали – матрона Дидона? Постойте-ка, ведь она была царицей Карфагена, а не Туниса.

Гонзало

Синьор, нынешний Тунис это и есть Карфаген.

Адриан

Карфаген?

Гонзало

Да, Карфаген, смею вас уверить.

Антонио

Он своей болтовней способен творить чудеса.

Себастьян

Поднимать из праха дома и крепостные стены.

Антонио

Какое еще несбыточное дело окажется для него легче легкого?

Себастьян

Наверно, он положит этот остров себе в карман и отвезет сыну в подарок вместо яблока.

Антонио

А зернышки посеет в море, и из них вырастет целая куча островов.

Гонзало

Что?

Антонио

Ничего. На здоровье.

Гонзало

Государь, мы говорили о том, что наше платье выглядит таким же новым, как во время бракосочетания вашей дочери, царицы Туниса.

Антонио

И самой редкостной царицы, которая была там когда-либо.

Себастьян

Не забудь присовокупить – со времен матроны Дидоны!

Антонио

Да, матроны Дидоны. О матрона Дидона!

Гонзало

Не правда ли, ваше величество, мой камзол выглядит как с иголочки?

Антонио

Вернее, с рыболовного крючка.

Гонзало

Как в день бракосочетания вашей дочери?

Алонзо

Вы уши мне наполнили словами,

Противными рассудку моему.

Увы, зачем я этот брак затеял?

При возвращенье потерял я сына;

А дочь так от Неаполя далеко,

Что свидеться мне с ней не суждено.

Мой Фердинанд, мой царственный наследник!

Добычею каких морских чудовищ

Ты стал?

Франсиско

Быть может, государь, он жив.

Я видел, как боролся он с волнами,

Как грудью он встречал напор валов

И побеждал их бешеную ярость.

Он, голову отважную вздымая

Над пенистыми гребнями, их с силой

И с ловкостью руками рассекал

И приближался к берегу. А скалы,

Подточенные морем, перед принцем,

Как будто бы стремясь ему помочь,

Склонялись ниже. Я не сомневаюсь,

Что спасся он.

Алонзо

Нет, нет, мой сын погиб!

Себастьян

Что ж, государь, себя благодарите

За горькую потерю. Вы Европе

Не захотели дочь свою оставить,

Вы африканцу отдали ее.

И скрылась дочь навек из ваших глаз,

Которым остается только плакать.

Алонзо

Прошу тебя, молчи!

Себастьян

Мы на коленях

Вас умоляли изменить решенье.

Бедняжка, чистая душа, страдала:

Покорность в ней боролась с отвращеньем.

Что ж вышло из того? Погиб ваш сын;

В Неаполе осталось и в Милане

Намного больше безутешных вдов,

Чем жен, которым мы вернем супругов.

И в этом виноваты только вы.

Алонзо

Я и утратил больше, чем другие.

Гонзало

Синьор, как ни похвальна прямота,

Сейчас она груба и неуместна.

Накладывать на рану должно пластырь,

А вы лишь растравляете ее.

Себастьян

И очень хорошо!

Антонио

Как истый врач.

Гонзало

О государь, отчаиваться рано!

Вы пасмурны, и вот нам всем темно.

Себастьян

Как – всем темно?

Антонио

О да, весьма темно.

Гонзало

Когда бы эту землю дали мне…

Антонио

Засеял бы весь остров он крапивой.

Себастьян

Репейник тут везде бы насадил.

Гонзало

…И королем бы здесь я стал, то что бы

Устроил я?

Себастьян

Уж верно, не попойку –

По той причине, что вина тут нет.

Гонзало

Устроил бы я в этом государстве[8]

Иначе все, чем принято у нас.

Я отменил бы всякую торговлю.

Чиновников, судей я упразднил бы,

Науками никто б не занимался,

Я б уничтожил бедность и богатство,

Здесь не было бы ни рабов, ни слуг,

Ни виноградарей, ни землепашцев,

Ни прав наследственных, ни договоров,

Ни огораживания земель.[9]

Никто бы не трудился: ни мужчины,

Ни женщины. Не ведали бы люди

Металлов, хлеба, масла и вина,

Но были бы чисты. Никто над ними

Не властвовал бы…

Себастьян

Вот тебе и раз,

Ведь начал он с того, что он властитель!

Антонио

В конце он позабыл уже начало.

Гонзало

Все нужное давала бы природа –

К чему трудиться? Не было бы здесь

Измен, убийств, ножей, мечей и копий

И вообще орудий никаких.

Сама природа щедро бы кормила

Бесхитростный, невинный мой народ.

Себастьян

А можно будет подданным жениться?

Антонио

Нет, это тоже труд.

Все будут праздны:

Толпа бездельников и свора шлюх.

Гонзало

И я своим правлением затмил бы

Век золотой.

Себастьян

О, мудрый государь!

Антонио

Да здравствует король Гонзало Первый!

Гонзало

Что скажете на это, государь?

Алонзо

Ах, перестань! Я все равно не слышу,

Вокруг меня как будто пустота.

Гонзало

Я вас понимаю, ваше величество. Зато по крайней мере я дал возможность этим смешливым господам посмеяться попусту.

Антонно

Попусту? То есть над вами.

Гонзало

Вы так наполнены глупым шутовством, что по сравнению с вами я пуст. Можете продолжать смеяться попусту.

Антонио

Вот, что называется, отбрил.

Себастьян

Спасибо еще, что тупой бритвой.

Гонзало

Я знаю, господа, что на вас угодить трудно. Если бы луна не менялась недель пять кряду, вы бы и ее сбросили с неба.

Появляется невидимый Ариэль. Торжественная музыка.

Себастьян

Конечно. А потом бы поохотились с факелами на птиц.[10]

Антонио

Не гневайтесь, любезный синьор.

Гонзало

И не думаю. Я не так низко ценю свой гнев. Не посмеетесь ли еще, чтобы мне спалось покрепче? Что-то мне захотелось спать.

Антонио

Спите и прислушивайтесь к нам во сне.

Все, кроме Алонзо, Себастьяна и Антонио, засыпают.

Алонзо

Все спят уже? О, если б мои веки,

Сомкнувшись, отогнали злую скорбь!

Ко сну и правда клонит…

Себастьян

Государь,

Не отвергайте сна. Он посещает

Так редко тех, кто горем удручен.

Сон – лучший утешитель.

Антонио

Государь, Вы можете здесь отдохнуть спокойно,

А мы вдвоем вас будем охранять.

Алонзо

Благодарю… Слипаются глаза…

(Засыпает.)

Ариэль исчезает.

Себастьян

На них напала странная сонливость.

Антонио

Должно быть, климат этому причиной.

Себастьян

Но почему он нас не усыпляет?

Меня ко сну не клонит.

Антонио

И меня.

Заснули все, как будто сговорились.

А если бы, достойный Себастьян…

Что, если бы случилось так… Молчу!..

Но все же на лице твоем читаю

Твою судьбу. Не случай ли дает

Тебе совет? Мое воображенье

Корону видит на твоем челе.

Себастьян

Ты спишь?

Антонио

А разве ты меня не слышал?

Себастьян

Нет, слышал. Но, конечно, это сон.

Ты говорил во сне. Что ты сказал?

Ты странно спишь – с открытыми глазами:

Ты ходишь, говорить и видишь сны –

Все сразу.

Антонио

Благородный Себастьян!

Ты сам не усыпи свою фортуну,

Не умертви ее. Проспать ты можешь,

Хоть бодрствуешь.

Себастьян

Ты явственно храпишь,

Но в храпе я улавливаю смысл.

Антонио

Я не шучу. И ты, внимая мне,

Брось шутки – и возвысишься ты втрое.

Себастьян

Ну, где мне, я – стоячая вода.

Антонио

Я научу тебя, как стать потоком.

Себастьян

Учи, но не забудь – я неудачник,

В наследство получил я только лень.

Антонио

О, если б знал ты, как мечту лелеешь,

Смеясь над ней. Чем дальше ее гонишь,

Тем ближе и настойчивей она.

Что тянет неудачников на дно?

Их собственная лень и трусость.

Себастьян

Дальше!

По блеску глаз твоих, румянцу щек

Я вижу, что чреват ты важной мыслью, –

Так пусть она родится.

Антонио

Хорошо.

Итак, хотя забывчивый синьор,

Которого и самого забудут

Назавтра после смерти, уверял

(Он просто страсть питает к увереньям),

Что королевский сын не утонул,

Но это так же верно, как и то,

Что сам сейчас плывет он, а не дрыхнет.

Себастьян

Надежды нет, что спасся Фердинанд.

Антонио

Надежды нет! – вот в этом и надежда!

Ведь безнадежность и дает тебе

Такую величайшую надежду,

Что даже честолюбие робеет

И на нее взирает боязливо.

Уверен ты, что Фердинанд погиб?

Себастьян

Уверен.

Антонио

Кто ж наследует корону?

Себастьян

Дочь короля.

Антонио

Тунисская царица?

Живущая за тридевять земель?

Которая, коль солнце не послужит

Ей вестником, узнает все тогда,

Когда младенец, нынче спящий в люльке,

Научится брить бороду? Принцесса.

Из-за которой смерть нас всех ждала?

О нет, не для того мы уцелели!

Все, что случилось с нами, лишь пролог

К тому, что мы с тобой должны свершить!

Себастьян

Бессмыслица!.. Да нет!.. Так ты считаешь?..

Гм… Кларибель, тунисская царица, –

Наследница Неаполя… Да странно…

От одного владенья до другого

И вправду расстоянье велико.

Антонио

И каждый локоть водного пространства

Кричит: «Как сможет эта Кларибель

Измерить нас, чтоб вновь узреть Неаполь?»

Так пусть спокойно царствует в Тунисе.

И пусть скорей проснется Себастьян!

Взгляни на них: их сон подобен смерти;

Умри они – им не было бы хуже.

А для Неаполя король найдется

Получше этого, который спит.

Найдутся и вельможи, как Гонзало,

Чтоб мудрый вздор без умолку молоть, –

Я сам трещать сумею, как сорока.

О, если б мысль моя твоею стала,

То как их сон возвысил бы тебя!

Меня ты понимаешь?

Себастьян

Да, как будто.

Антонио

Ужель ты оттолкнешь свою фортуну?

Себастьян

Ведь помнится, и сам ты брата сверг,

Чтоб овладеть Миланом.

Антонио

Ну и что же?

Мне герцогская мантия к лицу,

А слуги Просперо, которым прежде

Я ровней был, все нынче служат мне.

Себастьян

Да, может быть, ты прав… Но совесть?..

Антонио

Совесть?

А что это? Мозоль? Так я хромал бы.

Нет, я такому богу не молюсь.

Когда бы между мною и Миланом

Не совесть – двадцать совестей легло,

Как ледники или озера лавы,

Я все равно бы их перешагнул.

Вот на земле лежит твой брат; но, спящий

Или мертвец, – он то же, что земля.

Достаточно трех дюймов этой стали –

И не проснется он; ты ж в это время

Проткнешь благоразумного святошу,

Чтоб он не вздумал нам читать мораль.

А остальные – те любую новость

Проглотят, словно кошки молоко,

И нашим песням станут подпевать.

Себастьян

Сподвижник мой! Возьму с тебя пример!

Что сделал ты в Милане, то свершу я

В Неаполе. Так обнажи свой меч!

Удар – и ты платить не будешь дани;

Мне, королю, ты будешь первый друг!

Антонио

Мы обнажим мечи одновременно.

В тот миг, когда свой меч я занесу

Над королем, – ты поражай Гонзало.

Себастьян

Постой, еще хочу сказать два слова.

Отходят в сторону и совещаются. Музыка. Появляется невидимый Ариэль.

Ариэль

Мой господин провидел, что грозит

Его доброжелателю опасность,

И мне он приказал спасти обоих:

Ведь с ними – замысел его умрет.

(Поет над ухом Гонзало.)

Ты крепко спишь, а в этот час

Измена не смыкает глаз

И обнажает меч.

Дремоту сбрось с тяжелых век,

Проснись, чтоб не уснуть навек

И короля сберечь!

Проснись! Проснись!

Антонио

Мы оба нападем на них внезапно.

Ну!..

Обнажают мечи.

Гонзало (просыпаясь)

Ангелы, спасите короля!

Все просыпаются.

Алонзо

Что?.. Как!.. Зачем мечи обнажены?

Как дико смотрите вы…

Гонзало

Что случилось?

Себастьян

Мы здесь на страже возле вас стояли

И вдруг… услышали ужасный рев

Быка… нет, льва скорей. Он разбудил вас?

Мой слух был потрясен.

Алонзо

Нет, я не слышал.

Антонио

Ужасный рев! Он мог бы испугать

И великана… Сотряслась земля,

Как будто сотня львов взревела сразу.

Алонзо

А ты слыхал, Гонзало?

Гонзало

Государь,

Сквозь сон я странное услышал пенье,

Которое меня и разбудило.

Я громко закричал – и вы проснулись.

Тут вижу их, с оружием в руках.

Да, шум здесь был. Остерегаться надо.

А лучше бы совсем уйти отсюда.

На всякий случай обнажим мечи.

Алонзо

Пойдемте прочь и поиски продолжим:

Быть может, сына я еще найду.

Гонзало

Он здесь, на острове, я в это верю.

Бог да хранит его от этих диких

И яростных зверей.

Алонзо

Пойдемте прочь.

Ариэль (в сторону)

Оповестить мне надо господина,

Что жив король и что он ищет сына.

Все уходят.

Сцена 2

Другая часть острова.

Входит Калибан с вязанкой дров. Раскаты грома.

Калибан

Пускай пары гнилых болот и топей,

Которые высасывает солнце,

Падут на Просперо! Пусть он зачахнет!

Я не могу не проклинать его,

Хотя меня подслушать могут духи.

Они меня не тронут без приказа;

А скажет он – и тотчас же начнут

Меня толкать, щипать, сбивать с дороги,

Пугать и мучить всякой чертовщиной.

Чуть что, их напускают на меня.

Они то корчат рожи, как мартышки,[11]

Стараясь укусить исподтишка;

То, как ежи, колючими клубками

Мне на дороге норовят попасться,

Чтоб я босые ноги занозил;

То, как гадюки, жалят и шипят,

Сводя меня с ума…

Входит Тринкуло.

Калибан

Ну вот! Опять!

Опять наслал он духа… Будет мучить

За то, что долго дров я не несу.

А если распластаться на земле?

Он, может быть, меня и не заметит.

Тринкуло

Ни тебе деревца, ни тебе кусточка, чтобы укрыться даже от пустячного дождя, а тут надвигается новая буря. Ветер-то как завывает! Вон та черная туча, вон та тучища – ни дать ни взять огромный гнилой бурдюк, который, того и гляди, лопнет и выпустит из себя всю жижу. Если снова разразится такая же гроза, я уж не знаю, куда и голову приклонить! А если хлынет из этой тучи, то будет настоящий потоп… Это еще что? Человек или рыба? Мертвое или живое? Рыба! – воняет рыбой. Застарелый запах тухлой рыбы; что-то вроде соленой трески, и не первой свежести. Диковинная рыба! Будь я сейчас в Англии – а я там был однажды – да показывай я эту рыбу,[12] пусть даже на картинке, любой зевака отвалил бы мне серебряную монету за посмотрение. Там бы это чудище вывело меня в люди. Там всякое странное животное выводит кого-нибудь в люди. Те, кому жалко подать грош безногому калеке, охотно выложат в десять раз больше, чтобы поглазеть на мертвого индейца… Да у нее человечьи ноги! А плавники точь-в-точь как руки! Ей-богу, оно теплое! Нет, я ошибся! Отрекаюсь от своих слов. Никакая это не рыба. Это здешний островитянин, которого убило грозой.

Снова гремит гром.

Ай-ай-ай! Опять начинается гроза. Ничего не поделаешь – придется залезть под его лохмотья: больше деваться некуда. Каких странных сопостельников дает человеку нужда! Устроюсь тут, пока буря не выплеснет всех своих помоев.

Входит Стефано, с бутылкой в руках.

Стефано (поет)

Я больше в море не пойду,

На берегу помру!

Ну и дрянная же песня, только на похоронах ее и петь. Одна только есть у меня отрада!

(Пьет.)

И юнга, и боцман, и шкипер, и я –

Каждый гуляет с девчонкой,

Но гордую Китти – совет мой, друзья, –

Вы обходите сторонкой,

Коль вы не хотите

Услышать от Китти:

«Матросов – к чертям!»

От нашего брата воротит свой нос;

Мол, пахнет смолою и варом матрос.

Но слышал вчера я от девки одной –

Гуляет с гордячкой какой-то портной.

С портняжкой не споря,

Уходим мы в море,

А Китти – к чертям!

Тоже дрянная песня. Но вот моя отрада.

(Пьет.)

Калибан

Не мучай меня! О-о-о!

Стефано

В чем дело? Может, у нас тут водятся черти? Может, думают нас разыграть, прикинувшись дикарями или индейцами? Как бы не так! Не для того я вышел сухим из воды, чтобы вы меня напугали своими четырьмя ногами. Как говорится, – не родилась еще четвероногая овца, чтобы напугать такого молодца. И это будут повторять до тех пор, пока Стефано дышит воздухом.

Калибан

Дух мучает меня! О-о-о!

Стефано

Это какое-нибудь здешнее четвероногое чудище. Не иначе как его трясет лихорадка. Но что за дьявольщина – откуда оно умеет говорить по-нашему? Уже ради одного этого стоит ему помочь. Если бы мне удалось вылечить его, да приручить, да вернуться с ним вместе в Неаполь – ни один император не отказался бы от такого подарка.

Калибан

Пожалуйста, не мучай меня! Я сейчас отнесу дрова домой.

Стефано

У него, видно, сейчас приступ: плетет оно какую-то чепуху. Дам-ка ему глотнуть из моей бутылки. Если оно еще никогда не пробовало вина, припадок может пройти. Только бы мне вылечить его да сделать ручным, а там уж я на нем наживусь. Тот, кто захочет его получить, мне за него заплатит. И заплатит как следует быть!

Калибан

Пока ты, еще не очень больно дерешься. Но я знаю, что сейчас будет больно, потому что ты дрожишь. Это Просперо тебя науськивает.

Стефано

Кис-кис-кис! Открой ротик. Здесь у меня есть что-то – оно развяжет тебе язык, киска.[13] Открой рот. Поверь моему слову, это снадобье стряхнет с тебя твою трясучку; ручаюсь – стряхнет. Ты не понимаешь, кто тебе друг, а кто враг. Ну же, открой пасть еще разок.

Тринкуло

Знакомый голос: это… Не может быть, он ведь утонул. Это, верно, нечистая сила! Ой! Господи помилуй!..

Стефано

Четыре ноги и два голоса – ну и ловко же устроено это чудище! Передним голосом оно может расхваливать своих друзей, а задним – клепать на них и поносить их последними словами. Я вылечу его от лихорадки, если даже для этого потребуется опорожнить всю бутылку. Ну, лакай!.. Аминь!.. Теперь немножко в твою другую глотку.

Тринкуло

Стефано!..

Стефано

Другая глотка зовет меня по имени? Вот так штука! Это не чудище, а сам сатана! Нет, надо уходить, у меня нет длинной ложки.[14]

Тринкуло

Стефано, – если только ты Стефано, – дотронься до меня, поговори со мной. Это я, Тринкуло. Не бойся, это я, твой закадычный друг Тринкуло.

Стефано

Если ты Тринкуло, то вылезай. Я буду тебя тащить за те ноги, что поменьше. Если тут есть ноги Тринкуло, то это они. И правда, ты настоящий Тринкуло. Как тебя угораздило выползти из этого урода? Или он испражняется Тринкулами?

Тринкуло

Я решил, что его убило громом, и… Но разве ты, Стефано, не утонул? Кажись, ты и вправду не утонул. Гроза уже прошла? Я спрятался от грозы под тряпьем этого урода. Так ты жив, Стефано? Ура, Стефано, вот уже два неаполитанца спаслись!

Стефано

Послушай, не верти меня так: меня стошнит.

Калибан (в сторону)

Они не духи. Этот – добрый бог.

В его руках божественный напиток.

Я на колени стану перед ним.

Стефано

А ты-то как спасся? Как ты сюда попал? Поклянись на этой бутылке, что расскажешь мне правду. Я спасся на бочке хереса, которую матросы выкинули за борт, – клянусь этой бутылкой! Я собственноручно сделал ее из древесной коры, как только очутился на суше.

Калибан

Я буду служить тебе верой и правдой – клянусь этой бутылкой, потому что в ней божественный напиток.

Стефано (не слушая Калибана, к Тринкуло)

Поклянись, что расскажешь чистую правду. Как ты спасся?

Тринкуло

Я просто пустился вплавь к берегу, как утка. Я, друг ты мой, плаваю как утка, ей-богу!

Стефано

На, приложись к моему евангелию. Хоть ты и плаваешь как утка, но вообще-то ты хорош гусь.

Тринкуло

Ах, Стефано! А у тебя больше нету?

Стефано

Говорят тебе – целая бочка. Мой винный погреб на берегу, под скалой. Там спрятано мое винцо. Ну как, образина? Как твоя лихорадка?

Калибан

Скажи, на остров с неба ты сошел?

Стефано

А как же! С луны свалился. Разве ты не знаешь – я ведь жил да поживал на луне.

Калибан

Мне говорила о тебе хозяйка,

Она показывала мне тебя,

Твой куст, твою собаку.[15] Ты – мой бог!

Стефано

Да? Тогда приложись к моему евангелию. Я скоро наполню его новым содержанием. Поклянись, что не врешь.

Тринкуло

Да это, ей-богу, ерундовое чудище! А я-то его боялся! Жалкое чудище!.. Человек с луны! Ха-ха-ха! Ну и простофиля же это несчастное чудище. А ты неплохо лакаешь, чудище, право слово!

Калибан

Пойдем, я покажу тебе весь остров.

Я буду ноги целовать тебе.

Прошу, будь моим богом!

Тринкуло

Клянусь, это чудище – хитрец и пьянчуга. Как только его бог заснет, чудище выкрадет у него бутылку.

Калибан

Тебе я буду ноги целовать.

Хочу тебе я в верности поклясться.

Стефано

Ладно. Становись на колени и клянись.

Тринкуло

Нет, я просто лопну со смеху, глядя на это безмозглое чудище! Мерзкое чудище! Так бы и стукнул его…

Стефано

На, целуй.

Тринкуло

…не будь несчастное чудище таким пьяным. Поганое чудище.

Калибан

Я покажу тебе все родники,

Рыб наловлю, насобираю ягод,

Дров принесу. Будь проклят мой мучитель,

Который в рабство обратил меня!

Служить ему не буду; за тобою

Пойду я следом, человекобог!

Тринкуло

Ой, умора! Ай да чудище! Из ничтожного пьянчужки бога себе сотворило!

Калибан

Позволь, тебе нарву я диких яблок…

Нарою сладких земляных орехов…

Я гнезда соек покажу тебе…

Я научу тебя ловить силками

Мартышек юрких… Я тебе достану

Птенцов с отвесных скал… Пойдем за мной!

Стефано

Ладно, хватит болтовни, показывай дорогу. – Послушай, Тринкуло, раз король и все остальные вкупе с ним потонули, нам придется принять тут бразды правления. – Эй ты, неси мою бутылку! – Мы сейчас наполним ее снова, дружище Тринкуло.

Калибан (охмелев, поет)

Прощай, хозяин мой, прощай!

Тринкуло

Вот горластое чудище! Вот пьяное чудище!

Калибан

Не стану я ему в угоду

Весь день таскать дрова и воду,

И рыбу загонять в запруду,

И стол скоблить, и мыть посуду.

Прочь рабство, прочь обман!

Бан-бан! Ка… Калибан,

Ты больше не один:

Вот новый господин!

Твой добрый господин!

Свобода, эгей! Эгей, свобода! Свобода, эгей! Свобода!

Стефано

Ай да молодчина! Ну, чудище, показывай дорогу!

Уходят.

Акт III

Сцена 1

Перед пещерой Просперо.

Входит Фердинанд с бревном на плече.

Фердинанд

Порой забава причиняет боль,

Порою тяжкий труд дает отраду.

Подчас и униженье возвышает,

А скромный путь приводит к славной цели.

Мне был бы ненавистен этот труд,

Когда бы не она. Она способна

Смерть сделать жизнью, муку – наслажденьем.

Она добра настолько же, насколько

Жесток ее безжалостный отец.

Он тысячи таких огромных бревен

Велел перенести и здесь сложить.

Она, бедняжка, смотрит со слезами,

Как я тружусь, и скорбно повторяет,

Что не бывало у работы грубой

Доныне исполнителей таких…

Я замечтался. Но от этих мыслей

Тяжелая работа мне легка.

Входят Миранда и в отдалении – Просперо, не замечаемый ими.

Миранда

Я вас прошу, не тратьте столько сил!

Ах, если б молния сожгла все бревна,

Которые должны вы здесь сложить!

На землю сбросьте ношу, отдохните!

О, сам этот чурбан, горя в огне,

Прольет над вами смоляные слезы.

Вы отдохните. Мой отец сейчас

В науку погружен. Сюда вернется

Не раньше он, чем через три часа.

Фердинанд

Увы, прекраснейшая госпожа,

Урок я должен кончить до заката.

Миранда

Вы посидите, а пока за вас

Я потружусь. Давайте мне бревно.

Фердинанд

О нет, великодушное созданье!

Пусть у меня сломается хребет,

Пусть разорвутся жилы от натуги,

Но я не стану праздно наблюдать,

Как черная работа вас бесчестит.

Миранда

Мне так же, как и вам, приличен труд.

Но мне он легче: я по доброй воле

Трудиться буду, вы ж – по принужденью.

Просперо (в сторону)

Попалась ты, бедняжка! Ах, как тянет

Тебя к нему!

Миранда

Вы так утомлены.

Фердинанд

Нет, госпожа. Когда я вас встречаю,

Мне даже ночь светла, как ясный день.

Молю вас, назовите ваше имя,

Чтоб мог я вас в молитвах поминать.

Миранда

Меня зовут Миранда.

(В сторону.)

Ах, отец!

Я ваш запрет нарушила!

Фердинанд

Миранда!

Миранда – значит чудная. И вправду

Вы чудная, чудесней всех на свете!

Случалось с восхищеньем мне смотреть

На многих женщин, часто я бывал

Журчанием их речи околдован,

Иные мне по сердцу приходились, –

И все же ни одной я не встречал,

В которой бы не видел недостатков,

Пятнающих достоинства ее.

Но в вас изъянов нет, вы – совершенство,

Созданье выше всех земных существ.

Миранда

Здесь женщин нет, и женское лицо

Я видела лишь в зеркале. И знаю

Я только двух мужчин, кого могу

Назвать людьми: отца и вас, друг милый.

Все остальные неизвестны мне;

Но поклянусь ценнейшим из сокровищ

В моем приданом – чистотой своей, –

Мне больше в мире никого не надо,

Вас избрала я в спутники себе.

Само воображение не может

Создать лицо прекраснее, чем ваше.

Но я заговорилась, позабыв

Внушения отца.

Фердинанд

Я принц, Миранда,

А может быть (не дай господь!), король.

И дровоносом был бы я не дольше,

Чем муху на лице своем терпел,

Когда бы не… Послушайте, Миранда!..

В тот миг, как я увидел вас впервые,

Моя душа взметнулась вам навстречу,

Отдав меня вам в рабство навсегда.

Лишь ради вас ношу я терпеливо

Тяжелые колоды.

Миранда

Так меня Вы любите?

Фердинанд

И небеса и землю

Зову в свидетели своей любви!

Коль правду говорю я – пусть они

Мое признанье счастьем увенчают;

А если лгу – пусть в беды обратят

Все радости, что мне судьба сулила!

Бескрайне, безгранично, беспредельно

Тебя люблю, боготворю и чту!

Миранда

Как я глупа: я слезы лью от счастья!

Просперо (в сторону)

Прекрасна встреча любящих сердец!

Пусть небеса дадут благословенье Союзу их!

Фердинанд

О чем же плачешь ты?

Миранда

О том, что не могу, что не умею

Расстаться с тем, что я хочу отдать,

Взять то, что мне нужнее самой жизни.

Но нет!.. Чем больше я скрываю чувства,

Тем вырываются они сильней.

Прочь, лицемерье робкое! На помощь

Приди ко мне, святое простодушье! –

Твоей женой я стану, если ты

Меня захочешь взять. А не захочешь –

Умру твоей рабой. Ты как подругу

Меня отвергнуть можешь, но не в силах

Мне помешать служить тебе всегда!

Фердинанд

Нет, будешь ты владычицей моей,

А я – твоим рабом.

Миранда

Так ты – мой муж?

Фердинанд

О да! Ликует сердце, словно пленник,

Отпущенный на волю. Дай мне руку!

Миранда

Возьми ее! И вместе с нею – сердце!

Теперь прости. Прости – на полчаса.

Фердинанд

Прощай! Сто тысяч добрых пожеланий!

Фердинанд и Миранда уходят в разные стороны.

Просперо

Я не могу таким же быть счастливым,

Как те, кому все эти чувства внове;

И все-таки я бесконечно счастлив.

Но мне уже пора вернуться к книгам:

Немало предстоит еще свершить.

(Уходит.)

Сцена 2

Другая часть острова.

Входят Стефано и Тринкуло; за ними – Калибан с бутылкой в руках.

Стефано

И слушать не желаю! Вот когда бочка опустеет, тогда и начнем хлебать воду. До тех пор – ни капли. А потому держись по ветру и лавируй. Эй ты, слуга-чудище, лакай за мое здоровье.

Тринкуло

Слуга-чудище?.. Ну и дурацкий остров! Говорят, на нем живет всего пять человек. Трое из них – мы. Если у остальных в башке творится то же, что у нас, то здешнее государство шатается.

Стефано

Пей, слуга-чудище! Пей, раз я тебе приказываю. Смотри-ка, да у тебя уже глаза на лоб полезли.

Тринкуло

А куда же им лезть? Вот было бы занятное чудище, если бы у него глаза полезли под хвост.

Стефано

Мой вассал-чудище утопил свой язык в хересе. А вот меня и море не могло утопить. Я плавал, плавал – сто двадцать миль проплыл, пока добрался до берега. Ей-богу, чудище, я назначу тебя моим главнокомандующим… нет, лучше моим знаменосцем.

Тринкуло

Главнокомандующим – еще куда ни шло. А знамя ему не удержать.

Стефано

Видишь ли, мусью чудище, мы не собираемся ходить в атаку.

Тринкуло

Никуда вы не будете ходить. Уляжетесь тут, как псы, без дальних слов.

Стефано

Урод! Пророни хоть раз в жизни словечко, если ты приличный урод!

Калибан

Здоров ли ты, мой светлый повелитель?

Позволь мне полизать тебе сапог,

А трусу этому служить не стану.

Тринкуло

Ты врешь, невежественное чудище! Я сейчас такой храбрый, что могу даже стражника толкнуть. Отвечай, распутная ты рыба, разве может быть трусом человек, который выпил столько хереса, сколько выпил я за сегодняшний день? Ты, наверно, потому так чудовищно врешь, что сам ты полурыба, получудовище.

Калибан

Смотри, как он глумится надо мной!

Не дай меня в обиду, государь!

Тринкуло

Хи-хи-хи! Он изрек «государь»! Это чудище совсем дурачок!

Калибан

Опять! Ты слышал – он опять смеется.

Молю – его ты насмерть загрызи!

Стефано

Тринкуло, не распускай язык! Если подтвердится, что ты мятежник, то я прикажу на первом же дереве… Бедное чудище – мой подданный, и я не позволю его обижать.

Калибан

Спасибо, мой благородный государь. Не удостоишь ли услышать еще раз мою просьбу?

Стефано

Чего там еще? Ну, повторяй свою просьбу. Только на коленях. А я буду стоять. И Тринкуло тоже будет стоять.

Появляется невидимый Ариэль.

Калибан

Я уже говорил тебе, что я в рабстве у тирана. У волшебника, который обманом и хитростью отнял у меня остров.

Ариэль

Ты лжешь.

Калибан (думая, что это сказал Тринкуло)

Нет, лжешь ты сам, крикливая мартышка!

Пускай мой справедливый господин

Тебя убьет! Я правду говорю!

Стефано

Тринкуло, если ты посмеешь еще раз прервать его, то, клянусь своим кулаком, я вышибу из тебя дух.

Тринкуло

Да я ничего не говорил!

Стефано

Цыц! Молчать!

(Калибану.)

Продолжай.

Калибан

Он колдовством мой остров захватил.

Когда твое величество захочет,

То отомстит ему. Ты можешь, знаю;

А эта тварь не может.

Стефано

Да уж где ему!

Калибан

Ты станешь тут, на острове, владыкой,

А я – твоим рабом.

Стефано

А как же это обстряпать? Можешь ты объяснить толком?

Калибан

Да, господин, его тебе я выдам,

И гвоздь ему ты в голову забьешь.

Ариэль

Ты лжешь. Ты сделать этого не можешь.

Калибан

Дурак лоскутный! Пестрый негодяй! –

Твое величество, побей его

И отбери бутылку. Пусть лакает

Одну соленую морскую воду.

Я родников ему не покажу.

Стефано

Эй, Тринкуло, берегись! Если ты еще хоть одним словечком заденешь чудище, то, клянусь своим кулаком, я забуду про свое милосердие и отколочу тебя, как колотят вяленую рыбу.

Тринкуло

Да что я такое сделал? Ничего я не сделал. Уйду от вас подальше…

Стефано

Как – ничего? А разве ты не сказал, что он врет?

Ариэль

Ты лжешь.

Стефано

Что? Я тоже? Вот тебе.

(Бьет Тринкуло.)

Ну-ка, скажи еще раз, что я вру.

Тринкуло

И не думал я говорить, что вы врете… Совсем рехнулись, у вас уже в ушах звенит!.. Пропади она пропадом, ваша бутылка! Вот до чего доводит пьянство… Чтоб чума скрутила твое паршивое чудище! Чтоб черт сожрал твои кулаки!

Калибан

Ха-ха-ха!

Стефано

Ну, рассказывай.

(К Тринкуло.)

А ты лучше отойди от греха.

Калибан

Ударь его еще. Я скоро буду

Сам колотить его.

Стефано (к Тринкуло)

Отойди.

(Калибану.)

Ну, продолжай.

Калибан

Я говорил тебе: после обеда

Он спит всегда. Убей его во сне.

Но только книги захвати сначала.

Ему ты череп размозжи поленом,

Иль горло перережь своим ножом,

Иль в брюхо кол всади. Но помни – книги!

Их захвати! Без книг он глуп, как я,

И духи слушаться его не будут:

Ведь им он ненавистен, как и мне.

Сожги все книги. В доме у него

Есть утварь (так он это называет),

Ее возьмешь ты, домом завладев.

Но более, чем всем другим, гордится

Он красотою дочери своей:

Ее он сам считает несравненной.

Двух женщин только в жизни я и видел:

Ее да Сикораксу, мою мать.

Но знаю, что она и Сикоракса –

Как свет и тьма.

Стефано

Девчонка и вправду недурна?

Калибан

Да, государь! И клятву я даю –

Она твоей наложницею станет

И славных наплодит тебе детей.

Стефано

Чудище, я прихлопну этого колдуна. Мы с его дочкой станем королем и королевой. Да здравствуют наши королевские величества! А вы с Тринкуло будете вице-королями. – Как тебе нравится наш заговор, Тринкуло?

Тринкуло

Здорово.

Стефано

Дай мне руку. Прости, что я тебя поколотил. Но если хочешь остаться живым, держи язык на привязи.

Калибан

Он должен через полчаса уснуть.

Убьешь его тогда?

Стефано

Ага. Клянусь честью.

Ариэль (в сторону)

Я расскажу об этом господину.

Калибан

Как ты меня обрадовал! Я счастлив!

Давайте веселиться! Соизволь

Еще раз, государь, нам спеть ту песню,

Которой ты меня учил.

Стефано

Готов уважить твою просьбу, чудище.

Любую просьбу. – Давай, Тринкуло, споем.

(Поет.)

Чихать на все, плевать на все!

Плевать на все, чихать на все!

Свободны мысли ваши!

Калибан

Мне кажется, что ты не так поешь.

Ариэль наигрывает мотив на дудке и барабане.

Стефано

Это еще что?

Тринкуло

Это мотив нашей песни; а играет ее господин Никто.

Стефано

Если ты человек, то покажись, каков ты есть. А если дьявол, то прими любой вид – на выбор.

Тринкуло

Господи боже, отпусти мне мои грехи!

Стефано

Коли ты помрешь, с тебя ничего не взыщут… Я тебя не боюсь!.. Господи, прости и помилуй!

Калибан

Ты испугался?

Стефано

Кто? Я? Ну нет, чудище, я не таковский.

Калибан

Ты не пугайся: остров полон звуков –

И шелеста, и шепота, и пенья;

Они приятны, нет от них вреда.

Бывает, словно сотни инструментов

Звенят в моих ушах; а то бывает,

Что голоса я слышу, пробуждаясь,

И засыпаю вновь под это пенье.

И золотые облака мне снятся.

И льется дождь сокровищ на меня…

И плачу я о том, что я проснулся.

Стефано

Вот это королевство! Даже музыка задарма.

Калибан

Но только сначала убей Просперо.

Стефано

Это само собой. Я все помню.

Тринкуло

Музыка удаляется. Пойдем вслед за нею, а потом займемся нашим делом.

Стефано

Чудище, ступай вперед, а мы пойдем следом… Хотел бы я посмотреть на этого барабанщика: здорово он лупит по барабану.

Тринкуло (Калибану)

Эй ты, ступай вперед. – Стефано, я за тобой.

Уходят.

Сцена 3

Другая часть острова.

Входят Алонзо, Себастьян, Антонио, Гонзало, Адриан, Франсиско и другие.

Гонзало

Клянусь пречистой девой, государь,

Ни шагу больше не могу я сделать:

Изныли кости старые. Весь остров

Измерили мы вдоль и поперек.

Позвольте хоть немного отдохнуть.

Алонзо

Тебя, старик, я осуждать не стану:

И сам уже и выбился из сил.

Что ж, отдыхай. Прощаюсь я с надеждой,

Которой обольщался до сих пор.

Он утонул, сомнений в этом нет;

И море насмехается над теми,

Кто на земле его добычу ищет.

Антонио (Себастьяну)

Он потерял надежду. Превосходно!

Смотри же, из-за первой неудачи

Решенья своего не измени.

Себастьян

Нет, нет, пусть только подвернется случай.

Антонио

Итак, сегодня ночью все свершим!

Они измучены. Спать будут крепко,

Не то что днем.

Себастьян

Да, ночью. Решено.

Странная и торжественная музыка. Наверху появляется невидимый Просперо.

Алонзо

Вы слышали, друзья? Какие звуки!

Гонзало

Волшебная гармония!

Появляются странные фигуры; они вносят накрытый стол. Танцуя и кланяясь, они жестами приглашают к столу короля и его свиту, после чего исчезают.

Алонзо

О боже!

Кто эти существа?

Себастьян

Живые куклы.[16]

Теперь и я поверю в чудеса:

В единорогов,[17] в царственную птицу,

Что Фениксом[18] зовется и живет

В Аравии…

Антонио

И я готов поверить

Во все, что ты сказал… Во что угодно…

Нет, путешественники нам не лгут,

Хоть дураки над ними и смеются.

Гонзало

Вернись в Неаполь я и расскажи

Об этом чуде – кто бы мне поверил,

Что видел я таких островитян

(А это люди здешние, конечно),

Которые, хоть обликом и странны,

Но так гостеприимны и учтивы,

Как мало кто из нас.

Просперо (в сторону)

Мой честный друг,

Ты прав: здесь, между вами, люди есть

Похуже дьяволов.

Алонзо

Я надивиться не могу на них:

Их музыка, их жесты, их движенья

Красноречивей, чем потоки слов.

Просперо (в сторону)

Постой хвалить: конец венчает дело.

Франсиско

Как странно все они исчезли вдруг.

Себастьян

Что за беда? Зато остались яства,

А мы проголодались не на шутку.

(К Алонзо.)

Отведать не угодно ли?

Алонзо

О нет!

Гонзало

Чего же вам бояться, государь?

Да, в юности не верил я рассказам

О том, что есть диковинные люди

С подгрудками, как у быков; что есть

Другие – с головами на груди,

Но нашему свидетельству поверит

И самый искушенный мореход.

Алонзо

Ах, все равно! Я сяду и поем,

Будь даже эта трапеза последней:

От жизни больше нечего мне ждать. –

Брат, герцог, подкрепитесь вместе с нами.

Гром и молния. Появляется Ариэль в образе гарпии.[19] Он взмахивает крылами над столом, и яства исчезают.

Ариэль

Преступники вы трое, и судьба,

Которой в этом мире все подвластно,

Велела ненасытной бездне моря

Извергнуть вас на сей пустынный остров:

Вы недостойны жить среди людей.

Я на безумие вас обрекаю.

Алонзо, Себастьян и другие обнажают мечи.

Жалка отчаянность самоубийц.

Глупцы! И я, и все мои собратья –

Посланники судьбы. И ваша сталь

Могла бы точно так же ранить ветер

Иль поцарапать воду, как она

Из крыл моих пушинку вырвать может.

Неуязвимы и мои собратья.

Да вам и не поднять своих мечей.

Для вас их тяжесть стала непосильной.

Итак, я здесь, чтоб вам троим напомнить:

Вы Просперо изгнали из Милана

И отдали во власть морской стихии.

За Просперо и за его дитя

Нескорое, но тяжкое возмездье

Благие силы ниспослали вам:

По воле их на вас восстало море,

Земля и все живые существа. –

Алонзо, ты уже утратил сына.

И, сверх того, на ваших всех путях

Вас ожидают медленные муки,

Которые страшнее самой смерти.

И вас на этом острове пустынном

От моего проклятья не спасет

Ничто – одно лишь разве покаянье

И праведная жизнь!

Раскаты грома, Ариэль исчезает. Под звуки мелодичной музыки снова появляются странные фигуры. Приплясывая, с гримасами и ужимками, они уносят стол.

Просперо (в сторону)

Мой Ариэль! О, как ты был прекрасен

И вместе страшен, гарпией явившись!

Сказал ты все, что я тебе велел,

Не упустив ни слова. И другие

Помощники мои легко и живо

Сыграли им порученную роль.

И вот уже подействовали чары:

Мои враги охвачены безумьем

И власть моя над ними безгранична.

Оставлю их пока, чтоб возвратиться

К покинутому мною Фердинанду,

Которого они сочли погибшим,

И к той, что нам обоим дорога.

(Исчезает.)

Гонзало

Что с вами, государь? О боже правый,

Куда так странно вы вперили взор?

Алонзо

Чудовищно! Ужасно! Мне казалось,

Что волны мне об этом говорили,

Что ветер мне свистал об этом в уши,

Что в исступленном грохоте громов

Звучало имя Просперо, как будто

Трубили трубы о моем злодействе!

За это сын мой в тине погребен.

Но хоть пришлось бы мне спуститься глубже,

Чем лот свинцовый, я его найду,

Чтобы уснуть навеки рядом с ним!

(Уходит.)

Себастьян

Всех дьяволов – по очереди только –

Зову на бой!

Антонио

А я – твой секундант!

Себастьян и Антонио уходят.

Гонзало

Все трое обезумели. Их мозг

Давно отравлен ядом преступленья.

Но лишь теперь подействовал тот яд! –

Синьоры, вы моложе и проворней,

Так поспешите же вослед безумцам,

Чтобы в своем неистовстве они

Не натворили бед.

Адриан

Скорей! За мной!

Уходят.

Акт IV

Сцена 1

Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо, Фердинанд и Миранда.

Просперо

Жестоко я с тобою поступил,

Но будешь ты вознагражден сторицей:

Нить жизни собственной тебе вручаю,

Все, чем живу, тебе я отдаю.

С тобою так сурово обращаясь,

Твою любовь хотел я испытать.

И выдержал ты с честью испытанье.

Прими же, друг, перед лицом небес

Мой драгоценный дар. О Фердинанд!

Не удивляйся, что горжусь я так

Своею дочерью. Ты сам увидишь,

Что все хвалы ничтожны по сравненью

С достоинствами редкими ее.

Фердинанд

Клянусь, что в этом ни один оракул

Меня не разуверил бы!

Просперо

Итак.

Бери мой дар, тобою он заслужен.

Но если ты кощунственной рукой

Ей пояс целомудрия развяжешь

До совершенья брачного обряда –

Благословен не будет ваш союз.

Тогда раздор, угрюмое презренье

И ненависть бесплодная шипами

Осыплют ваше свадебное ложе,

И оба вы отринете его.

Так охраняй же чистоту, пока

Не озарил вас светоч Гименея.

Фердинанд

Клянусь своею жизнью и любовью,

Грядущим счастьем и потомством нашим,

Что не позволю сумраку пещер,

Уединенью и дурным внушеньям

Злых духов осквернить мои мечты,

Благоговенье переплавить в похоть.

Не омрачу тот лучезарный день,

Когда казаться будет мне, что Феб

Остановил коней на небосводе,

Что ночь внизу прикована цепями!

Просперо

Такая речь мне по душе. Садись же

И побеседуй с ней. Она твоя. –

Мой Ариэль! Искусный мой помощник!

Появляется Ариэль.

Ариэль

Я здесь! Что мне прикажет повелитель?

Просперо

И ты, и младшие твои собратья

Мне послужили нынче хорошо.

Еще хочу вам дать я порученье.

Зови сюда тебе подвластных духов.

Пусть поспешат. Для молодой четы

Я зрелище волшебное устрою.

Я обещал, и ждут они чудес.

Ариэль

Когда мне их созвать?

Просперо

Без промедленья.

Ариэль

Рад служить тебе всегда,

Для тебя не жаль труда.

Миг – и явится сюда

Легких духов череда.

Ты доволен? Нет иль да?

Просперо

Доволен я, мой нежный Ариэль,

Явись сейчас же, как мой зов услышишь.

Ариэль

Приказ я понял.

(Исчезает.)

Просперо (Фердинанду)

Клятву не забудь.

Своим желаньям воли не давай,

Будь сдержан. И великие обеты

В огне страстей сгорают, как солома.

Фердинанд

Нет, мой отец, я не нарушу клятвы!

Снег целомудрия лежит на сердце,

Жар страсти охлаждая.

Просперо

Верю, верю. –

Явись, мой Ариэль! И приведи

С собою сонм тебе подвластных духов.

(К Фердинанду и Миранде.)

Молчание! Смотрите и внимайте!

Музыка. Начинается Маска.[20] Появляется Ирида.[21]

Ирида

Церера щедрая, услышь призыв!

Покинь просторы благодатных нив,

Покинь равнины с их ковром зеленым,

Стада, бродящие по горным склонам,

Покинь цветы на берегах реки,

Из коих нимфы вьют себе венки,

Покинь шатер ветвей уединенный,

Где слезы льет отвергнутый влюбленный,

Покинь сады с их ароматом роз

И тот прибрежный сумрачный утес,

Где отдыхаешь ты. Сюда Юнона

Грядет, сойдя с заоблачного трона.

Я, радуга, предвестница чудес,

Мост, на землю опущенный с небес,

Зову – встречай ее! Уже долины

Наполнил шум: летят ее павлины.[22]

Появляется Церера.[23]

Церера

Привет тебе, небесная дуга,

Посланница Юноны и слуга!

О вестница, чьи радужные крылья

Моим полям даруют изобилье,

Дождем их окропляя и росой.

О ты, что многоцветной полосой,

Как поясом, охватываешь землю!

Зачем меня зовешь? Тебе я внемлю.

Ирида

Исполни волю царственной сестры:

Юнона хочет принести дары,

Благословенье дать чете влюбленной.

Церера

О ты, венец, над миром округленный,

Скажи, не явятся ль с моей сестрой

Венера или сын ее слепой?

Я видеть не хочу ни Купидона,

Ни матери его. Ведь для Плутона[24]

Они вдвоем мою украли дочь,

И вечная ее сокрыла ночь.

Ирида

О нет, не опасайся встречи с ними,

С обидчиками давними твоими:

Они сейчас на Пафос[25] держат путь

В досаде, что не удалось толкнуть

Влюбленных этих: на стезю распутства,

Внушить им страсти пыл и безрассудство,

Пока Гимена светоч не зажжен.

Смущенный неудачей Купидон

Сломал свой лук и клятву дал – отныне

Не осквернять людских сердец святыни

И лишь невинно резвым быть.

Церера

Но вот

Самой Юноны слышу я полет.

Появляется Юнона.

Юнона

Привет тебе, сестра! В свои владенья

Вернешься ты опять без промедленья,

Прошу лишь, чтоб со мною вместе ты

Благословила брак младой четы.

(Поет.)

Род ваш славный процветет.

Вам богатство и почет,

Счастья годы без числа

Я, Юнона, принесла.

Церера (поет)

Будут щедры к вам поля,

Изобилье даст земля,

Хлеб заполнит закрома,

Маем станет вам зима,

Будут вам давать сады

Небывалые плоды,

Жизнь без горя и забот

Вам Церера в дар несет.

Фердинанд

C великолепным зрелищем в согласье

Чарующая музыка. Осмелюсь

Спросить: не духи ль это?

Просперо

Это духи.

Которых я своим искусством вызвал,

Желаниям моим служить велел.

Фердинанд

О, если бы остаться здесь навеки!

С такой женой, с таким отцом премудрым

Здесь был бы рай.

Юнона и Церера шепчутся и отдают Ириде какое-то приказание.

Просперо

Постой-ка! Помолчи!

О чем-то важном шепчутся богини,

Готовят, верно, что-то. Замолчи же,

Иначе наши чары пропадут.

Ирида

Кувшинками венчанные наяды!

Покиньте реки, полные прохлады!

Сюда, на этот изумрудный луг,

Своих Юнона созывает слуг.

Влюбленным, нимфы, пожелайте счастья,

Примите в брачном празднестве участье.

Появляются нимфы.

Вы, солнцем опаленные жнецы,

Чьи шляпы из соломы как венцы

Горят над лбами, мокрыми от пота!

Сюда! Дневная кончена работа!

Пусть каждый нимфу за руку возьмет

И вступит с ней в веселый хоровод.

Появляются жнецы в крестьянской одежде. Вместе с нимфами они кружатся в грациозном танце. Внезапно Просперо встает и начинает говорить, в конце его речи раздается странный глухой шум и видения исчезают.

Просперо

Я и забыл о гнусном покушенье

На жизнь мою, которое готовят

Зверь Калибан и те, кто с ним. А час,

Назначенный злодеями, уж близок.

(Духам.)

Доволен я. – Исчезните. – Конец.

Фердинанд

Чем огорчен родитель твой, Миранда?

Миранда

Не знаю. Не видала никогда

Его я столь встревоженным и гневным.

Просперо

Мой милый сын, ты выглядишь смущенным

И опечаленным. Развеселись!

Окончен праздник. В этом представленье

Актерами, сказал я, были духи.

И в воздухе, и в воздухе прозрачном,

Свершив свой труд, растаяли они. –

Вот так, подобно призракам без плоти,

Когда-нибудь растают, словно дым,

И тучами увенчанные горы,

И горделивые дворцы и храмы,

И даже весь – о да, весь шар земной.

И как от этих бестелесных масок,

От них не сохранится и следа.

Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны. И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь. – Мой сын,

Взволнован я. Простите эту слабость.

Смешались мысли в старой голове.

Не обращайте на меня вниманья.

Ступайте же в пещеру, отдохните,

А я пока немного поброжу,

Чтобы унять волненье.

Фердинанд и Миранда (вместе)

Успокойтесь!

Уходят.

Просперо

Ко мне, мой Ариэль! Будь скор, как мысль!

Появляется Ариэль.

Ариэль

Я исполнитель мыслей. Что прикажешь?

Просперо

Дух! Нам уже готовиться пора,

Чтоб Калибана встретить.

Ариэль

Повелитель,

Хотел тебе напомнить я об этом,

Когда Цереру здесь изображал,

Но побоялся рассердить.

Просперо

Скажи,

Где ты оставил этих негодяев?

Ариэль

Они совсем взбесились от вина.

С отвагой пьяной бьют безумцы ветер

За то, что им подул в лицо; бьют землю

За то, что прикоснулась к их подошвам;

Но все же замысел лелеют свой.

Я в барабан ударил. С недоверьем,

Как необъезженные жеребцы,

Они сейчас же навострили уши,

Глаза скосили, подняли носы,

Принюхиваясь к музыке. А я

Заворожил их слух, и, как телята

Вослед мычанью, побрели они

Сквозь заросли шиповника и дрока,

Колючками с себя сдирая кожу.

Я их завел в болото, где они

Увязли по уши в вонючей жиже.

Просперо

Так! Хорошо, помощник мой крылатый!

По-прежнему незримым оставайся.

В моей пещере много ярких тряпок –

Сюда их принеси, чтоб эти воры

Прельстились мишурой.

Ариэль

Лечу! Лечу!

(Исчезает.)

Просперо

Нет, Калибана мне не приручить!

Он прирожденный дьявол, и напрасны

Мои труды и мягкость обращенья.

Напрасно все! Становится с годами

Он лишь еще уродливей и злей.

Но я их покараю всех, да так,

Что завопят…

Является Ариэль с яркими одеждами.

Развесь все на веревке.

Просперо и Ариэль остаются невидимыми. Входят промокшие и грязные Калибан, Стефано и Тринкуло.

Калибан

Тсс! Тише! Чтоб и крот слепой не слышал,

Как мы ступаем. Вот его пещера.

Стефано

Послушай, чудище, эта твоя фея, о которой ты говорил, что она безвредная фея, сыграла с нами премерзкую штуку.

Тринкуло

Чудище, я с ног до головы провонял конской мочой; в мой нос испытывает по этой причине великое негодование.

Стефано

И мой тоже. Слышишь, чудище? Если ты попадешь ко мне в немилость, то смотри у меня!..

Тринкуло

Фью-у-у-у!.. Тогда ты будешь вовсе пропащее чудище!

Калибан

О, не лишай меня благоволенья,

Мой добрый повелитель! Потерпи –

За все вознагражден ты скоро будешь.

Но тише! Тсс! Здесь тихо, будто в полночь.

Тринкуло

Так-то так, но потерять наши бутылки в болоте…

Стефано

Чудище, это не только стыд и срам, но более того – невознаградимая утрата.

Тринкуло

Для меня это еще хуже, чем купанье в грязи. Вот так безобидная фея.

Стефано

Я разыщу бутылку, хотя бы мне для того пришлось залезть снова по уши в болото.

Калибан

О мой король, тревожиться не надо!

Вот вход. В пещеру прокрадись бесшумно,

Благое преступленье соверши,

И станешь ты на острове владыкой,

А я – лизальщиком твоих сапог.

Стефано

Дай-ка мне руку. Я чувствую, как во мне просыпается жажда крови.

Тринкуло

О король Стефано! О ваша светлость! О знаменитый Стефано! Погляди, какие тут висят одежды для тебя!

Калибан

Оставь, дурак, ведь это только тряпки!

Тринкуло

Как бы не так, чудище! В чем в чем, а уж в тряпье мы знаем толк… О король Стефано!

Стефано

Сдерни-ка эту мантию, Тринкуло! Клянусь кулаком, я надену эту мантию.

Тринкуло

Твоя милость ее наденет.

Калибан

Раздуй тебя водянка, остолоп!

Что к этому тряпью ты привязался?

Сначала надо Просперо убить.

Ведь он же, если мы его разбудим,

Исщиплет нас от головы до пят

Так, что самих себя мы не узнаем.

Стефано

Чудище, не ерепенься! Госпожа веревка, не мой ли это камзол? Ну вот, господин камзол, вы так прильнули к госпоже веревке, что никак ее не распутать. От этого распутства вы еще, чего доброго, сотрете свой ворс и станете плешивым камзолом.

Тринкуло

Давай, давай! Если будет угодно вашему высочеству, мы стащим с веревки все до нитки.

Стефано

Спасибо, ты славно сострил. Вот тебе за это платье. Пока я царствую в этой стране, остроумие всегда будет вознаграждаться. Стащить с веревки все до нитки? Вот здорово отмочил. На тебе за это еще штаны.

Тринкуло

Ну-ка, чудище, намажь птичьим клеем свои лапы да забирай то, что осталось.

Калибан

Не буду. Мы напрасно тратим время.

Он в чаек может нас преобразить

Иль в мерзких низколобых обезьян.

Стефано

Чудище, протяни свои лапы. Помоги мне снести все имущество туда, где спрятана бочка, не то я тебя вышвырну из своего королевства. Ну, живо! Держи это.

Тринкуло

И это.

Стефано

И вот это.

Слышен шум приближающейся охоты. Появляются духи в образе гончих псов и преследуют воров. Просперо и Ариэль науськивают собак.

Просперо

Ату, Алмаз, ату!

Ариэль

Куси его, Тиран!

Просперо

Эй, Фурия, возьми их, улю-лю!

Калибан, Стефано и Тринкуло убегают, преследуемые псами.

Просперо

Лети и духам прикажи лесным,

Чтоб корчами замучили злодеев,

Чтоб судорогой мышцы им свели,

Чтоб кожу им щипками испестрили,

Как шкуру леопарда.

Ариэль

Чу, вопят!

Просперо

И поделом – пусть гончие их травят.

Итак, отныне все мои враги –

В моих руках. Труды я скоро кончу,

Тогда вздохнешь ты воздухом свободы.

Но напоследок послужи еще.

Уходят.

Акт V

Сцена 1

Перед пещерой Просперо.

Входят Просперо в своей волшебной мантии и Ариэль.

Просперо

Мой замысел уж близок к завершенью.

Власть чар сильна, покорно служат духи,

И колесница времени как должно

Везет свой груз. Скажи, который час?

Ариэль

Шестой. Ты говорил мне, повелитель,

Что кончишь в шесть часов свои труды.

Просперо

Я так определил еще тогда,

Когда впервые вызвал эту бурю.

Что делают сейчас король и свита?

Ариэль

Они, как пленники, не могут выйти

Оттуда, где оставлены тобой:

Все в той же роще, что от непогоды

Защитой служит для твоей пещеры.

Освободить их можешь только ты.

Король, брат короля, твой брат – все трое

По-прежнему безумны; остальные

В отчаянье оплакивают их.

А больше всех горюет тот, кого

Назвал ты добрым стариком Гонзало.

По бороде его струятся слезы –

Так дождь стекает с камышовой кровли.

Как мучатся от чар твоих они!

Взглянув на них, ты сам их пожалел бы.

Просперо

Ты полагаешь?

Ариэль

Будь я человеком,

Мне было бы их жаль.

Просперо

И мне их жалко.

Уж если их мученьями растроган

Ты, бестелесный дух, то неужели

Я, созданный из плоти, как они,

Кому близки их чувства и желанья,

Не буду сострадательней, чем ты?

Хотя обижен ими я жестоко,

Но благородный разум гасит гнев

И милосердие сильнее мести.

Единственная цель моя была

Их привести к раскаянью. Я больше

К ним не питаю зла. Освободить

Ты должен их. Заклятье я сниму,

И возвратится снова к ним рассудок.

Ариэль

Лечу приказ исполнить, повелитель.

(Исчезает.)

Просперо

Вы, духи гор, ручьев, озер, лесов!

И вы, что на брегах морских резвитесь,

Что гоните Нептуна в час отлива

И от него опять потом бежите,

Следов не оставляя на песке!

Вы, крошки эльфы, что при лунном свете

В незримой пляске топчете траву,

Которую потом обходят овцы![26]

Вы, по ночам растящие грибы!

Вы все, кого зовет вечерний звон

К ночным забавам, шалостям и играм!

Хотя вы сами не сильны, но все же

Лишь с вашей помощью затмил я солнце,

Мятежный ветер подчинил себе,

В лазурь небес взметнул зеленый вал

И разбудил грохочущие громы.

Стрелой Юпитера я расщепил

Его же гордый дуб, обрушил скалы,

С корнями сосны вырвал я и кедры.

По моему велению могилы

Послушно возвратили мертвецов.

Все это я свершил своим искусством.

Но ныне собираюсь я отречься

От этой разрушительной науки.

Хочу лишь музыку небес призвать

Чтоб ею исцелить безумцев бедных,

А там – сломаю свой волшебный жезл

И схороню его в земле. А книги

Я утоплю на дне морской пучины,

Куда еще не опускался лот.

Торжественная музыка. Возвращается Ариэль. За ним следует Алонзо, делающий судорожные движения, его сопровождает Гонзало. Далее, в таком же состоянии, – Себастьян и Антонио, которых сопровождают Адриан и Франсиско. Все они вступают в магический круг, очерченный Просперо, и останавливаются, зачарованные.

Просперо (обращается сначала к Алонзо)

Торжественная музыка врачует

Рассудок, отуманенный безумьем,

Она кипящий мозг твой исцелит.

Стань здесь и знай, что ты во власти чар. –

Гонзало добродетельный и честный,

Мои глаза, сочувствуя твоим,

Роняют слезы. – Но уже слабеет

Могущество ужасного заклятья.

Как утро, незаметно приближаясь,

Мрак ночи постепенно растопляет,

Так воскресает мертвое сознанье,

Туман безумья отгоняя прочь. –

Гонзало, мой спаситель благородный

И государя преданный слуга!

Я, возвратясь на родину, словами

И делом отблагодарю тебя. –

Алонзо, поступил бесчеловечно

Со мною ты и с дочерью моей.

Твой брат был соучастником злодейства. –

Ты, Себастьян, казнись теперь за это. –

Ты, плоть и кровь моя, родной мой брат;

Ты, в ком неистовое честолюбье

Попрало совесть и природу; ты,

Кто думал с Себастьяном (пусть за это

Казнится вдвое) короля убить, –

Хоть изверг ты, но и тебя прощаю. –

Сознанье возвращается к безумцам,

И полноводный разума поток

Вновь затопляет илистое русло.

Но ни один из них меня не видит,

Узнать меня не может. – Ариэль!

Возьми в моей пещере меч и шляпу.

Ариэль исчезает.

Теперь я стану зримым и явлюсь

Пред ними снова как миланский герцог. –

Скорее, дух! Близка твоя свобода!

Ариэль (появляется и поет, помогая Просперо облачиться)

Буду я среди лугов

Пить, как пчелы, сок цветов,

Ночью лютик даст мне кров,

Там засну под крики сов;

Чуть зари услышу зов –

К ней помчусь быстрей ветров.

Радостной, радостной жизнью свободы

Буду я жить средь цветущей природы.

Просперо

Мой нежный, мой веселый Ариэль!

Как мне ни жаль с тобою расставаться,

Свободу ты получишь. Да, да, да!

Но мчись теперь незримым на корабль

И разбуди матросов, спящих в трюме.

Пускай немедля капитан и боцман

Появятся пред нами. Торопись!

Ариэль

Глотать я буду воздух на лету,

Мой путь займет лишь два биенья пульса.

(Исчезает.)

Гонзало

Как все вокруг таинственно и странно,

Тревожно и зловеще. Силы неба,

Молю, отсюда выведите нас!

Просперо

Король, взгляни сюда – перед тобою

Обиженный тобой миланский герцог.

Я – Просперо. Не бойся, я не призрак

И это докажу, обняв тебя.

Король, и ты, и спутники твои,

Добро пожаловать на этот остров!

Алонзо

Кто ты – тот, кем назвался, иль виденье

Из тех, что здесь преследуют меня, –

Не знаю я… Но слышу, что в тебе,

Как в существах из плоти, бьется сердце.

И вот – проходит боль в моем мозгу;

Боюсь, что был я одержим безумьем.

То было явью или сном? Как странно!

Прости меня за тяжкие обиды,

Я герцогство твое тебе верну. –

Но как мог Просперо живым остаться

И очутиться здесь?

Просперо (к Гонзало)

Хочу сначала

Обнять тебя, мой седовласый друг,

Тебя, чье благородство безгранично.

Гонзало

На самом деле это или только

Мне кажется? Клянусь, не понимаю.

Просперо

Вы все еще не до конца свободны

От власти волшебства. И нелегко

Поверить вам в действительность. –

Друзья, Вам всем я рад.

(Тихо, Себастьяну и Антонио.)

А что до вас, синьоры, –

Вы стоите друг друга, – я бы мог

Навлечь на вас немилость государя,

Изобличив в измене. Но не бойтесь:

Я промолчу.

Себастьян (в сторону)

Он, видно, дьявол?

Просперо

Нет.

(К Антонио.)

Тебе ж, злодей (чтоб уст не осквернить,

Тебя назвать я братом не хочу),

Твой давний грех прощаю. Все прощаю.

Но герцогство ты должен мне вернуть.

Алонзо

Когда ты – Просперо, то объясни,

Как спасся ты и как нашел ты нас

Здесь, где всего лишь три часа назад

Мы потерпели кораблекрушенье,

Здесь, где – о горе мне! – утрачен мною

Мой милый сын.

Просперо

Мне скорбь твоя понятна.

Алонзо

Увы, потеря невознаградима.

Здесь даже и терпенье не поможет.

Просперо

А у него искал ли ты поддержки?

В потере столь же горькой я прибег

К его державной помощи – и, видишь.

Утешился.

Алонзо

В потере столь же горькой?

Просперо

О да, в столь же большой, в столь же недавней!

И возместить бесценную потерю,

Пожалуй, мне труднее, чем тебе:

Утратил я единственную дочь.

Алонзо

Утратил дочь? О, если б небеса

Обоих оживили и вернули

В Неаполь королем и королевой!

О, если бы не сын мой Фердинанд,

А я лежал, покрытый грязной тиной!..

Когда же дочь свою ты потерял?

Просперо

Во время этой бури. Но я вижу,

Что наша удивительная встреча

Так потрясла умы синьоров этих,

Что собственным глазам они не верят

И не находят слов. Но знайте все:

Я точно – Просперо, тот самый герцог,

Которого изгнали из Милана.

На этот берег, так же как и вы,

Был выброшен я чудом и остался

Владыкой острова. Но кончим с этим:

Ведь было б глупо хронику читать

За трапезой иль в час подобной встречи.

Добро пожаловать в мою пещеру.

Глубокая пещера – мой дворец,

Слуг мало здесь, а подданных нет вовсе.

Взгляни, король! За герцогство мое,

Которое ты мне вернул обратно,

Тебе я отплачу великодушно.

Моим чудесным даром восхитишься

Ты больше, чем я – герцогством своим.

Открывается вход в пещеру; там Фердинанд и Миранда играют в шахматы.

Миранда

Мой нежный друг, не хочешь ли меня

Поймать в ловушку?

Фердинанд

Ни за что на свете,

Любимая, хитрить с тобой не мог бы.

Миранда

За сотню царств наверно бы схитрил,

Но честной все ж сочла бы я игру.

Алонзо

Коль это – лишь волшебное виденье,

Утрачу я единственного сына

Сегодня дважды.

Себастьян

Чудо из чудес!

Фердинанд (преклоняя колени перед Алонзо)

Так море я напрасно проклинал?

Оно грозит, но все же милосердно!

Алонзо

Мой Фердинанд! Тебя благословляет

Счастливый твой отец. Но встань с колен

И расскажи, как спасся ты.

Миранда

О чудо!

Какое множество прекрасных лиц!

Как род людской красив! И как хорош

Тот новый мир, где есть такие люди!

Просперо

Тебе все это ново.

Алонзо (Фердинанду)

Кто она,

Та девушка, с кем в шахматы играл ты?

Ты с ней знаком не дольше трех часов.

Скажи, – она, наверное, богиня,

Что разлучила нас и вновь свела?

Фердинанд

Нет, смертная она. По мне ее

Бессмертное вручило провиденье.

Когда ее я избирал – не думал,

Что у отца смогу спросить совета.

Дочь герцога Миланского она,

Которого я не видал, хоть много

О нем слыхал. Он дал мне жизнь вторично.

И вот теперь избранница моя

Его вторым отцом мне нарекает.

Алонзо

Зато я тем же стану для нее.

Но не ужасно ли просить прощенья

У собственных детей?

Просперо

Оставим это.

Отягощать не будем нашу память

Несчастьями, которые прошли.

Гонзало

Не мог я подавить рыданий сердца

И оттого молчал. Венчайте, боги,

Двух любящих короною счастливой:

Конечно, вами был начертан путь,

Приведший нас сюда.

Алонзо

Аминь, Гонзало!

Гонзало

Не для того ль был изгнан из Милана

Миланский герцог, чтоб его потомки

В Неаполе царили? О, ликуйте!

Пишите золотыми письменами

На нерушимых каменных скрижалях

О том, как в этом плаванье счастливом

Дочь короля нашла себе супруга,

Сын короля нашел себе жену

Там, где мы все сочли его погибшим,

А Просперо нашел свои владенья

На острове пустынном. Мы же все

Нашли себя, когда уже боялись

Утратить свой рассудок.

Алонзо (Фердинанду и Миранде)

Дайте руки.

Пусть тот, кто вам не пожелает счастья,

Скорбит всю жизнь.

Гонзало

Да будет так. Аминь!

Появляется Ариэль, за ним следуют изумленные капитан и боцман.

О государь! Еще знакомцы наши!

Я говорил, что этот не утонет, Пока на свете виселицы есть.

Ну, богохульник, ты ругался в море, На суше ты молчишь? Отсох язык?

Какие новости ты нам расскажешь?

Боцман

Вот новость, лучшая для нас: король

И спутники его – все невредимы!

А вот другая новость: наш корабль,

Что три часа назад разбился в щепы,

Стоит опять целехонек, наряден,

Как в первый день, когда он вышел в море.

Ариэль (к Просперо)

Все это, повелитель, я устроил.

Просперо (Ариэлю)

Искусный и проворный Ариэль!

Алонзо

Событья сверхъестественные, право!

И с каждою минутой все чудесней!

Как вы сюда попали?

Боцман

Государь,

Я расскажу, хотя и не уверен,

Что я не сплю. Не знаю, как случилось,

Но в трюме нас свалило мертвым сном.

Вдруг поднялся какой-то странный шум,

И крик, и вой, и лязг цепей, и скрежет.

Проснулись мы и, выйдя на свободу,

Увидели наш царственный корабль

В порядке полном и новей, чем прежде.

От радости подпрыгнул капитан.

Тут подхватила нас, как в сновиденье,

Какая-то неведомая сила,

И в миг один мы очутились здесь.

Ариэль (к Просперо)

О повелитель, ты доволен мною?

Просперо (Ариэлю)

Прекрасно, мой усердный Ариэль!

Свободен будешь ты.

Алонзо

Мы словно бродим

В таинственном и дивном лабиринте.

Таких чудес не ведает природа,

Их лишь оракул сможет объяснить.

Просперо

О государь, не напрягайте ум

Разгадываньем тайн. Сам на досуге

Я происшедшее вам объясню;

Вы скоро все поймете. А пока

Отдайтесь радости, вкушайте счастье.

(Ариэлю.)

Мой Ариэль! Освободи от чар

И приведи скорее Калибана

И двух его сообщников сюда.

Ариэль исчезает.

Ну как вы, государь? Из вашей свиты

Здесь кой-кого еще недостает.

Возвращается Ариэль, гоня перед собою Калибана, Стефано и Тринкуло: последние двое наряжены в украденные одежды.

Стефано

Все за одного, а один за никого, ибо нами управляет рок. Бодрись, молодчага чудище, бодрись!

Тринкуло

Если только два соглядатая на моем лице не врут, то перед нами – зрелище на славу!

Калибан

О Сетебос! Как грозны эти духи!

Как ослепителен мой господин!

Боюсь, накажет он меня.

Себастьян

Ха, ха!

Взгляни, Антонио, на эти рожи!

Нельзя ли их купить?

Антонио

Должно быть, можно.

Одна из этих тварей – просто рыба

И, верно, продается.

Просперо

Полюбуйтесь

На этих трех преступников, синьоры.

Вот этот безобразный раб – сын ведьмы,

Колдуньи столь искусной, что луна

Служила ей покорно, вызывая

Приливы и отливы ей в угоду…

Они втроем ограбили меня.

А этот полудьявол – потому что

Он отпрыск дьявола и этой ведьмы –

Их подговаривал меня убить.

Те двое вам достаточно известны,

А это порожденье тьмы – мой раб.

Калибан

Теперь меня защиплет он до смерти.

Алонзо

Как! Стефано? Мой пьяница дворецкий?

Себастьян

Пьян и сейчас. Где ж он добыл вина?

Алонзо

И Тринкуло качает, как былинку!

Но где они нашли такую жидкость.

Чтоб человеческий утратить облик?

(К Тринкуло.)

Ответь, дурак, где нахлестались вы?

Тринкуло

Ох, с тех пор как мы виделись в последний раз, меня так нахлестали, что пробрало до самых костей. Теперь уж меня ничем не удивишь.

Себастьян

А ты что скажешь, Стефано?

Стефано

Ой, не трогайте меня! Я не Стефано, а сплошная судорога.

Просперо

Ты, плут, мечтал быть здешним королем?

Стефано

Если и королем, то уж тогда королем болячек.

Алонзо (указывая на Калибана)

Вот удивительное существо.

Просперо

Уродлив он и телом и душой.

(Калибану.)

Эй ты, в мою пещеру отправляйся,

С собой возьми приспешников своих.

Коль вы хотите заслужить прощенье –

Все вычистите там и приберите.

Калибан

Исполню все. Прощенье заслужу

И стану впредь умней. Тройной осел!

Дрянного пьяницу считал я богом!

Я дураку тупому поклонялся!

Просперо

Ступайте прочь!

Алонзо

А вещи положите

Туда, где их нашли.

Себастьян

Верней, украли.

Калибан, Стефано и Тринкуло уходят.

Просперо

Вас, государь, и приближенных ваших

Прошу пожаловать в мою пещеру,

Мы эту ночь там вместе проведем.

Надеюсь, время быстро пролетит:

Часть ночи я займу своим рассказом

О том, как я попал на этот остров,

О том, как жил я здесь. И поутру

Мы отплывем на корабле в Неаполь,

Где бракосочетание детей

Хочу я поскорее увидать.

А после возвращусь домой, в Милан,

Чтоб на досуге размышлять о смерти.

Алонзо

Жду твоего рассказа с нетерпеньем,

Он, верно, слух наш прикует к себе.

Просперо

Все расскажу я вам. И обещаю;

Под вами будет море безмятежным;

Попутный ветер, паруса надув,

Поможет вам догнать флот королевский!

(Ариэлю.)

Исполни это, мой крылатый друг, –

И ты свободен! Возвратись к стихиям.

Прощай! Прощай!

(К остальным.)

Друзья, прошу сюда.

Уходят.

Эпилог

(произносится актером, играющим Просперо)

Отрекся я от волшебства.

Как все земные существа,

Своим я предоставлен силам.

На этом острове унылом

Меня оставить и проклясть

Иль взять в Неаполь – ваша власть.

Но, возвратив свои владенья

И дав обидчикам прощенье,

И я не вправе ли сейчас

Ждать милосердия от вас?

Итак, я полон упованья,

Что добрые рукоплесканья

Моей ладьи ускорят бег.

Я слабый, грешный человек,

Не служат духи мне, как прежде.

И я взываю к вам в надежде,

Что вы услышите мольбу,

Решая здесь мою судьбу.

Мольба, душевное смиренье

Рождает в судьях снисхожденье.

Все грешны, все прощенья ждут.

Да будет милостив ваш суд.

А. Смирнов «Буря»: историко-литературная справка

Пьеса была впервые напечатана в фолио 1623 года. Текст ее дошел до нас в хорошем состоянии. Несмотря на то, что «Буря» после «Комедии ошибок» – самая короткая из шекспировских пьес (2058 строк), некоторые критики полагают, что кое-что в дошедшем до нас тексте добавлено каким-то другим автором. Думают, например, что эпилог, а также вся «маска» с античными божествами и духами (IV, 1, после появления Ириды, особенно же песни Юноны и Цереры) не принадлежат Шекспиру. Все это, однако, маловероятно. Краткость пьесы скорее всего объясняется тем, что она была написана для постановки в придворном театре, где спектакли были короче, чем в городских театрах.

По своему стилю и общему характеру (принадлежность к жанру трагикомедии и определяемая этим пышность и живописность) «Буря» несомненно относится к последнему периоду творчества Шекспира, тесно примыкая к «Периклу», «Цимбелину» и «Зимней сказке». Известно, что «Буря» была представлена шекспировской труппой в придворном театре 1 ноября 1611 года. По всей вероятности, это была первая постановка пьесы, которая была написана незадолго перед тем.

В мае 1613 года «Буря» снова исполнялась при дворе во время празднеств по случаю бракосочетания дочери Иакова I принцессы Елизаветы и пфальцграфа Фридриха. Хотя о других ранних постановках ее сведений не сохранилось, однако, судя по ряду упоминаний о ней у современников, можно предполагать, что пьеса пользовалась успехом.

Узловой момент действия пьесы, определивший ее заглавие, – буря, разбившая корабль поблизости от Бермудских островов, – был подсказан Шекспиру действительным событием его времени. В 1609 году английская эскадра под начальством адмирала Джорджа Сомерса, плывшая в Виргинию, первую английскую колонию в Америке, потерпела жестокое крушение около Бермудских островов. Адмиральский корабль дал течь и спасся от гибели только благодаря тому, что Сомерсу удалось сделать благополучную высадку на берегу одного из островов, усеянном острыми скалами.

В 1610 году вышло в свет описание этой экспедиции, в котором, между прочим, рассказывается: «Сэр Джордж Сомерс сидел на корме при свете звезд и, считая, что спасение невозможно, ежеминутно ожидал, что пойдет ко дну. Вдруг он завидел землю, – по мнению капитана Ньюпорта и его собственному, это не могло быть ни чем иным, как только берегами тех ужасных Бермудских островов, которые у всех народов слыли зачарованными, населенными дьяволами и ведьмами, так как около них вечно гремел гром, сверкали молнии и бушевали ужаснейшие бури. Все побережье было усеяно крайне опасными подводными скалами, вследствие чего к нему невозможно было приблизиться без риска потерпеть кораблекрушение». Все это соответствует описанию острова в шекспировской пьесе.

Что касается сюжета пьесы, прикрепленного к этой обстановке, то прямой источник его до сих пор не разыскан. В сюжетном отношении к «Буре» чрезвычайно близка немецкая драма XVI или самого начала XVII века (точная дата неизвестна) Якоба Айрера (ум. в 1605 г.) «Прекрасная Сидея». В ней рассказывается, что князь Лейдегаст захватил владения князя Лудольфа, который вместе со своей дочерью Сидеей был вынужден отправиться в изгнание и поселиться в дремучем лесу. Будучи искусным волшебником, Лудольф заставил служить себе духа Рупцифаля (шекспировский Ариэль) и грубого, совсем дикого человека Яна Моситора (шекспировский Калибан). Через некоторое время в тот же лес попал сын Лейдегаста, Энгельбрехт. Оказавшись во власти Лудольфа, и был осужден последним на носку дров. Сидея, увидев юношу, прониклась к нему жалостью, перешедшей в любовь. Энгельбрехт также полюбил ее, и дело кончилось браком между молодыми людьми, который привел к примирению их родителей.

Трудно допустить, чтобы пьеса Айрера могла получить известность в Англии, поскольку на знакомство с этим автором по ту сторону Ламанша нет никаких указаний. Основываясь на том, что Айрер нередко обрабатывал сюжеты пьес, привозимых в Германию странствующими английскими труппами, исследователи предполагают, что и «Буря» и «Прекрасная Сидея» восходят к какой-то более старой английской пьесе, до нас не дошедшей.

Делались попытки искать сюжетный источник шекспировской пьесы и в других направлениях. Было, например, отмечено, что в одном из рассказов книги испанского писателя Антонио де Эславы «Зимние вечера» (1609) изображается король-волшебник, вынужденный вместе с дочерью удалиться в изгнание за море; в те же места попадает и сын гонителя короля, влюбляющийся в дочь последнего, и дело оканчивается браком между молодыми людьми, примирением их отцов и восстановлением изгнанного короля на престоле.

Большое сходство с «Бурей» представляют также четыре сравнительно недавно опубликованных сценария итальянских комедий импровизации, особенно один из них – «Три сатира», где изображается, как потерпевшие кораблекрушение моряки пристают к острову, над которым властвует «великий маг». Моряки ухаживают за туземками, а туземцы принимают прибывших иноземцев за богов (подобно тому как Калибан обожествляет Стефано). На этой почве возникает ряд комических сцен.

Между прочим, двое туземцев крадут волшебную книгу «мага» (подобно ому как Стефано и Тринкуло хотят похитить книги Просперо). В другом сценарии, очень близком по сюжету, «Панталончино», маг, подобно Просперо, в конце концов отрекается от своей волшебной власти. Хотя рукописи этих сценариев датируются лишь 1618–1622 годами, они почти несомненно являются переработками более старых сценариев, которые вполне могли получить известность в Англии благодаря старым связям между английскими актерскими труппами и труппами итальянской комедии импровизации.

Вполне возможно, что Шекспир использовал для своей пьесы два источника, которые он скомбинировал между собой: какой-нибудь итальянский сценарий, вроде «Трех сатиров» или «Панталончино», и старую пьесу (или, быть может, какую-нибудь новеллу, вроде упомянутой испанской новеллы), послужившую источником и для Айрера. Из первого он заимствовал всю обстановку действия, изображение туземцев и матросов, а вместе с тем разные комические эпизоды, из второй – служение духов волшебнику, историю любви молодых существ и примирение их родителей.

Утрата этих источников не позволяет нам судить о характере обработки Шекспиром заимствованного им материала, но искусство его сказывается уже в том, что пьеса его, построенная из довольно разнородных материалов, производит впечатление полного стилистического и сюжетного единства.

«Буря» – единственная пьеса Шекспира, в которой почти полностью соблюдено единство места и вполне, даже с избытком, – единство времени. Из нескольких мест пьесы (I, 2; и V, 1) следует, что все действие происходит в течение примерно четырех часов.

Мы охарактеризовали в своем месте творчество Шекспира последнего периода, отметив в его поздних творениях черты, приближающие их к модному в то время жанру трагикомедии. Такой трагикомедией была, по существу, и «Буря», представляющая собой живописное и развлекательное зрелище, где отсутствуют большие гуманистические проблемы и героическая борьба за лучшие идеалы, уступая место мягкой гуманности и духу всепрощения. Центральное место в «Буре» занимает образ «мудреца» Просперо (prospero – по-итальянски – «счастливый», с оттенком: «блаженный», «безмятежный»), который своей великодушной волей и глубокими познаниями в магии (конечно, «белой магии», направленной на извлечение из природы всего доброго и целебного, а не зловещей и губительной «черной» магии) обуздывает эгоистические побуждения в себе и в других, в конце концов направляя судьбу всех окружающих к их собственному и общему благу. Но все это происходит уже без борьбы и конфликтов (как в прежних трагедиях или в наиболее глубоких, «проблемных» комедиях Шекспира), разыгрывается как по нотам по мановению волшебного жезла Просперо, знающего наперед, когда и что ему надо предпринять и чем все это кончится.

И потому истинным ключом к пониманию этой чудесной комедии, венца всех последних пьес Шекспира и завершения в известном смысле всего его творческого пути, является, пожалуй, не логическая, а музыкальная ее интерпретация. Не случайно вся пьеса в гораздо большей степени, чем все остальные творения Шекспира, симфонична, являясь игрой звуков, песен, стонов, радостных и печальных: рев морских волн, завывание ветра, стоны бури, шепот леса, шорох человеческих шагов в зарослях или по песчаному берегу – все то, что мы слышали в звуках вдохновенной увертюры-фантазии Чайковского «Буря». Голоса природы – голоса мироздания…

Но ни на миг не замолкают у Шекспира и голоса человеческие – голоса гнева, обиды, жалобы, восхищения, любви. И есть в «Буре» еще один, первостепенной важности момент. Здесь Шекспир отразил в прямой и развернутой форме одно из крупнейших исторических явлений своей эпохи: политику колониальной экспансии, столь существенную для процесса первоначального капиталистического накопления, и все связанные с нею общественно-моральные проблемы. Ответ его на все это характеризуется двойственностью, отражающей сложность позиций Шекспира в этот последний период его творчества.

Старший современник Шекспира, французский гуманист Монтень, настроенный отрицательно к поднимающейся вокруг него феодальной реакции, реагировал в своих «Опытах» (1588) на новую для того времени картину жизни американских дикарей идеализацией ее, фантазией о блаженной жизни первобытных людей, не знающих насилия, чинов и рангов, корыстных влечений, раздирающих общество культурных европейцев. Еще раньше из описаний жизни дикарей почерпнул краски Томас Мор для набросанной им в «Утопии» (англ. изд. 1551) картины идеального устройства человеческого общества, где нет ни государственной власти, ни частной собственности, ни тяжкой нужды, ни угнетения человека человеком. Несколько иначе реагирует на все это Шекспир в своей «Буре». Он как будто оправдывает, даже обосновывает методы колониальной политики с закабалением туземцев, изображая Калибана как существо по природе своей тупое и злобное, умственно и морально неполноценное, годное лишь на то, чтобы таскать дрова да подвергаться за свою строптивость телесным наказаниям, а Просперо – как «естественного» его повелителя, истинного «культуртрегера» далеких стран.

Как мало похоже это «решение расовой проблемы» на то, которое Шекспир намечал ранее в «Венецианском купце» и в «Отелло»!

Однако Шекспир не мог до конца отречься от своих старых позиций. Наряду с указанным решением вопроса в пьесе мелькает другая точка зрения, ему противоположная. Любопытна прежде всего фантазия Гонзало (самого разумного и «положительного» персонажа в пьесе после самого Просперо), развиваемая им сразу же после того, как он и его спутники попадают на остров (II, 1). Подобно Монтеню (послужившему здесь Шекспиру прямым источником), он также мечтает о создания на этом острове государства, где не будет ни денег, ни торговли, ни чинов, ни наследства, ни «огораживания» (злоба дня тогдашней экономически развивающейся Англии), ни даже правительства… Слушатели поднимают Гонзало на смех, но остроты их тупы и плоски, как сами они, и симпатии автора и читателей – целиком на стороне Гонзало.

Но еще важнее другое: замечательный показ методов «колонизаторов» в той сцене, где Стефано опаивает Калибана, который за «божественный» напиток выражает готовность стать навеки его рабом и предоставить ему все естественные богатства своего острова:

«Пойдем, я покажу тебе весь остров.

Я буду ноги целовать тебе.

Прошу, будь моим богом!

Я покажу тебе все родники,

Рыб наловлю, насобираю ягод,

Дров принесу…» (II, 2).

Водка и бич плантатора – таково гениально вскрытое Шекспиром резюме миссионерско-культуртрегерских методов первоначального накопления в применении к «дикарям». И еще замечательно другое: изображение бунта Калибана. Упрощенно и нескладно выражает он сначала Просперо свой протест:

«Я этот остров получил по праву

От матери, а ты меня ограбил.

Сам над собою был я господином,

Теперь я – раб. Меня в нору загнали,

А остров отняли» (I, 2).

За этим следует прямое восстание. Правда, не во имя абсолютного освобождения (в данной ситуации оно Калибану недоступно, хотя он сильнее всего мечтает о нем), а только ради замены одного хозяина другим, «худшего», по его понятиям, «лучшим». Но все равно: им владеет порыв к свободе, находящий выражение в его неистовой, подлинно бунтарской песне:

«Прощай, хозяин мой, прощай!..

Не стану я ему в угоду

Весь день таскать дрова и воду,

И рыбу загонять в запруду,

И стол скоблить, и мыть посуду.

Прочь, рабство, прочь, обман!

Бан-бан! Ка… Калибан,

Ты больше не один:

Вот новый господин!

Твой добрый господин!

Свобода, эгей! Эгей, свобода! Свобода, эгей! Свобода!» (II, 2)

Интересно далее, как осуществляется это восстание. Калибан, Стефано и Тринкуло отправляются убивать Просперо. По дороге Ариэль развешивает красивые одежды, которые прельщают обоих европейцев. Калибан в отчаянии, он умоляет своих спутников не соблазняться этим тряпьем, не задерживаться, а прямо идти к главной своей цеди – свободе, но уговоры его бессильны. Калибан оказывается на голову выше Стефано и Тринкуло. Только он один одушевлен порывом к свободе, только он один – настоящий мятежник.

Шекспир, несомненно, не мог долго удержаться на новых, частично вынужденных позициях, так противоречивших мироощущению и художественному методу цветущей поры его творчества. Чувствуя, в какое нестерпимое противоречие с самим собой он попал, он предпочел расстаться со сценой и уйти в частную жизнь стретфордского горожанина и семьянина. Решение его было, конечно, сознательным. Правы те критики, которые видят в «Буре» прощание Шекспира с театром. Это придает пьесе оттенок глубокой грусти, сконцентрированной в образе Пpoсперо. Соединив Миранду и Фердинанда, обеспечив им и себе счастливое будущее, он сразу же после великолепной феерии, показанной обрученным, впадает в печальное раздумье, предсказывая наступление момента, когда весь мир разрушится и все, что было так прекрасно и так нас радовало, исчезнет без следа, ибо

«Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны. И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь» (IV, 1).

И он прибавляет, ставя, как это часто бывает у Шекспира, точку над i:

«Взволнован я. Простите эту слабость».

Хотя духи, казалось бы, могли служить Просперо с пользой для него и на родине, он все же, покидая остров, отпускает их навсегда. И тот же пониженный, грустный тон слабого, отрекшегося от своей власти и от борьбы человека слышится в эпилоге пьесы, который произносит Просперо.

Остров и духи, говорят критики, – это та сцена и то служение искусству, с которым расстается Шекспир. Весьма возможно. Но в более глубоком плане уход Просперо с острова – признание великого писателя и борца в глубокой усталости, охватившей его, в утрате им веры в возможность победы и в уходе в мир сказки и музыкальной фантазии.

А. Смирнов Примечания к тексту «Бури»

1

Действующие лица. – Просперо – итальянское (как почти все имена в этой пьесе), означает: «счастливый».

Калибан – как думают, не что иное, как измененная форма слова «каннибал»; по другому предположению, имя это взято из цыганского языка, на котором «cauliban» означает черноту.

Имя Тринкуло явно родственно немецкому слову «trinken» – «пить» и французскому «trinquer» – «чокаться».

Миранда – «достойная удивления».

Имя Ариэль – древнееврейского происхождения: в средневековой раввинской литературе так называется один из ангелов; причиной выбора этого имени для обозначения «воздушного» Ариэля явилось, без сомнения, созвучие его с итальянским «aria», английским «air» – «воздух».

(обратно)

2

Но помоги мне снять мой плащ волшебный! – Сила Просперо как волшебника зависит от его чудесного плаща.

(обратно)

3

Бермудские острова находятся в Атлантическом океане, на северо-восток от Антильских. В начале XVII века были колонизованы англичанами из Виргинии. В этом районе часто бывают бури. Здесь одна из нередких у Шекспира географических вольностей: пересекая Средиземное море, флот неаполитанского короля оказался у побережья Америки.

(обратно)

4

…зловредная роса, что мать сбирала пером совиным с гибельных болот! – О ведьмовском колдовстве подобного рода рассказывается в латинском трактате того времени «О свойствах вещей» (1582). Там же упоминается вредоносный юго-западный ветер, о котором говорит дальше Калибан.

(обратно)

5

Сетебос. – Согласно Идену, автору «Истории путешествия в западную и восточную Индию» (1877), этим именем патагонцы называли своего «главного дьявола».

(обратно)

6

…погиб миланский герцог вместе с сыном… – По-видимому, небрежность Шекспира: сын миланского герцога в тех сценах, где выводятся спасшиеся от кораблекрушения, не упоминается.

(обратно)

7

Дидона – карфагенская царица, история которой рассказана в «Энеиде» Вергилия (песнь IV); часто упоминается в произведениях Шекспира.

(обратно)

8

Устроил бы я в этом государстве… – Вся эта речь Гонзало об идеальном устройстве человеческого общества является прямым отражением того места из «Опытов» Монтеня (кн. I, гл. 30), где дается картина морально чистой жизни дикарей, близкой к состоянию первобытного коммунизма.

(обратно)

9

Огораживание – насильственное изгнание крестьян с земли, которую присваивали себе помещики, – одна из форм первоначального накопления капитала в Англии (а также и в других странах).

(обратно)

10

А потом бы поохотились с факелами на птиц. – Во времена Шекспира практиковалась ночная охота на птиц при факелах.

(обратно)

11

Они то корчат рожи, как мартышки… – Все это описание мучений, причиняемых духами, заимствовано Шекспиром из книги Харснета «Обличение отменных папистских плутней» (1603).

(обратно)

12

Будь я сейчас в Англии – а я там был однажды, – да показывай я эту рыбу… – Во времена Шекспира в Англии показывали за деньги заморские диковины, а также привезенных из Америки туземцев.

(обратно)

13

Здесь у меня есть что-то – оно развяжет тебе язык, киска. – Намек на английскую пословицу: «От хорошей выпивки и кот заговорит».

(обратно)

14

Нет, надо уходить, – у меня нет длинной ложки. – Намек на пословицу: «Хочешь есть с дьяволом, запасайся длинной ложкой» (ибо иначе он будет перехватывать у тебя твою долю).

(обратно)

15

…она показывала мне тебя, твой куст, твою собаку. – По народному поверью, пятна на луне изображают фигуру Каина или какого-то другого великого грешника, осужденного жить на луне. Он якобы стоит там неподвижно около куста.

(обратно)

16

Живые куклы – намек на театр марионеток или кукольный театр.

(обратно)

17

Единорог – баснословное животное, описанное многими древними писателями и играющее значительную роль в средневековых легендах. Его изображали в виде коня с черным рогом посреди лба.

(обратно)

18

Феникс – в древнеегипетской мифологии птица, сжигающая себя каждые 500 лет и возрождающаяся из пепла; символ вечного возрождения.

(обратно)

19

Гарпия – в античной мифологии чудовище, имевшее вид птицы с женской головой. Гарпии мучили людей и, отличаясь прожорливостью, похищали и оскверняли их пищу. Предполагается, что Ариэль – гарпия – пожрал все яства.

(обратно)

20

Маска – так во времена Шекспира назывались музыкально-драматические представления на условно-мифологический сюжет.

(обратно)

21

Ирида – в греко-римской мифологии богиня радуги и вестница Юноны – покровительницы женщин и брака.

(обратно)

22

…летят ее павлины. – Павлин считался священной птицей Юноны.

(обратно)

23

Церера – богиня плодородия.

(обратно)

24

Плутон – бог подземного царства; по воле богини любви Венеры и ее сына Купидона влюбился в дочь Цереры Прозерпину и похитил ее.

(обратно)

25

Пафос – город на острове Кипре, считавшийся местопребыванием Венеры.

(обратно)

26

Вы, крошки эльфы, что при лунном свете в незримой пляске топчете траву, которую потом обходят овцы! – По народному поверью, кружки очень яркой и сочной травы, попадающиеся на равнинах Англии, являются местом, на котором ночью танцуют эльфы и феи; скот будто бы не ест этой «завороженной» травы.

(обратно)

Оглавление

Действующие лица

Акт I

  Сцена 1

  Сцена 2

Акт II

  Сцена 1

  Сцена 2

Акт III

  Сцена 1

  Сцена 2

  Сцена 3

Акт IV

  Сцена 1

Акт V

  Сцена 1

Эпилог

А. Смирнов . «Буря»: историко-литературная справка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте

БУРЯ.[править]

ДРАМА ВЪ ПЯТИ ДѢЙСТВІЯХЪ.
СОЧИНЕНІЕ
ШЕКСПИРА.
ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
М. Г[амазова].
ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Алонзо, король Неаполитанскій.

Себастіянъ, его братъ.

Просперо, настоящій герцогѣ Милана.

Антоніо, братъ его, похититель миланскаго престола.

Фердинандъ, сынъ короля неаполитанскаго.

Гонзало, сенаторъ, честный, старый совѣтникъ неаполитанскаго двора.

Адріянъ, Франческо, вельможи.

Калибанъ, дикій и безобразный рабъ.

Тринкуло, придворный шутъ.

Стефа но, пьяный буфетчикъ.

Капитанъ корабля, боцнанъ и маТросы.

Миранда, дочь Просперо.

Аріэль, сильфъ.

Ириса, Церера, Юнона, Нимфы, Жнецы, духи.

Другіе духи, повинующіеся Просперо.

Дѣйствіе въ открытомъ морѣ, на кораблѣ; потомъ на необитаемомъ островѣ.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.[править]

СЦЕНА I.[править]

На кораблѣ. Открытое море. Буря съ громомъ и молніею.
(Входятъ капитанъ корабля и боцманъ.)

Капитанъ. Боцманъ!

Боцманъ. Здѣсь, мастеръ. Что прикажете?

Капитанъ. Ладно! Крикни-ка матросамъ. Гей! Дружнѣй за работу, или мы слоемъ на мель. Живо, живо!

(Входятъ матросы.)

Боцманъ. Гей, друзья, веселѣй, веселѣй! Дружно, дружно, дѣтки! Скрѣпить марсель; да слушать свистокъ мастера. Понатужьтесь-ка, понатужьтесь, братцы. Хоть себѣ тресните, а отъ дѣла не отставать.

(Входятъ Алонзо, Себастіянъ, Аптопіо, Фердинандъ и другіе.)

Алонзо. Добрый Боцмагіъ, будь осторожнѣе. Гдѣ мастеръ? Работайте мужественно, друзья.

Боцманъ. Сдѣлайте одолженіе, оставайтесь внизу.

Антоніо. Боцманъ, гдѣ мастеръ?

Боцманъ. Развѣ вы не слышите его голоса? Эхъ, господа, мѣшаете вы намъ только работать! Сидѣли бы въ каютахъ; вы только шторму помогаете.

Гонзало. Успокойся, дружокъ!

Боцманъ. Я успокоюсь, когда море успокоится. Имѣютъ ли какое нибудь уваженіе эти ревущія волны къ имени короля? Маршъ по каютамъ: не мѣшать намъ.

Гонзало. Пожалуй, только ты, братъ, не забывай, какой человѣкъ находится на твоемъ кораблѣ.

Боцманъ. Да ужъ вѣрно здѣсь нѣтъ человѣка, котораго бы я любилъ больше самаго себя. Вы, вотъ, министръ въ вашемъ государствѣ нутка, попробуйте усмирить стихіи, и коли удастся вамъ теперь сдѣлать тишь, то мы не дотронемся ни до одной снасти; употребитека власть вашу. А не можете, такъ будьте благодарны, что еще живы, и готовьтесь въ каютахъ къ страшному часу, коли намъ не суждено миновать его. — Гой! го! Веселѣе, дѣтки! Прочь съ дороги, говорю я. (Уходитъ.)

Гонзало. Этотъ человѣкъ поселяетъ надежду въ душѣ моей. Мнѣ кажется, ему не суждено потонуть: онъ рожденъ для висѣлицы. О, благое Провидѣніе! будь твердо, не измѣняй его предназначенія. Пусть веревка, которую судьба готовить ему на шею, замѣнитъ канаты наши, которые слишкомъ ненадежны; а если судьба не назначила ему висѣлицы, мы пропали. (Уходитъ)

Боцманъ, (сходя) Стеньгу на низъ, дружнѣй! Ниже, еще ниже. Останемся подъ нижними парусами. (Крики снутри корабля) Чортъ ихъ побери съ ихъ визгомъ; они заглушаютъ и бурю и работу.

(Входятъ Себастіянъ, Антоніо, Гонзало.)

Боцманъ. Опять вы здѣсь! Что вамъ надо? Или бросить намъ все къ чорту, да потонуть! Что? Или вамъ любо ко дну итти, что ли?

Себастіанъ. Что за проклятая глотка! Только и знаетъ, что реветъ да ругается, безжалостное животное!

Боцманъ. Ну, такъ добро, работайте жъ сами.

Антоніо. Этакой висѣльникъ! Собака! Вотъ, безстыдный крикунъ! Да мы меньше тебя боимся потонуть.

Гонзало. Я вамъ ручаюсь, что онъ не потонетъ, будь нашъ корабль также легокъ, какъ орѣховая скорлупа и такъ же негоденъ, какъ безпутная баба.

Боцманъ. Придерживайся круче, круче! Отдай два нижніе паруса, и держи въ море, въ открытое море!

(Входятъ матросы, мокрые съ ногъ до головы.)

Матросъ. Все пропало! Къ молитвѣ, къ молитвѣ! Все пропало!

Боцманъ. Что? Или холодъ ужъ подступаетъ къ губамъ?

Гонзало. Король и принцъ молятся, станемъ и мы молиться съ ними. Судьба наша одинакова.

Себастіянъ. Я выхожу изъ терпѣнія.

Антоніо. Пьяная толпа явно лишаетъ жизни насъ. А все тотъ отъяваленный мошенникъ! Чтобъ тебѣ въ десяти моряхъ тонуть и не утонуть.

Гонзало. Чтобы послѣ быть повѣшеннымъ! По, кажется, этому не бывать: каждый валъ такъ на него и мечется, какъ будто хочетъ проглотить. (Слышенъ снутри смутный шумъ.)

Себастіянъ. О, Господи, помилуй насъ! Мы погибаемъ. Прости, жена! Дѣти мои, братъ! Простите! Гибнемъ! Погибаемъ, погибаемъ!

Антоніо. Погибнемъ же вмѣстѣ съ королемъ. (Уходитъ)

Себастілнъ. Простимся съ ними. (Уходитъ)

Гонзало. О, я бы отдалъ теперь тысячу миль моря за уголокъ безплодной земли; за сухіе кусты, за дикій терновникъ! Но все равно! Да свершится опредѣленіе небесное!… Однако, я желалъ бы умереть на сушѣ! (Спускается въ каюту.)

СЦЕНА II.[править]

(Островъ. Предъ пещерой Просперо. Входитъ Проснеро и Миранда.)

Миранда. Если вы своей наукой, милый батюшка, подняли сердитыя волны, то, умоляю васъ, усмирите ихъ. Облака, кажется, разразились бы огненнымъ потокомъ, когда бы море, прядая къ самой надзвѣздной тверди, не заливало ихъ пламени. О, какъ страдала я съ тѣми, которые страдали въ глазахъ моихъ! Отъ гордаго корабля, гдѣ вѣрно было много благородныхъ созданій, остались одни обломки. Крики ихъ отозвались въ моемъ сердцѣ. — Бѣдные! Они погибли! О, будь я божествомъ могучимъ, я заточила бы море въ глубину земли, прежде, чѣмъ оно успѣло поглотить бѣдный корабль съ его трепетнымъ экипажемъ.

Просперо. Успокойся! Не страшись ничего; скажи своему сострадательному сердцу, что никакого зла не случилось.

Миранда. Несчастный день!

Просперо. Никакого зла, говорю я. Все, что я сдѣлалъ, было сдѣлано для твоего благополучія, мой ангелъ, для тебя, дочь моя! Да. Тебѣ еще неизвѣстно, кто ты, — откуда я. Ты знаешь только, что я Просперо, владѣтель скромнаго грота, и что сама ты дочь незнатнаго отца.

Миранда. Мнѣ никогда не приходило на мысль узнавать болѣе.

Просперо. Но пришло время открыть тебѣ многое. Дай мнѣ руку и сними съ меня волшебную мантію. Такъ, хорошо! (Скидаетъ мантію.) Лежи пока, моя паука. — Утри же слезы, будь покойнѣе. Страшное зрѣлище кораблекрушенія возбудило въ тебѣ дивную добродѣтель — состраданіе; но я умѣлъ чарами искусства своего расположить такъ, что ни одной живой души не погибло, ни одного волоса не упало съ головы людей, находившихся на кораблѣ, котораго трескъ долетѣлъ до твоего слуха, котораго гибель ты видѣла. Садись: ты должна сегодня узнать многое.

Миранда. Вы много разъ начинали мнѣ разсказывать о моемъ происхожденіи, но всегда останавливались и повергали меня въ бездну безполезныхъ догадокъ, словами: «погоди, еще не время.»

Просперо. Теперь оно настало. Садись и слушай. Помнишь ли ты время, когда мы еще не жили въ этой пещерѣ? Нѣтъ, я не думаю, чтобъ ты помнила: тебѣ тогда было около трехъ лѣтъ.

Миранда. Нѣтъ, батюшка, я помню это время.

Просперо. Но что именно сохранилось въ твоей памяти? Домъ ли, люди или какой-нибудь другой образъ?

Миранда. Этому ужъ очень давно. Время это болѣе похоже на сонъ, нежели на существенноетъ, которую бы могла оправдать моя память. Не было ли около меня когда-то четырехъ или пяти женщинъ, которыя мнѣ прислуживали?

Просперо. Было и болѣе, Миранда; но какъ ты могла это сохранить въ памяти? Не различаешь ли ты еще чего въ туманѣ прошедшаго? Если ты помнишь то, что было прежде нашего прибытія сюда, то ты также должна помнить, какъ мы попали на островъ.

Миранда. Этого я не припомню.

Просперо. Двѣнадцать лѣтъ, Миранда, да, двѣнадцать лѣтъ тому, отецъ твой былъ герцогомъ Милана, владѣтельнымъ государемъ.

Миранда. Такъ вы мнѣ не отецъ?

Просперо. Твоя мать — сокровище добродѣтели, говорила мнѣ, что ты моя дочь; отецъ твой былъ герцогъ Милана; его единственная наслѣдница была принцессою.

Миранда. Мой Богъ! Какіе же низкіе происки лишили насъ всего? Или это благословеніе небесъ надъ нами?

Просперо. И то и другое, дочь моя. Низкіе происки, какъ говоришь ты, лишили насъ всего, а благословеніе небесъ привело сюда.

Миранда. О! сердце мое обливается кровью, когда вспомню, что расшевелила въ груди вашей воспоминанія о печальныхъ обстоятельствахъ жизни, которыя не сохранились у меня въ памяти! Но продолжайте, пожалуй-ста.

Просперо. Мой братъ, а твой дядя, Антоніо….. слушай же меня!…. Какъ братъ могъ быть такъ вѣроломенъ! Человѣкъ, котораго послѣ тебя любилъ я болѣе всего на свѣтѣ, которому я повѣрилъ правленіе моего государства, занимавшаго въ то время первое мѣсто между владѣніями итальянскими, а Просперо почитался первымъ герцогомъ — онъ былъ высокъ саномъ, и любовію къ искусствамъ знаменитъ. — Искусства были единственнымъ предметомъ моихъ занятій, а все бремя правленія сложилъ я на брата… Твой коварный дядя… слушаешь ли ты меня?

Миранда. Съ совершеннымъ вниманіемъ.

Просперо, Научившись жаловать и лишать милостей, повышать и свергать съ высоты почестей людей государственныхъ, онъ пересоздавалъ людей, мною созданныхъ, я хочу сказать, что онъ или измѣнялъ ихъ, или совершенно переобразовывалъ, и такимъ образомъ, располагая и человѣкомъ и его обязанностями, онъ настраивалъ всѣ сердца на ладъ собственной воли, и наконецъ, какъ плющъ обвилъ мое царственное древо и высосалъ изъ него жизненные соки. Ты не слушаешь меня, Миранда?

Миранда. Я слушаю, добрый батюшка.

Просперо. Пренебрегая мірскими заботами, посвятивъ все время уединенію и обогащенію души тѣми сокровищами, которыя по отвлеченности своей недоступны суду людскому, я самъ питалъ въ братѣ дурныя наклонности. За мою, почти родительскую, къ нему довѣренность, заплатилъ онъ однимъ вѣроломствомъ, которое было столь же велико, какъ и довѣренность моя, не имѣвшая границъ. Сдѣлавшись обладателемъ не только моихъ доходовъ, но и податей, которыя только я властенъ былъ налагать, подобно безстыдному лжецу, который наконецъ самъ вѣритъ своей лжи, онъ собственную выдумку сталъ принимать за истину. Дядя твой увѣрилъ себя, что онъ герцогъ; не будучи самъ царемъ, онъ выполнялъ роль царя со всѣми ея преимуществами; самолюбіе его росло не по днямъ, а по часамъ… слушаешь ли ты меня?

Миранда. Вашъ разсказъ, батюшка, и глухаго вылечитъ.

Просперо. Чтобы вполнѣ осуществить въ себѣ лице, которое онъ представлялъ, ему не доставало только сана миланскаго владыки; а я, бѣднякъ, довольствовался своею библіотекой; она замѣняла мнѣ пространное герцогство! Почитая меня неспособнымъ царствовать, онъ заключаетъ союзъ съ королемъ неаполитанскимъ, по которому обязуется платить ему дань, воздавать почести; подчиняетъ свою корону его коронѣ, и опутываетъ герцогство, дотолѣ свободное (о бѣдный Миланъ мой!) цѣпями унизительнаго рабства.

Миранда. Царь небесный!

Просперо. Но слушай, каковы были его условія и послѣдствія ихъ, и потомъ скажи, могъ ли я этого ожидать отъ роднаго брата?

Миранда. Я поила бы себя преступницей, если бъ осмѣлилась подумать что-нибудь безчестное о моей бабушкѣ. Бываетъ, что и добродѣтельная мать имѣетъ недостойнаго сына.

Просперо. Вотъ его условія: неаполитанскій король, мой непримиримый врагъ, принялъ предложенія моего брата, и въ замѣну обѣщанныхъ ему почестей, и, не знаю въ чемъ состоявшей дани, обѣщалъ лишить меня и родъ мой герцогства и вручить брату моему прекрасный Миланъ, со всею его славою. Они собрали вооруженныхъ предателей, и въ ночь, назначенную для исполненія ихъ предпріятія, Антоніо растворилъ врата Милана, и во мракѣ ночи исполнители звѣрскаго умысла вытолкали меня изъ города. Ты плакала въ испугѣ на рукахъ моихъ.

Миранда. Милосердый Боже! И я забыла плачь мой въ эту ночь! За то теперь буду рыдать!

Просперо. Дослушай. Я дойду до главнаго предмета, который долженъ занять насъ, и безъ котораго весь разсказъ мой не послужилъ бы ни къ чему…

Миранда. но какъ они тогда не убили насъ!

Просперо. Твой вопросъ основателенъ, дочь моя; повѣсть моя должна была родить его. Другъ мой, они не смѣли (такъ велика была ко мнѣ любовь народа), они не смѣли запечатлѣть кровью своего дѣла: они свѣтлыми красками расцвѣтили свой гнусный заговоръ. Однимъ словомъ, они бросили насъ въ какую-то барку и влекли нѣсколько миль въ открытомъ морѣ, гдѣ приготовленъ былъ у нихъ утлый оставь шлюпки, безъ снастей, безъ мачтъ и парусовъ; даже крысы, по какому-то инстинкту, оставили его. Въ этомъ остовѣ они предоставили намъ свободу взывать къ ревущему морю, и вѣтрамъ посылать свои вздохи; а вѣтры, какъ бы изъ состраданія, вздыхали вмѣстѣ съ нами, не причиняя намъ вреда, и какъ друзья истинные, охраняли насъ.

Миранда. О! Я была тогда для васъ тяжкимъ бременемъ.

Просперо. Ты была моимъ ангеломъ-хранителемъ. Въ то время, какъ я ронялъ въ море мои горькія слезы, изнемогая подъ бременемъ скорби, ты улыбалась, озаренная благодатью небесною; эта улыбка вливала мнѣ въ душу неодолимую силу переносить все, что бы пи случилось далѣе.

Миранда. Но какъ попали мы на берегъ?

Просперо. Помощью милосердаго Бога. У насъ были кое-какіе съѣстные припасы, да не много свѣжей воды. Этимъ изъ состраданія снабдилъ насъ Гонзало, одинъ благородный Неаполитанецъ, которому поручено было насъ проводить. Между прочимъ, далъ онъ намъ богатыя одежды, бѣлья, нѣсколько кусковъ матерій и еще разныя необходимыя вещи, очень пригодившіяся въ послѣдствіи: такъ же по своему добродушію и зная, какъ я любилъ книги, далъ онъ мнѣ тѣ изъ нихъ, которыми я дорожу болѣе, чѣмъ герцогствомъ.

Миранда. О, какъ бы я желала видѣть этого человѣка!

Просперо. Я встану. А ты сиди и слушай конецъ нашихъ бѣдствій на морѣ. Мы прибыли сюда на островъ. Здѣсь я сталъ твоимъ учителемъ и употребилъ съ большею пользою жизнь, чѣмъ другіе государи, расточающіе время на ничтожныя забавы; а ты имѣла наставника, какого не всѣ дѣвушки, твоего сана, имѣютъ.

Миранда. Да наградитъ васъ Богъ за это! Но, батюшка, скажите мнѣ, съ какою цѣлью вы подняли бурю, отъ которой до сихъ поръ бьется у меня сердце!

Просперо. Узнай все: случаемъ самымъ страннымъ, благодѣтельная фортуна (отнынѣ моя владычица), привела моихъ враговъ къ здѣшнимъ берегамъ. Я по наукѣ предвѣдѣнія вижу самую благопріятную звѣзду, улыбающуюся мнѣ съ зенита; но вліяніе ея ослабѣетъ невозвратно, если я теперь не воспользуюсь своимъ счастіемъ и упущу его изъ рукъ. Болѣе ни о чемъ меня не спрашивай; тебя клонитъ ко сну? Счастливая усталость, покорись ея влеченію. — Я знаю, ты не въ силахъ ей противиться. (Миранда засыпаетъ.) Теперь, слуга мой, явись ко мнѣ; я готовъ. Аріэль!

(Является Аріэль.)

Аріэль. Привѣтствую тебя, могущественный повелитель, достойный властелинъ мой, привѣтствую тебя. Повелѣвай: нужно ли пролетѣть воздухъ, пройти огнь и воду, или пронестись на дымкѣ облака? Аріэль и всѣ сто духи покорны твоему слову.

Просперо. Такъ ли, духъ, ты поднялъ и велъ бурю, какъ я просилъ тебя.

Аріэль. Во всѣхъ отношеніяхъ. Я приступилъ къ королевскому кораблю; на бакѣ, въ трюмѣ, на палубѣ, по всѣмъ каютамъ разсѣялъ я ужасъ и пламя! То, раздѣляя огонь мой, я жегъ корабль разомъ во многихъ мѣстахъ; то разбрасывалъ огненныя струи по стеньгѣ, по реямъ, по бумшприту; то разливалъ, то вдругъ сливалъ ихъ опять въ одну пожирающую массу. Юпитерова молнія, предшественница громовыхъ ударовъ, не такъ быстра, какъ мое опустошительное дуновеніе. Шипѣніе сѣры, трескъ пламени, казалось, ужасали самаго Нептуна, приводя въ трепетъ его ярыя волны, и грозный трезубецъ дрожалъ въ его десницѣ.

Просперо. Мой храбрый Аріэль! А былъ ли кто на кораблѣ такъ твердъ и мужественъ, что не потерялъ разсудка въ суматохѣ?

Аріэль. Ни одна душа: всѣхъ трясла лихорадка страха; отчаяніе въ разныхъ видахъ являлось на лицѣ каждаго. Всѣ, выключая матросовъ, бросились въ пѣнящіяся волны, торопясь оставить корабль, который вмѣстѣ со мною былъ обвитъ пламенною дымкой. Сынъ короля, Фердинандъ, у котораго волосы поднялись дыбомъ, какъ камышъ, первый выскочилъ, крича: «Вѣрно адъ опустѣлъ: здѣсь всѣ его демоны.»

Просперо. Мой милый духъ! Близко ли отъ берега произошло кораблекрушеніе?

Аріэль. У самаго берега, властитель.

Просперо. И всѣ живы?

Аріэль. Ни одинъ волосъ у нихъ не погибъ, нѣтъ пятнышка на одеждѣ; она еще чище прежняго. И наконецъ, по твоему приказанію, разсѣялъ я ихъ по острову разными партіями. Королевскаго сына выбросилъ я на берегъ отдѣльно отъ другихъ и привелъ его въ самый уединенный уголъ острова; на свободѣ освѣжаетъ онъ воздухъ своими вздохами, и, погруженный въ грустныя думы, сидитъ вотъ такъ, скрестивъ свои руки.

Просперо. А что ты сдѣлалъ съ матросами королевскаго корабля и остальнымъ флотомъ?

Аріэль. Королевскій корабль въ гавани, въ самомъ безопасномъ мѣстѣ, въ той глубокой бухтѣ, откуда послалъ ты меня однажды въ полночь собирать росу на Бермудахъ, обуреваемыхъ вѣчной грозою. Тамъ онъ скрытъ отъ всѣхъ. Увеличивъ чарами моими изнеможеніе матросовъ, въ которое повергнуты они были трудами и бурею, я усыпилъ ихъ. Что же касается до остальнаго флота, который я было разбросалъ, теперь онъ весь соединился, и въ полномъ составѣ по волнамъ средиземнаго моря возвращается въ Неаполь, въ томъ убѣжденіи, что видѣлъ крушеніе королевскаго корабля и погибель вѣнчанной главы его.

Просперо. Ты въ точности исполнилъ мои порученія, мой Аріэль. Но еще осталось много дѣла. Который часъ?

Аріэль. День перешелъ за половину.

Просперо, Да, по крайней мѣрѣ, двумя стклянками. Все время, до шести часовъ, должны мы употребить на занятія.

Аріэль. Какъ, еще работа? Позволь же и тебѣ напомнить обѣщаніе, которое ты до сихъ поръ не думаешь исполнить.

Просперо. Опять, упрямецъ! Чего ты требуешь?

Аріэль. Свободы.

Просперо. Какъ, прежде срока? Ни слова болѣе.

Аріэль. Вспомни, какъ я усердно служилъ тебѣ; ни одинъ разъ не ошибся; служилъ безъ ропота и злобы. Ты обѣщалъ мнѣ сбавить годъ отъ срока.

Просперо. А ты забылъ, отъ какихъ мукъ я тебя избавилъ?

Аріэль. Нѣтъ.

Просперо. О, ты все забылъ, и воображаешь, что много дѣлаешь, если пройдешь по зыбкой груди влажной пучины, понесешься на острыхъ крыльяхъ сѣвернаго вѣтра, или роешься въ нѣдрахъ земли, когда она окована льдомъ.

Аріэль. Нѣтъ, повелитель.

Просперо. Ты лжешь, лукавый духъ! Развѣ забылъ ты колдунью Сикораксу, которую лѣта и злоба согнули въ дугу? Ты забылъ ее?

Аріэль. Нѣтъ, властитель.

Просперо. Не забылъ? Гдѣ родилась она? Отвѣчай.

Аріэль. Въ Алжирѣ, властитель.

Просперо. Да; я долженъ ежеминутно напоминать тебѣ о прежнемъ твоемъ состояніи. Ты знаешь, что эта проклятая старуха, за множество зла, причиненнаго ею, за ужасныя чародѣйства была выгнана изъ Алжира. Но за одно какое-то доброе дѣло не хотѣли отнять у нея жизни. Не такъ ли?

Аріэль. Да, государь.

Просперо. Эта синеглазая вѣдьма была беременна, когда матросы привезли ее сюда. Ты, рабъ мои, какъ самъ себя называешь, былъ ея слугою; но какъ существо слишкомъ нѣжное и чувствительное для того, чтобъ выполнять ея приказанія, мрачныя и ужасныя, ты не хотѣлъ повиноваться ея таинственнымъ велѣніямъ, и она, съ помощью могущественныхъ исполнителей ея воли, въ припадкѣ ярости злобы, заточила тебя въ дупло разбитой сосны. Двѣнадцать тяжелыхъ лѣтъ провелъ ты въ нѣдрахъ дерева, въ продолженіе которыхъ она умерла, оставивъ тебя въ темницѣ, гдѣ стоны твои повторялись такъ часто, какъ удары мельничнаго колеса. — Въ то время островъ нашъ не былъ удостоенъ присутствія ни одного человѣка, если не считать сына, котораго она здѣсь произвела на свѣтъ, этого прокаженнаго щенка, настоящаго порожденія вѣдьмы, даже не носящаго человѣческаго образа. Аріэль. Калибана?

Просперо. Да, да, безтолковый, Калибана, который теперь у меня въ услуженіи. Ты лучше знаешь, въ какихъ мученіяхъ я засталъ тебя. Вопли твои заставляли выть жаднаго волка и потрясали внутренность дикаго медвѣдя. Это было самое адское наказаніе, отъ котораго Сикоракса ужъ не могла тебя избавить. Моя наука, когда я пріѣхалъ сюда и услышалъ твои крики, заставила сосну открыть свои нѣдра и освободила тебя.

Аріэль. Благодарю, властитель. Просперо. Если ты еще будешь роптать: я разобью дубъ и втопчу тебя въ его суковатыя нѣдра, чтобы ты простоналъ еще двѣнадцать зимъ.

Аріэль. Прости меня, властитель, буду повиноваться твоей волѣ и охотно исполню мою обязанность.

Просперо. Ну, то-то же! Чрезъ два дня я тебя освобождаю.

Аріэль. Такъ ты опять мой добрый властелинъ! Повелѣвай: скажи, что мнѣ дѣлать?

Просперо. Поди, превратись въ морскую нимфу, кромѣ меня, ни для кого невидимую. Ступай и будь проворенъ. (Аріэль уходитъ,) Проснись, душа моя! Проснись; твой сонъ былъ сладокъ, вставай!

Миранда. Странный разсказъ вашъ меня обезсилилъ.

Просперо. Вставай: пойдемъ къ Калибану, рабу моему, который еще никогда не удостоилъ насъ обязательнаго отвѣта.

Миранда. Я не могу видѣть это злое существо.

Просперо. Какъ онъ ни золъ, но мы не можемъ обойтись безъ него; онъ намъ разводитъ огонь и рубитъ дрова. Это услуги намъ очень полезны. Гей, рабъ! Калибанъ! Ты… чурбанъ, отзовешься ли ты?…

Калибанъ, (за сценою.) Дровъ довольно въ пещерѣ.

Просперо. Выходи, говорю я; здѣсь для тебя есть другая работа. Ну, или же, черепаха! Скоро ли?

(Является Аріэль въ видѣ морской нимфы.)

Дивное явленіе! Мой прекрасный Аріэль. Слушай, что я тебѣ скажу на ухо.

Аріэль. Государь, будетъ исполнено. (Уходитъ.)

Просперо. Эй, ты, ядовитая тварь, плодъ демона и нечистой вѣдьмы, выходи!

(Входитъ Калибанъ.)

Калибанъ. Чтобъ всѣ ядовитыя росы, какія собирала мать моя вороньимъ крыломъ на заразительныхъ болотахъ, облекли васъ обоихъ! Да изсушитъ васъ симунъ смертоносный!

Просперо. За это пусть же судороги и колотья займутъ твое дыханіе; демоны во всю ночь будутъ терзать тебя; ты будешь весь исколотъ и кожа твоя уподобится соту пчелиному, и каждая язвина будетъ колоть тебя жесточе, чѣмъ жала самыхъ пчелъ.

Калибанъ. Дайте мнѣ покойно пообѣдать. Этотъ островъ принадлежитъ весь мнѣ, по наслѣдству, послѣ Сикораксы, моей матери; ты у меня его отнялъ. Сначала, какъ ты пріѣхалъ сюда, ты меня ласкалъ и угощалъ; давалъ мнѣ воду съ тутовыми ягодами и научилъ меня, какъ звать свѣтила, горящія и днемъ и ночью, большія и малыя, и я тогда любилъ тебя, показывалъ всѣ достопримѣчательности острова, студеные ключи, соленые колодцы, безплодныя мѣста и плодородныя… Будь я проклятъ за это! Чтобы всѣ чары моей матери, летучія мыши, жабы, змѣи на васъ обрушились — за то, что я одинъ теперь составляю всѣхъ вашихъ подданныхъ, тогда какъ прежде я самъ былъ господиномъ. Теперь ты держишь меня какъ свинью, въ дикой пещерѣ утеса, и отнимаешь у меня весь остальной островъ, который отъ меня же получилъ.

Просперо. Ахъ ты безстыдный лжецъ, слуга, чувствительный не къ милостямъ, а къ побоямъ! Негодная тина! Я человѣколюбиво обходился съ тобою; ты жилъ со мною въ пещерѣ моей, до тѣхъ поръ, пока не покусился на честь моей дочери.

Калибанъ. О го-го! какая важность. Жаль, что не удалось! Ты помѣшалъ мнѣ, а я бы весь островъ населилъ Калибанами.

Просперо. Ненавистный рабъ, на тебѣ не увидишь и слѣда добраго дѣла, но ты способенъ ко всему злому. Я сжалился надъ тобою; старался научить тебя говорить, объяснялъ каждую вещь. Когда ты, дикарь, не понималъ самого себя, издавая только грубые крики, я передавалъ мыслямъ твоимъ слова, чтобъ они выражали ихъ; по сколько я ни училъ тебя, въ твоей дикой природѣ было что-то недопускавшее вкорениться добрымъ началамъ. Ты заслужилъ, чтобы тебя заключили въ утесъ, хотя ты достоинъ еще жесточайшаго заточенія.

Калибанъ. Ты научилъ меня говорить, — и вся польза, которую извлекъ я изъ этого искусства, есть та, что я теперь умѣю проклинать. Чтобы зараза овладѣла тобою за то, что ты научилъ меня твоему языку!

Просперо. Пошелъ, вѣдьмино племя, принеси намъ хворосту, да совѣтую воротиться проворнѣе, для другихъ занятій. Что ты жмешься, проклятый! Если ты съ пренебреженіемъ или неохотно будешь исполнять мои приказанія, я измучу тебя судорогою; кости твои наполню подагрой; заставлю тебя стенать такъ страшно, что звѣри содрогнутся отъ твоего рева.

Калибанъ. Нѣтъ, нѣтъ, прошу тебя! Надо повиноваться: его наука такъ сильна, что онъ, пожалуй, поработитъ себѣ Сетебоса, бога моей матери, и его сдѣлаетъ своимъ невольникомъ.

Просперо. Ступай же, рабъ. (Калибанъ уходитъ.)

(Входитъ Аріэль невидимый, играя и напѣвая; Фердинандъ за нимъ слѣдуетъ).
Аріэль, поетъ.

На песчаный брегъ толпами

Собирайтеся живѣй,

Собирайтесь, и руками

Соплетайтеся тѣснѣй;

Поцѣлуи расточайте….

Игры, пляски затѣвайте!

Стихнулъ ярый шумъ валовъ!

Вторь мнѣ, сладкій хоръ духовъ!

Хоръ.

Боу, Воу! вау!

Лаетъ песъ на дворѣ.

Хоръ.

Боу, Воу! вау!

Слышу крикъ на зарѣ…

То пѣтухъ на суку

Затянулъ кукреку.

Фердинандъ. Гдѣ эта музыка! На землѣ или на небесахъ!… Она не звучитъ болѣе; вѣрно, она сопутствуетъ какому нибудь божеству острова. Сидя на берегу, оплакивая гибель короля, отца моего, я былъ внезапно проникнутъ этою музыкою, которая поднялась съ водъ и своею сладкою гармоніей укротила ихъ ярость и потушила печаль мою. И я пошелъ за нею, или скорѣе, она повлекла меня за собою; но она затихла…. Нѣтъ, вотъ опять раздается.

Аріэль, поетъ.

Твой отецъ подъ водой глубоко схороненъ,

Его кости въ кораллъ обратились;

А на мѣсто очей двѣ жемчужины; онъ

Не истлѣлъ — всѣ черты сохранились.

Только море его облекло самовластно

Въ образъ дивный, роскошно прекрасный.

Надъ нимъ хоръ нереидъ ежечасно звучитъ.

Чу! слышу, ихъ — колоколъ въ морѣ гудитъ

Духи. Дингъ, донгъ.

Фердинандъ. Пѣснь напоминаетъ о гибели моего отца. Это не дѣло смертныхъ: такіе звуки не могутъ принадлежать землѣ. Я слышу ихъ снова надъ собою.

Просперо (Мирандгъ) Приподними свои густыя рѣсницы и скажи, что ты видишь тамъ внизу.

Миранда. Что это? Духъ какой-то? Господи, какъ онъ озирается! Ахъ, батюшка, какъ онъ хорошъ собою…. но онъ духъ!

Просперо. Нѣтъ, дочь моя, онъ ѣстъ и спитъ, и у него всѣ тѣ же чувства, какъ у насъ. Юноша, котораго ты видишь, былъ тоже въ числѣ претерпѣвшихъ кораблекрушеніе. Если бъ печаль не исказила его черты, ты могла бы назвать его прекраснымъ. Онъ потерялъ своихъ товарищей и ищетъ ихъ повсюду.

Миранда. Мнѣ кажется, что онъ существо божественное, потому что благороднѣе его я ничего не видала въ природѣ.

Просперо, (въ сторону.) Все идетъ согласію съ желаніемъ моего сердца. Духъ! прекрасный духъ! За это чрезъ два дня ты будешь свободенъ.

Фердинандъ. Нѣтъ сомнѣнія, вотъ богиня, которой сопутствовали звуки. — Исполни просьбу мою, скажи, не ты ли обитаешь на этомъ островѣ? Научи меня, какъ я долженъ себя вести здѣсь? Но первая просьба моя, хотя я послѣ всего произношу ее, скажи мнѣ, дивное созданіе, ты земное существо или призракъ.

Миранда. Я не дивное созданіе, незнакомецъ: я дѣвушка.

Фердинандъ. Нарѣчіе моей земли! Я былъ бы первымъ между всѣми, которые говорятъ этимъ нарѣчіемъ, если бъ былъ на родинѣ.

Просперо. Первымъ? А чѣмъ бы ты былъ, если бъ король Неаполя тебя услышалъ!

Фердинандъ. Я удивляюсь, что вы говорите про Неаполь. Король Неаполя слышитъ мои рыданія. Теперь во мнѣ весь Неаполь! Въ моихъ глазахъ погибъ король, отецъ мой.

Миранда. Милосердый Боже!

Фердинандъ. Онъ потонулъ со всею свитою, а съ ними вмѣстѣ погибъ и герцогъ Милана съ знаменитымъ своимъ сыномъ.

Просперо. Герцогъ Милана и знаменитое его рожденье могли бы уличить тебя во лжи, когда бъ пора настала. (Въ сторону.) При первой встрѣчѣ, они помѣнялись взорами. — Милый Аріэль, ты будешь свободенъ. Одно слово, любезный незнакомецъ: не клевещете ли вы на себя своею рѣчью?

Миранда. Зачѣмъ отецъ мой говоритъ съ нимъ такъ непривѣтливо. Онъ третій человѣкъ, котораго встрѣчаю въ жизни; но первый, для котораго я вздохнула. Батюшка! будьте сострадательны, какъ мое сердце!

Фердинандъ. О, если ты, дѣва, никому еще не отдала своего сердца, я сдѣлаю тебя царицею Неаполя.

Просперо. Позвольте, синьоръ. Еще одно слово! (Въ сторону.) Они плѣнены другъ другомъ. Но я затрудню успѣхи нѣжной склонности, а то легкая побѣда легко и цѣнится. Еще одно слово: я тебѣ приказываю слѣдовать за мною. Тьт называешь себя именемъ, которое тебѣ не принадлежитъ. Ты, какъ лазутчикъ, прокрался на островъ, и хочешь его отнять у меня, законнаго владѣтеля.

Фердинандъ. Нѣтъ, клянусь тебѣ въ томъ честью.

Миранда. Нѣтъ, въ такомъ храмѣ не можетъ таиться злаго умысла. Если бъ злой духъ имѣлъ такое прекрасное жилище, душа бы не могла съ нимъ ужиться.

Просперо, (къ Фердинанду.) Слѣдуй за мною. (Къ Мирандѣ.) Не заступайся за него: онъ измѣнникъ! (Къ Фердинанду.) Иди; я прикую твои ноги къ головѣ твоей; ты будешь пить морскую воду; пища твоя будетъ рѣчная трава, сухіе корни и желудиная шелуха. Слѣдуй за мною.

Фердинандъ. Нѣтъ, благодарю за угощеніе! Пока врагъ мой не побѣдитъ меня силою, этому не бывать. (Обнажаетъ шпагу.)

Миранда. Безцѣнный батюшка, не испытывайте его такъ жестоко. Онъ такъ кротокъ и притомъ храбръ.

Просперо. Что это, ужъ нога — вожатымъ хочетъ быть! — Прочь со шпагою, измѣнникъ; ты корчишь храбреца, но разить не можешь: преступленіе оцѣпѣнило твою руку. Оставь угрозы! Я этой тросточкой вышибу у тебя шпагу.

Миранда. Умоляю васъ, батюшка.

Просперо. Прочь. Не вѣшайся на мое платье.

Миранда. Батюшка, сжальтесь; я за него буду порукою.

Просперо. Молчать. Еще слово, и я начну бранить тебя; а можетъ быть, возненавижу. Какъ! ты хочешь быть заступницей за вѣроломца! Молчать! Ты воображаешь, что на свѣтѣ нѣтъ людей, ему подобныхъ, потому что видѣла только Калибана, да его! Безумная! Онъ Калибанъ, если сравнить его съ прочими людьми; а люди ангелы въ сравненіи съ нимъ.

Миранда. Если такъ, желанія мои очень скромны: я не хотѣла бы видѣть людей прекраснѣе его.

Просперо, (къ Фердинанду.) Иди же. повинуйся; нервы твои ослабли, какъ у ребенка. Въ нихъ нѣтъ болѣе силы.

Фердинандъ. Правда; мой мозгъ въ оцѣпенѣніи, какъ будто отягченный сномъ. Потерю отца, слабость, потопленіе друзей, угрозы этого человѣка, который держитъ меня въ своей власти, все перенесъ бы я легко, если бъ въ окно своей темницы, хоть однажды въ день, могъ видѣть эту дѣвушку! О, тогда пусть свобода царствуетъ во всѣхъ предѣлахъ міра — мнѣ и въ темницѣ было бы не тѣсно.

Просперо, (въ сторону.) Дѣло идетъ на ладъ. (Къ Аріэлю.) Ты хорошо пополнилъ свою обязанность, прекрасный Аріэль! (Къ Фердинанду.) Слѣдуй за мною! (Къ Аріэлю.) Послушай мой приказъ.

Миранда. Не огорчайтесь; отецъ мой гораздо добрѣе, чѣмъ кажется; теперешнее обращеніе ему несвойственно.

Просперо. Ты будешь свободенъ, какъ вѣтеръ горъ, только исполни въ точности мои приказанія.

Аріэль. Будутъ исполнены.

Просперо, (къ Мирандѣ.) Слѣдуй за мною, и не проси за него. (Ухооптъ.)

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.[править]

СЦЕНА I.[править]

(Другая часть острова.)
(Входятъ Алонзо, Себастіянъ, Антоніо, Гонзало, Адріянъ, Франческо и другіе.)

Гонзало. Прошу васъ, государь, будьте веселѣе. Мы всѣ имѣемъ причину радоваться. Наше спасеніе слишкомъ вознаграждаетъ нагну потерю. Кораблекрушеніе весьма обыкновенное несчастіе. Каждый день вдова матроса и капитанъ купеческаго судна и купецъ, его хозяинъ, поражены такимъ же горемъ, какъ и мы. Но изъ милліона людей едва ли кто спасался такимъ чудеснымъ образомъ. И потому, благородные синьоры, взвѣсьте хорошенько и печаль пашу и причины утѣшенія.

Алонзо. Прошу васъ, оставьте меня въ покоѣ.

Севастшнъ. Онъ принимаетъ утѣшеніе, какъ холодную похлебку.

Антоніо. Да и лекарство-то доктора не лучше.

Себастіанъ. Смотрите, онъ заводитъ часы своего остроумія, сію минуту они будутъ бить.

Гонзало. Синьоръ!

Себастіанъ. Разъ! Считайте.

Гонзало. Если нашу скорбь умышленно питаютъ, то стоитъ только обратить ее на того, кто ее питаетъ…

Себастіанъ, (съ досадою.) Тоска!…

Гонзало. Именно: ему останется тоска. Вы сказали справедливѣе, чѣмъ думали.

Себастіанъ. А вы дали этому гораздо умнѣйшій оборотъ, чѣмъ я надѣялся.

Гонзало. И такъ, синьоръ…

Антоніо. Фу, какъ онъ любить тратить слова по-пустому.

Алонзо. Поберегите ихъ на случай.

Гонзало. Хорошо, я кончилъ, но…

Себастіанъ. Опять заговорилъ.

Антоніо. Какъ вы думаете? Кто изъ нихъ запоетъ первый? Адріянъ или онъ?

Себастіанъ. Разумѣется, старый пѣтухъ.

Антоніо. Нѣтъ, молодой пѣтушокъ.

Себастіанъ. Хорошо; побьемся объ закладъ.

Антоніо. Такъ, для смѣху.

Себастіанъ. Для шутки? Пожалуй.

Адріанъ. Хоть этотъ островъ, кажется, пустыненъ…..

Себастіанъ. Ха, ха, ха!

Антоніо. Вы проиграли.

Адріанъ. Необитаемъ и почти неприступенъ….

Себастіанъ. Однако жъ…..

Адріанъ. Однако жъ…..

Антоніо. Онъ не могъ обойтись безъ этого.

Адріанъ. Здѣсь климатъ долженъ быть тонкій, благорастворенный, пріятный по своей умѣренности.

Антоніо. Да, умѣренность очень пріятная добродѣтель.

Себастіанъ. И тонкость тоже, которую онъ помѣстилъ въ своей ученой фразѣ.

Адріанъ. Здѣсь воздухъ вѣетъ такъ отрадно.

Себастіанъ. Какъ будто у него легкіе повреждены чахоткой

Антоніо. Съ такимъ благовоніемъ, какъ будто онъ обокралъ всѣ болота.

Гонзало. Здѣсь есть все, что можетъ доставить выгоды жизни.

Антоніо. Правда, исключая возможности жить.

Себастіанъ. Что касается до этого, то ее или вовсе нѣтъ, или очень мало.

Гонзало. Какая здѣсь тучная, пышная трава? Какъ она зелена?

Антоніо. Земля, въ самомъ дѣлѣ, желтоватаго цвѣта.

Себастіанъ. Съ оттѣнками зелени.

Антоніо. Онъ почти ничего не упустилъ изъ виду.

Себастіанъ. Кромѣ одной вещи — истины.

Гонзало. Но вотъ рѣдкость, почти невѣроятная.

Себастіанъ. Какъ и многія рѣдкости.

Гонзало. Платье наше, даромъ что было въ морѣ, сохранило блескъ и свѣжесть; даже цвѣтъ его, отъ соленой воды, сталъ ярче и чище.

Антоніо. Если бы одинъ изъ кармановъ его могъ говорить, такъ и онъ бы сказалъ, что онъ лжетъ.

Себастіанъ. Или спряталъ бы его замѣчаніе.

Гонзало. Мнѣ кажется, что платье наше теперь такъ же ново, какъ было въ то время, когда мы его надѣли въ Африкѣ въ первый разъ, на свадьбѣ прекрасной королевской дочери, Кларибеллы, съ тунисскимъ царемъ.

Себастіанъ. Славная была свадьба, и какъ удачно наше возвращеніе.

Адріанъ. Никогда Тунисъ не видалъ еще такой красавицы на тронѣ.

Гонзало. Да, со временъ вдовы Дидоны.

Антоніо. Вдовы? Чортъ возьми!.. Какъ эта вдова туда попала? Вдова Дидона.

Себастіанъ. Ну, что за важность, что онъ не прибавилъ вдовца Энея! Добрый синьоръ, ужъ вы слишкомъ взыскательны.

Адріанъ. Вы сказали, вдовы Дидоны? Что вы меня дурачите! Она была не тунисская, а карѳагенская королева.

Гонзало. Да Тунисъ-то, синьоръ, былъ Карѳагенъ.

Адріанъ. Карѳагенъ?

Гонзало. Увѣряю васъ, Карѳагенъ.

Антоніо. Его слова точно волшебная арфа,

Себастіанъ. Онъ сразу выстроилъ и стѣну и дома.

Антоніо. Послѣ этого у него ничего нѣтъ невозможнаго.

Себастіянъ. Онъ, пожалуй, увезетъ въ карманѣ этотъ островъ, и подаритъ его своему сыну вмѣсто яблока.

Антоніо. И посѣетъ зернышки этого яблока въ морѣ, чтобъ произрастить Архипелагъ.

Гонзало. Какъ?

Антоніо. Нѣтъ, такъ, ничего.

Гонзало. Государь, мы говорили сейчасъ, что платье наше имѣетъ такой же видъ, какъ въ то время, когда мы были въ Тунисѣ на свадьбѣ вашей дочери, что теперь королева.

Антоніо. И лучшая изъ всѣхъ тамъ бывшихъ.

Себастілно. Прошу васъ, исключите вдову ли дону!

Гонзало. Не правда ли, государь, камзолъ мой такъ же новъ, какъ въ первый разъ, когда я надѣлъ его, т. е., разумѣется, до нѣкоторой степени.

Антоніо. А степень эта счастливый рыбный ловъ.

Гонзало. Когда я былъ въ немъ на свадьбѣ вашей дочери.

Алонзо. Вы насильно вбиваете мнѣ въ уши печальныя мысли. О! лучше бъ я никогда тамъ не выдавалъ своей дочери замужъ! Возвращаясь съ ея свадьбы, я лишился сына, и какъ видно, лишился и дочери, — она такъ далеко отъ Италіи. А ты, дитя мое, наслѣдникъ Неаполя и Милана, какому чудовищу морскому достался ты на съѣденіе!

Франческо. Но, быть можетъ, онъ живъ еще. Я видѣлъ, какъ онъ выбивался изъ подъ волнъ и несся по ихъ зыбучимъ хребтамъ; онъ топталъ бунтующую влагу; онъ разбивалъ ее и брызги металъ по сторонамъ, и грудью напиралъ на самаго грознаго изъ ярыхъ валовъ, стремившихся на него съ разверзтою пастью. Гордое чело его возвышалось надъ опѣненными волнами, и ударяя по нимъ сильно и ловко могучими руками, какъ двумя веслами, онъ несся къ берегу, котораго круть, упираясь въ море, казалось, будто садилась и опускалась, чтобы принять его. Я не сомнѣваюсь: онъ живой достигъ до берега.

Алонзо. О, нѣтъ; онъ погибъ!

Себастілно. Вы сами на себя, государь, должны пенять за эту великую потерю. Чтобы лишить Европу счастія обладать вашею дочерью, вы согласились скорѣе предать ее въ объятія Африканца! Мысль, что она далеко отъ очей вашихъ, еще самое меньшее изъ несчастій. Но вы имѣете много причинъ проливать слезы раскаянія.

Алонзо. О, замолчи!

Себастілно. Мы всѣ на колѣняхъ молили васъ, желая отклонить отъ этой мысли. И прекрасная дочь ваша, колеблясь между отвращеніемъ и дочернимъ долгомъ, не знала, на что рѣшиться. Я боюсь, не навсегда ль лишились мы вашего сына. По милости этой экспедиціи, Миланъ и Неаполь будутъ имѣть болѣе вдовъ, чѣмъ мы мужчинъ, которыхъ привеземъ къ нимъ для утѣшенія; а все ваша вина,

Алонзо. Потеря моя отбитъ вины моей.

Гонзало. Синьоръ Себастіанъ, вы хотя и правду говорите, но правда эта слишкомъ жестока и вовсе неумѣстна. Вы растравляете рану, вмѣсто того, чтобы стараться облегчить ее.

Себастілно. Прекрасно!

Антоніо. Точно операторъ.

Гонзало. Когда чело ваше облекается мракомъ, добрый государь нашъ, и въ нашихъ душахъ пасмурно.

Себастілно. Погода пасмурна?

Антоніо. Очень пасмурна

Гонзало. Имѣй я, государь, на этомъ островѣ плантаціи….

Антоніо. Онъ бы насадилъ здѣсь крапивы.

Себастілно. Щавелю или репейнику.

Гонзало. И если бы я былъ царемъ его, знаете ли, что бы я тогда сдѣлалъ?..

Себастіянъ. Не знаю, только не былъ бы пьяницею за неимѣніемъ вина.

Гонзало. Я бы дѣлалъ все не такъ, какъ обыкновенно дѣлается! Я бы запретилъ всѣ роды промысловъ. Не было бъ и имя ни суда и тяжбъ; никто бы и грамотѣ не зналъ. У меня не было бы ни службы, ни богатства, ни бѣдности, ни контрактовъ, ни наслѣдствъ, ни границъ, ни рубежей на поляхъ, ни виноградниковъ, ни пашенъ, ничего этого; ни серебра, ни масла, ни хлѣба, ни вина; не было бы въ употребленіи никакихъ работъ; всѣ люди были бы праздны, всѣ до одного, и женщины то же; но онѣ были бы чисты и цѣломудренны, и главное, не было бы старшаго.

Себастіянъ. А между тѣмъ самъ хочетъ быть его властителемъ.

Антоніо. Да, конецъ его республики уничтожаетъ начало.

Гонзало. Природа бы произращала все безъ трудовъ и усилій человѣка: у меня бы не было ни предательства, ни бродяжничества, ни шпагъ, ни копьевъ, ни сабель, ни самострѣловъ и никакихъ другихъ военныхъ снадобій. Но природа сама производила бы все въ излишествѣ и обиліи для потребностей моего бѣднаго народа.

Себастіянъ. Безъ сомнѣнія, не будетъ и браковъ между подданными!

Антоніо. Конечно, всѣ люди будутъ безпутные и плуты.

Гонзало. Мое царство было бы такъ совершенно, что затмило бы собою золотой вѣкъ.

Себастіянъ. Да здравствуетъ его величество!

Антоніо. Долгіе дни Гонзало!

Гонзало. Вы слышите, государь?

Алонзо. Замолчите, пожалуй-ста, я ничего не слышу.

Гонзало. Я очень вѣрю вашему величеству. Я говорилъ для того только, чтобы позабавить этихъ господъ, у которыхъ нервы такъ нѣжны и щекотливы, что они готовы смѣяться надъ всякимъ вздоромъ.

Антоніо. Мы надъ вами смѣялись.

Гонзало. Потому, что я во вздорахъ этого рода предъ вами ничто. Такъ смѣйтесь же надъ вздоромъ.

Антоніо. Какова пощечина!

Себастіянъ. Еще хорошо, что она не въ прямомъ смыслѣ пришлась намъ.

Гонзало. Вы рыцарь храбраго десятка. Вы, пожалуй, и луну сбили бъ съ мѣста, еслибъ она только вздумала пять недѣль сряду остаться патомъ же мѣстѣ.

(Невидимо является Аріэль. Слышна торжественная музыка.)

Себастіянъ. Да, мы бы рѣшились на это; и тогда горе ночнымъ птицамъ!

Антоніо. Къ чему сердиться, добрый синьоръ! —

Гонзало. Не безпокойтесь; я не рискую своимъ благоразуміемъ за такую дешевую цѣну. Убаюкайте меня чѣмъ нибудь смѣшнымъ: мнѣ что-то спать хочется.

Антоніо. Спите съ Богомъ, только слушайте насъ.

(Всѣ засыпаютъ, кромѣ Алонзо, Себастіяна и Антоніо.)

Алонзо. Что это? Ужъ всѣ заснули! О если бъ сонъ также оковалъ и мои мысли. А что-то и меня къ тому клонитъ.

Себастіянъ. Не противьтесь, государь, благодѣтельному вліянію сна. Онъ рѣдко посѣщаетъ печальныхъ; когда жъ приходить, то несетъ съ собой и утѣшеніе.

Антоніо. Мы оба, государь, будемъ оберегать васъ во время сна.

Алонзо. Благодарю. Я усталъ ужасно!

(Алонзо спитъ; Аріэль уходитъ.)

Себастіянъ. Что за смертное оцѣпенѣніе овладѣло ими?

Антоніо. Видно здѣсь такое свойство климата.

Себaciniянъ. Отъ чего жъ не дѣйствуетъ оно на наши вѣжды? Мнѣ вовсе спать не хочется.

Антоніо. И мнѣ то же. Духъ мой бодръ; они всѣ повалились, какъ будто съ общаго согласія и лежатъ, какъ пораженные громомъ! Чтобы это значило? Благородный Себастіявъ, я читаю на лицѣ вашемъ, чѣмъ бы вы хотѣли быть. Случаи васъ привѣтствуетъ, а мое разгоряченное воображеніе видитъ корону, спускающуюся на вашу голову.

Себастіянъ. Ужъ ты не спишь ли?

Антоніо. Кажется, вы слышите слова мои?

Себастіянъ. Слышу. Но ты говоришь, кокъ въ бреду: что ты сказалъ? Странное усыпленіе! Спать съ открытыми глазами! Глядѣть, говорить, двигаться и съ тѣмъ вмѣстѣ такъ крѣпко спать!….

Антоніо. Благородный Себастіявъ, вы усыпляете свое счастіе, — или лучше сказать, губите его! Вы бодрствуете, а глаза ваши закрыты.

Себастіянъ. Ты явно бредишь; но въ бреду твоемъ есть связь.

Антоніо. Я теперь совсѣмъ не расположенъ къ шуткамъ. Если вы поняли мысль мою, то должны быть также далеки отъ нихъ.

Себастіянъ. Хорошо, я буду стоячей водой.

Антоніо. А я пущу васъ въ ходъ.

Себастіянъ. Согласенъ, потому, что наслѣдственная лѣнь мѣшаетъ движенью моихъ мыслей.

Антоніо. Ахъ, если бъ знали вы, какъ льститъ вамъ планъ мой, хотя вы смѣетесь надъ нимъ. Какъ вы прилѣпляетесь къ нему болѣе и болѣе, не смотря на то, что его отвергаете. Нерѣшительные люди, гонимые страхомъ и лѣнью, часто нечувствительно приближаются къ предначертанной цѣли!

Себастіанъ. Сдѣлай милость, объяснись; пламень глазъ твоихъ и лица возвѣщаютъ обдуманное предпріятіе, которымъ ты нетерпѣливо хочешь разрѣшиться.

Антоніо. Вотъ что, синьоръ: хоть этотъ господинъ, котораго память такъ коротка (и память о которомъ будетъ также непродолжительна, послѣ его погребенія), едва не увѣрилъ всѣхъ, что сынъ короля еще живъ; но это такъ же правдоподобно, какъ и то, что спящій здѣсь теперь плаваетъ.

Себастіянъ. Я то же думаю, что онъ утонулъ.

Антоніо. О! какія высокія надежды должны родиться въ васъ! — Такъ вы согласны со мною, что Фердинандъ потонулъ?

Себастіянъ. Разумѣется.

Антоніо. И такъ, скажите, кто ближайшій наслѣдникъ неаполитанскаго престола?

Себастіянъ. Кларибелла.

Антоніо. Тунисская королева? Которая живетъ на сто миль далѣе вѣроятностей жизни, которая не можетъ получить изъ Неаполя ни одной вѣсти, если не возьмется доставить ее солнце (а колесница луны слишкомъ тяжела для этого)? Да покуда къ ней дойдетъ эта вѣсть, подбородокъ новорожденнаго успѣетъ обрости бородою. Возвращаясь отъ нея на родину, всѣ мы были поглощены разъяреннымъ моремъ. Только немногихъ изъ насъ оно выбросило на землю для того, чтобъ совершить дѣло, которому все прошедшее служитъ вступленіемъ. Остальное предоставлено намъ съ вами.

Себастіянъ. Что за вздоръ ты мелешь? Правда, дочь брата моего, королева Туниса, она же и наслѣдница Неаполя; правда и то, что между двумя этими странами порядочное разстояніе…

Антоніо. Такое разстояніе, что каждый локоть его, кажется, кричитъ: Не тебѣ, Кларибеллаj измѣрять меня до Неаполя.— Сиди себѣ въ Тунисѣ, пускай пробудится Себастіянъ. Если бъ они всѣ находились въ объятіяхъ смерти, все было бы не хуже теперешняго? Здѣсь есть человѣкъ, который могъ бы управлять Неаполемъ такъ же хорошо, какъ и этотъ спящій король; есть вельможи, которые умѣли бы ораторствовать такъ же долго и скучно, какъ Гонзало: я самъ умѣю трещать по сорочью. О, еслибъ вы такъ же мыслили, какъ я, ихъ сонъ славно помогъ бы вашему возвышенію! Понимаете ли вы меня?

Себастіанъ. Кажется, понимаю.

Антоніо. Ну, а ваши мысли? Думаютъ ли они объ вашемъ счастіи?

Себастіанъ. Мнѣ помнится, что ты подрылся подъ своего брата Проснеро.

Антоніо. Правда, и посмотрите какъ пристала мнѣ его одежда; гораздо лучше прежней. Слуги брата моего, прежде мнѣ равные, теперь мои рабы.

Себастіанъ. Ну, а совѣсть?

Антоніо. Совѣсть, синьоръ! А. гдѣ ея гнѣздо? Будь она мозоль, такъ я надѣлъ бы туфли; а я дышу свободно, въ груди такой богини нѣтъ. Скорѣй двѣнадцать совѣстей, ставъ между мною и Миланомъ, оледенѣютъ и опять растаютъ, чѣмъ приведутъ меня въ смущеніе. Вотъ лежитъ братъ вашъ: онъ былъ бы не лучше земли, на которой лежитъ, если бъ онъ въ самомъ дѣлѣ былъ тѣмъ, чѣмъ кажется. Тремя вершками этой послушной шпаги я могу его усыпить навсегда. Слѣдуя моему примѣру, вы можете осудить на вѣчное молчаніе обветшалаго нравоучителя и онъ не станетъ осуждать нашего поступка; что же до остальныхъ, всѣ они такъ жадно пристанутъ къ намъ, какъ кошка къ молоку; всѣ они покажутъ намъ часы въ назначенный нами часъ при каждомъ новомъ предпріятіи.

Себастіанъ. Я готовъ итти по слѣдамъ твоимъ, и какъ ты взошелъ на престолъ Милана, я вступлю на неаполитанскій. Обнажи шпагу; одинъ ударъ избавить тебя отъ платежа подати и купитъ мою любовь, любовь короля.

Антоніо. Обнажимте вмѣстѣ: и когда подыму я руку, вы нападайте на Гонзало.

Себастіанъ. Еще слово. (Они шепчутся.)

(Музыка. Входитъ Аріэль; онъ невидимъ.)

Аріэлъ. Съ помощію своей науки, властелинъ мой увидѣлъ опасность, въ которой находятся его друзья, и послалъ меня, (чтобъ планъ его не разрушился), спасти ихъ.

(Поетъ надъ ухомъ Гонзало.)

«Пока вы лежите, объятые сномъ,

«Измѣна надъ вами, съ подъятымъ мечомъ,

«Ждетъ только минуты; — страшитесь!

«Когда дорожите вы жизнью своей;

«Вы сонъ отгоните, и будьте бодрѣй.

«Скорѣе проснитесь!

«Проснитесь скорѣй!»

Антоніо. И такъ нападемъ вмѣстѣ.

Гонзало. Небесные ангелы, спасите короля!

(Всѣ просыпаются.)

Алонзо. Что? Что такое? Эй! Вставать! Къ чему эти обнаженныя шпаги? Отъ чего ваши взоры такъ дики?

Гонзало. Что случилось?

Себастіанъ. Въ то время, какъ мы охраняли покой вашъ, государь, вдругъ слышимъ дикій ревъ, какъ будто вепрей, или львовъ. Не это ли и васъ разбудило? Онъ ужасно поразилъ мой слухъ.

Алонзо. Я ничего не слышалъ.

Антоніо. О! этотъ ревъ способенъ былъ испугать чудовище и поколебать землю; казалось, то былъ ревъ цѣлаго стада львовъ.

Алонзо. Слышалъ ли ты его, Гонзало?

Гонзало. Да; я слышалъ какой-то странный и смутный шумъ; онъ пробудилъ меня; я вскрикнулъ въ просонкахъ и толкнулъ васъ, государь; когда же открылъ глаза, ихъ шпаги были обнажены: — дѣйствительно, здѣсь былъ какой-то шумъ. Будемъ осторожны, или лучше, уйдемъ отсюда; обнажимъ мечи!

Алонзо. Пойдемъ и примемся снова искать моего бѣднаго сына.

Гонзало. Да спасутъ его небеса отъ этихъ звѣрей! Онъ непремѣнно долженъ быть на здѣшнемъ островѣ.

Алонзо. Пойдемъ.

Аріэль, (въ сторону.) Лечу повѣдать властелину о моемъ подвигѣ. Иди, царь, ищи своего сына; тебя здѣсь охраняютъ. (Уходитъ.)

СЦЕНА II.[править]

Другая часть острова.
(Входитъ Калибанъ съ вязанкою дровъ; слышенъ громъ;)

Калибанъ. Чтобъ всѣ заразы, ядовитыя испаренія, какія солнце высасываетъ изъ болотъ, трясинъ и рытвинъ, обрушились на Просгіеро и не оставили бъ на немъ безъ страданія ни одного волоса. Знаю, духи его меня слышутъ; но я не могу не проклинать его. О, безъ его приказаній, они не стали бы кусать меня, пугать своими искривленными рожами, купать въ болотахъ, сбивать съ дороги, свѣтясь блудящими огоньками посреди ночнаго мрака. За всякую бездѣлицу онъ на меня посылаетъ ихъ: то въ видѣ обезьянъ, корчатъ они мнѣ рожи, щелкаютъ Зубами и потомъ кусаютъ; то ежомъ подкатятся мнѣ подъ ноги и, загородивъ дорогу, колятъ меня въ босыя пяты своими иглами. Иногда… Я просто — язва, покрытая гадами и зміями, которыя ядовитыми жалами шипятъ на меня такъ ужасно, что я прихожу въ помѣшательство. Ой… вотъ опять.

(Входитъ Тринкуло.)

Вотъ идетъ одинъ изъ его духовъ; онъ будетъ мучить меня за то, что я мѣшкатно несу дрова. Припаду къ землѣ; быть можетъ, онъ меня не замѣтитъ.

Тринкуло. Ни кустика, ни деревца, гдѣ бы скрыться отъ непогоды, а ужъ сбирается новая гроза. Чу! какъ она запѣваетъ въ воздухѣ. Вонъ склубилась черная туча. Экая огромная, точно бочка, готовая лопнуть и вылить всю свою воду. Если громя, будетъ гремѣть по давишнему, то я ужъ и не знаю, куда приклонить свою головушку. Вѣдь эта туча хлынетъ ведрами. — Это что такое, человѣкъ или рыба?… Мертвое или живое? Рыба; пахнетъ рыбою, да только старою, какъ будто трескою и то не совсѣмъ свѣжею. Будь я теперь въ Англіи и имѣй хоть рисунокъ съ этой рыбы, ни одинъ праздничный дуракъ не прошелъ бы мимо, не давъ серебряной монеты. Тамъ бы я сталъ человѣкомъ отъ этаго чудовища; тамъ каждая рѣдкая скотина выводитъ въ люди. Тамъ ужъ такіе люди. У нихъ каждый фенитъ припеченъ къ сердцу, когда имъ надо порадовать хромаго бѣдняка, а десятка не пожалѣютъ, чтобъ взглянуть на мертваго Индѣйца. — Ноги, какъ у человѣка, а плавательныя перья словно руки. Да онъ тепелъ, клянусь честью! Выходить, я ошибся: это не рыба, а просто, островитянинъ, только что пораженный громомъ. (Слышенъ громъ.) Охъ!… гроза опять начинается; лучше спрячусь подъ его балахонъ; что дѣлать: другаго убѣжища здѣсь нѣтъ! Неучастіе сводитъ человѣка съ странными товарищами. Укроюсь хоть здѣсь, пока нелегкую пронесетъ.

(Входитъ Стегано, съ бутылью въ рукахъ.)

Стефано, (поетъ):

«Нѣтъ, въ море плыть я не хочу;

«Умру на берегу я…..

Нѣтъ, эта пѣсня слишкомъ глупа, чтобъ отпѣвать ею человѣка. Вотъ такъ настоящія поминки! (Пьетъ.)

«Нашъ мастеръ, да юнга, да боцманъ, да я,

» Пушкарь да помощникъ его; ну, да и всѣ мы,

«Луизу, Марьяну, Христиту любя,

«Терпѣть не могли глупой Эммы.

«Языкъ у нея, какъ у вѣдьмы, былъ золъ;

«Бывало, кричитъ на насъ: къ чорту пошелъ!

«Бишь запаха дегтя, смолы не любила;

«Съ портнымъ же проклятая дружбу водила, —

«Такъ въ море же, дѣтки, эй, въ море ее!

Чортъ съ ней!

И это то-же дрянная пѣсня; но вотъ истинное утѣшеніе. (Пьетъ.)

Калибанъ. Не терзай меня. О¹

Стефано. Что это такое? Ужъ не черти ли здѣсь водятся? Что вы дикарями да Индейцами меня пугать хотите? Хе, я не за тѣмъ вынырнулъ изъ воды, чтобъ побояться твоихъ четырехъ ногъ. Обо мнѣ сказано, что никакой чортъ на четверенькахъ не обратитъ меня въ бѣгство; и быть посему, пока Стефано дышитъ.

Калибанъ. Этотъ духъ терзаетъ меня! О!

Стефано. Это какое нибудь чудовище острова о четырехъ ногахъ. Его, видно, трясетъ лихорадка, а то гдѣ ему къ чорту выучиться говорить по нашему? Дамъ ему за то хлѣбнуть, авось поможетъ. Если мнѣ удастся излечить его, потомъ освоить и привести въ Неаполь, онъ будетъ славный подарокъ какому угодно царю, коли онъ ходитъ на кожаныхъ подошвахъ.

Калибанъ. Не мучь меня, прошу тебя; я духомъ отнесу домой дрова.

Стефано. Онъ теперь въ жару несетъ чепуху. Дамъ ему глотнуть изъ бутылочки: если онъ никогда не пилъ вина, то я его вылечу отъ бреда. Если мнѣ удастся поставить его на ноги, да сдѣлать ручнымъ, то я недорого возьму за него; онъ и самъ за себя приплатится тому, кто будетъ владѣть имъ, да еще чистою монетою.

Калибанъ. Ты меня до сихъ поръ немного мучилъ; но я чувствую, что начнешь сейчасъ; ты дрожишь, вѣрно Просперо подѣйствовалъ надъ тобою.

Стефино. Повернись сюда; открой ютъ; вотъ эта штука развяжетъ тебѣ языкъ, кошка; ну, открывай рогъ. Гіей: это протрясетъ твою немочь; вѣрь слову. Ты не узнаешь своего друга. Ну же, открой свою пасть!

Тринкуло. Мнѣ что-то знакомъ этотъ голосъ. Это долженъ быть — но онъ потонулъ; — нѣтъ, лукавый шутитъ. О Господи! Защити меня!

Стефано. Четыре ноги и два голоса; премилое чудовище! Передній его голосъ теперь будетъ привѣтливо говорить о другѣ; за то задній занесетъ всякой вздоръ и станетъ злословить. Хоть бы пришлось истратить на него все вино, я помогу его горю. Ну, повернись! Подставляй другую глотку.

Тринкуло. Стефано!

Стефано. Что? Твой другой голосъ зоветъ меня? Помилуй, Господи! Это дьяволъ, а не чудовище. Брошу его! Чтобъ съ чортомъ обѣдать, нужна длинная ложка, а у меня ее нѣтъ.

Тринкуло. Стефано!… Если ты Стефано, дотронься до меня, скажи мнѣ хоть слово. Я Тринкуло; испугайся; — твой добрый другъ Тринкуло.

Стефано. Если ты Тринкуло, то вылѣзай, — я вытащу тебя за маленькія ноги. Если тутъ есть Тринкуловы ноги, то вѣроятно, вотъ эти. Въ самомъ дѣлѣ, Тринкуло. Какъ ты очутился въ брюхѣ такого пугала? Ужъ онъ не разрѣшается ли Тринкулами.

Тринкуло. Я принялъ его за убитаго громомъ. — Такъ ты не утонулъ, Стефано?… Надѣюсь теперь, что ты не утонулъ. — Прошла ли гроза? Я спрятался отъ грозы подъ одежду этого мертваго пугала. — А ты живъ, Стефано?… О Стефано! два Неаполитанца спасены.

Стефано. Сдѣлай милость, не тряси меня такъ сильно, у меня желудокъ еще слабъ.

Калибанъ. Какія прекрасныя существа, если они только не демоны! Вотъ этотъ вѣрно чудный богъ, у него небесный есть напитокъ. Преклоню предъ нимъ колѣна.

Стефано. Какимъ образомъ ты спасся? Какъ попалъ сюда? Бутылки ради, разскажи, какъ ты попалъ сюда. Я спасся на бочкѣ вина, которую матросы выбросили за бортъ. Клянусь этой флягой, а я самъ сдѣлалъ ее изъ древесной коры, только что вышелъ на сушь.

Калибанъ. Клянусь этой бутылкой, быть твоимъ рабомъ, въ ней не земной напитокъ.

Тринкуло. Я, братецъ, вплавь, какъ утка, добрался до берегу; я плаваю, какъ утка, Богъ свидѣтель.

Стефано. На, приложись; хотя ты плаваешь, какъ утка, а все таки порядочный гусь.

Тринкуло. Стефано, много у тебя еще этого?

Стефано. Цѣлая бочка, чертова голова; погребъ мой въ скалѣ на берегу моря: тамъ спряталъ я вино. Ну, что, пугало? Какъ твоя лихорадка?

Калибанъ. Не съ небесъ ли ты упалъ?

Стефано. Да, съ луны… вѣришь? я былъ на ней, когда тамъ разглядѣли человѣка.

Калибанъ. Я видѣлъ тебя на ней и обожаю тебя. Владычица моя показывала мнѣ тебя, твою собаку и кустъ.

Стефано. Ну, клянись же, поцѣлуй книгу; и сейчасъ наполню ее свѣжимъ; клянись, что ли.

Тринкуло. Вотъ глупое-то чудовище! Чтобъ не видать солнца. — И я боялся его! Вѣритъ въ человѣка на лунѣ! — ахъ, ты легковѣрное пугало! А вѣдь какъ исправно тянетъ, клянусь честью.

Калибанъ. Я покажу тебѣ здѣсь на островѣ каждый плодородный клочекъ (земли); я цѣлую твои ноги, только будь моимъ божествомъ.

Тринкуло. Клянусь небомъ, это самое коварное и пьяное чудовище; засни его божество, онъ высосетъ у него всю бутылку.

Калибанъ. Цѣлую твои ноги, и клянусь быть твоимъ рабомъ.

Стефано. Ну, хорошо; на колѣна! клянись!

Тринкуло. Я животъ надорву отъ смѣха, глядя на этого урода съ собачьей головой. Отвратительное животное! Меня разбираетъ охота поколотить его.

Стефано. На, цѣлуй!

Тринкуло. Еще если бъ этотъ уродъ не пилъ. Ужасная гадина.

Калибанъ. Я укажу тебѣ лучшіе ключи; я наберу тебѣ ягодъ, буду ловить для тебя рыбу, таскать дрова. Чтобы зараза пала на тирана, которому я до сихъ поръ служилъ. Не понесу ему ни прутика. Я послѣдую за тобою, чудесный человѣкъ.

Тринкуло. Презабавное чудовище! И жалкій пьянюшка у него чудесный человѣкъ.

Калибанъ. Я сведу тебя, гдѣ растутъ дикія яблоки; моими длинными когтями буду отрывать тебѣ свѣжіе трюфли, покажу тебѣ гнѣздо сои, научу ловить быстрыхъ обезьянъ (сагуиновъ), укажу тебѣ орѣшникъ, гдѣ спѣлыя связочки висятъ кистями по деревьямъ, и буду ловить для тебя молодыхъ сернъ на высокихъ утесахъ; хочешь ли итти со мною?

Стефано. Ну, хорошо! — Ступай же впередъ, безъ дальнихъ разговоровъ. — Тринкуло, такъ какъ государь и вся» наша компанія потонули, такъ мы здѣсь царствуемъ, мы всему наслѣдники! Неси же мою бутыль. Товарищъ, Тринкуло, мы скоро ее опять наполнимъ.

Калибанъ, (поетъ пьяный.) Прощай, господинъ мой, прощай, прощай!

Тринкуло. Ого, какъ завылъ уродъ нашъ! Смотри, какая пьяная рожа!

«Ужъ больше за рыбой нырять я не буду!

«Дрова имъ рубить и таскать,

«Когда захотятъ приказать

«Мыть рухлядь и чистить посуду;

«Банъ, банъ, Калибанъ

«Хозяинъ другой тебѣ данъ!

«Ты весь измѣнился,

«Съ тираномъ простился,

«Банъ, банъ Калибанъ

«Свобода, ура! свобода, свобода! ура!

Стефано. Ну, диво чудное! Показывай дорогу!

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.[править]

СЦЕНА I.[править]

(Передъ пещерою Просперо.)
(Входитъ Фердинандъ съ полѣномъ въ рукахъ.)

Фердинандъ. Удовольствія достаются иногда тягостно; но трудъ возвышаетъ наслажденіе: есть униженія, которыя сносишь съ честью; и низкій трудъ ведетъ не рѣдко къ роскошной цѣли. Моя низкая должность была бы для меня такъ же несносна, какъ она противна мнѣ; но царица, которой служу я, воскрешаетъ мертваго и труды мои обращаетъ въ наслажденіе. О, въ ней пріятностей въ десять разъ болѣе, чѣмъ грубости въ ея отцѣ; онъ весь изъ грубости составленъ. Я долженъ принесть нѣсколько тысячъ полѣнъ и сложить ихъ въ порядкѣ. Вотъ его приказаніе. Моя нѣжная госпожа плачетъ, когда застаетъ меня за работою, она говоритъ, что никогда такое унизительное ремесло не было выполняемо такимъ слугою — и я забываю все. Тайныя думы услаждаютъ тягость труда: я работаю и въ то же время празденъ.

(Входятъ Миранда и Просперо въ отдаленіи.)

Миранда. Онъ опять за работою! Послушайте, не трудитесь такъ много. Какъ бы я желала, чтобъ молнія сожгла всѣ эти дрова, которыя вамъ приказано складывать въ груды. Бросьте ихъ и отдохните. Когда ихъ будутъ жечь, они заплачутъ, что такъ васъ утруждали. Отецъ мой погрузился въ науку свою; отдохните, теперь вы часа на три свободны.

Фердинандъ. Милая госпожа, солнце садится: я не успѣю кончить труда, который на меня возложенъ.

Миранда. Такъ присядьте, я сама буду носить дрова ваши. Пожалуй-ста, дайте мнѣ вашу ношу; я отнесу ее, куда слѣдуетъ.

Фердинандъ. Очаровательное созданіе! Нѣтъ, скорѣй я вывихну руки, пусть порвутся мои жилы и лопнетъ хребетъ, чѣмъ соглашусь сидѣть празднымъ и допустить васъ до такого труда.

Миранда. Почему же? Онъ такъ же пристанетъ ко мнѣ, какъ и къ вамъ; притомъ я легче перенесу его, потому что я буду трудиться по доброй волѣ, тогда какъ васъ принуждаютъ.

Просперо, (въ сторону.) Бѣдная! Ядъ разлился въ сердцѣ твоемъ. — Это доказываетъ твой приходъ сюда.

Миранда. Вы, кажется, очень устали.

Фердинандъ. Нѣтъ, благородная госпожа моя! И полночь для меня заря, когда вы со мною. Какъ васъ зовутъ, скажите мнѣ. Я хочу знать ваше имя только для того, чтобъ поминать въ молитвахъ.

Миранда. Миранда! — Ахъ, Боже мой! Да я мѣшаю вамъ работать моими разговорами.

Фердинандъ. Миранда, изумительное существо, достойное высочайшаго обожанія! Сокровище, ты выше всего драгоцѣннаго въ мірѣ! Я видѣлъ много женщинъ; на многихъ глядѣлъ я съ уваженіемъ; уста ихъ часто точили сладкія рѣчи, чтобъ оковать мой слухъ; я любилъ много женщинъ за многія добродѣтели, но ни одну съ такою полнотой души. Всегда какой нибудь недостатокъ, враждуя съ ихъ достоинствами., затемнялъ ихъ красоту. Но васъ, васъ, столь совершенную, безподобную, природа создала на образецъ.

Миранда. Я никогда не видала существа одного со мною пола; я не помню ни одного женскаго лица, исключая моего собственнаго, которое я видѣла въ зеркалѣ; я не видала такъ же ни одного существа, которое бы я могла назвать мужчиной, кромѣ васъ и батюшки. Не знаю, какія еще бываютъ лица, но, клянусь сердцемъ, моимъ единственнымъ сокровищемъ, я не желала бы имѣть въ жизни инаго товарища, кромѣ васъ; я не могу вообразить себѣ человѣческаго лица, которое бы понравилось мнѣ столько же, какъ ваше. Но я говорю слишкомъ нескромно, и совсѣмъ забыла наставленія батюшки.

Фердинандъ. По званію, я принцъ, Миранда, а теперь, можетъ быть, и царь; (лучше бъ этаго не было). Я не перенесъ бы обязанности дровосѣка, такъ же, какъ неотвязчиваго жужжанья мухи около губъ моихъ. Выслушайте голосъ души моей: съ той минуты, когда я тебя увидѣлъ, сердце мое отдалось тебѣ подъ власть. Я сталъ твоимъ рабомъ, и только для тебя я такъ терпѣливо тружусь.

Миранда. Любишь ты меня?

Фердинандъ. О, небо и земля, будьте свидѣтелями моей клятвы, и увѣнчайте чувства мои успѣхомъ, если слова мои искренни; если же они только пустой звукъ, то лучшія мои надежды обратите мнѣ въ бѣду. Болѣе всего въ мірѣ я люблю, цѣню и уважаю васъ.

Миранда. Какая я глупая! Я плачу о томъ, что меня радуетъ.

Просперо. Счастливая встрѣча двухъ рѣдкихъ сердецъ! О, небеса, пролейте благодать свою на эту жатву чувствъ.

Фердинандъ. Зачѣмъ вы плачете?

Миранда. Затѣмъ, что я не смѣю предложить того, что мнѣ хотѣлось бы отдать вамъ, и принять то, безъ чего мнѣ жизнь не въ жизнь; но это ребячество! И чѣмъ больше чувства мои хотятъ скрываться, тѣмъ больше они обличаются. Прочь ложный стыдъ; святая чистосердечная невинность, подкрѣпи меня. Я жена ваша, если вы женитесь на мнѣ, если же нѣтъ — я умру вашей служанкой. Вы можете отказать мнѣ въ милости быть подругой вашей; но волею или неволею я буду вашей рабою.

Федринаидъ. Владычица! Я рабъ твой!

Миранда. Итакъ, вы мой супругъ?

Фердинандъ. О, да, и такъ же охотно, какъ невольникъ бросается въ объятія свободы: вотъ моя рука.

Миранда. Вотъ и моя, и съ нею сердце. Теперь прости на полчаса.

Фердинандъ. Тысячу разъ, тысячу разъ прости.

(Уходитъ.)

Просперо. Я не могу такъ радоваться, какъ они; но ничему на свѣтѣ я такъ не радовался, какъ этому. Примусь за книги: до ужина надо еще кончить много дѣла. (Уходитъ.)

СЦЕНА II.[править]

(Другая часть острова.)
Входятъ: Калибанъ, Стефано, Тринкуло.

Стефано. Ни слова! — только тогда станемъ мы пить воду, когда бочка опорожнится; ни капли прежде: пей, чудище!

Тринкуло. Чудовище! Говорятъ, что на островѣ всего только пять человѣкѣ: насъ здѣсь трое, — если у остальныхъ двухъ головы въ такомъ же порядкѣ, какъ наши, то государство шатается.

Стефано. Пей же, чудище, когда я тебѣ приказываю; гдѣ твои глаза? Или подъ лобъ закатились?

Тринкуло. Да гдѣ же имъ быть! Славное бы онъ былъ чудовище, если бъ глаза у него были на хвостѣ.

Стефано. Ай да уродъ, пріятель! Онъ утопилъ языкъ свой въ винѣ. А вотъ я, такъ и въ морѣ не утону: я плылъ тридцать пять миль отъ сѣвера къ югу, прежде чѣмъ попалъ на берегъ, клянусь Богомъ! — Ты будешь моимъ знаменщикомъ, чудовище, моимъ намѣстникомъ.

Тринкуло. Знаменщикъ — такъ; а ужъ намѣстникомъ, гдѣ ему! Ему не устоять на мѣстъ..

Стефано. Мы другъ другу не будемъ перебивать дороги, господинъ уродъ.

Тринкуло. Куда! да и впередъ-то не далеко уйдете, а будете лежать, какъ собаки; слова не пикнете.

Стефано. Теленокъ, да скажи въ жизни хоть слово, если ты доброй теленокъ.

Калибанъ. Какъ поживаетъ ваша честь; дай мнѣ поцѣловать твой башмакъ. А тому служить не хочу: онъ трусъ.

Тринкуло. Врешь, дурацкое чудовище. Во мнѣ теперь его лысо храбрости, что я готовъ поколотить хоть самого коммисара. Ахъ, ты пьяная рыба! Да развѣ человѣкъ можетъ быть трусомъ, когда онъ такъ исправно натянулся виномъ, какъ я сегодня? Ты вѣрно хочешь поважнѣй соврать, потому, что ты ни рыба, ни мясо!

Калибанъ. Смотри, какъ онъ меня, обижаетъ! Неужели ты ему спустишь, вельможный господинъ.

Тринкуло. Вельможный господинъ, говоритъ онъ. Вѣдь уродится же чудовище такимъ глупымъ телепнемъ.

Калибанъ. Вотъ опять! Убей его, пожалуйста.

Стефано. Тринкуло! Эй, держи языкъ за зубами; если ты бунтовщикъ, такъ первое дерево… бѣдный уродъ — мой подданный и не долженъ терпѣть обиды.

Калибанъ. Благодарю, мой благородный господинъ. Дозволь, чтобъ я повторить тебѣ еще разъ мою просьбу.

Стефано. Очень радъ! Стань на колѣна, и говори, а я буду стоять и Тринкуло также.

(Аріэль входитъ невидимо.)

Калибанъ. Какъ я уже сказалъ тебѣ, я подвластенъ тирану, колдуну, который хитростью отнялъ у меня этотъ островъ.

Аріэль. Ты лжешь!

Калибанъ. Ты самъ лжешь, злая обезьяна; чтобъ мой храбрый начальникъ тебя уничтожилъ: я не лгу.

Стефано. Тринкуло! Если ты еще однажды перебьешь разсказъ его, то вотъ этимъ кулакомъ я вышибу тебѣ зубы.

Тринкуло. Да что ты? Вѣдь я ничего не сказалъ.

Стефано. Молчать же, ни слога больше. (Калибану.) Продолжай.

Калибанъ. И такъ, я говорю, что онъ колдовствомъ отнялъ у меня островъ. Отмсти ему за это! Я знаю, что ты можешь отмстить; вотъ эта рожа не посмѣетъ.

Стефано. Это вѣрно.

Калибанъ. Ты будешь владѣтель острова, а я буду служить тебѣ.

Стефано. Но какъ мы поведемъ дѣло? Можешь ли ты доставить мнѣ случай?

Калибанъ. Да, да, господинъ, я предамъ» тесѣ его, соннаго, такъ, чтобы ты могъ ему вколотить гвоздь въ голову.

Аріэль. Ты лжешь, ты лжешь, ТЫ не посмѣешь!

Калибанъ. Что за злое животное! Умоляю твое величество! Притузи его хорошенько да отними у него бутыль; когда у него не будетъ ее, то пусть пьетъ одну соленуй) воду, а ужъ родниковъ свѣжей воды я ему ни за что не покажу.

Стефано. Эй, Тринкуло, не накликайся на бѣду… Перебей еще хоть одно слово чудовища, и а прогоню отъ себя всякое состраданіе и выколочу тебя, какъ треску.

Тринкуло. Да что я такое сдѣлалъ? Я ничего не сдѣлалъ! Отойти отъ васъ подальше.

Стефано. Развѣ ты не сказалъ, что онъ лжетъ?

Аріэль. Ты лжеть.

Стефано. Я лгу? Такъ вотъ же тебѣ! (Бьетъ его.) Если тебѣ это нравится, назови меня лжецомъ еще разъ.

Тринкуло. Да я тебя не называлъ лгуномъ. — Гдѣ твой разсудокъ и уши? — Чортъ возьми проклятую бутыль! Вотъ, вотъ до чего доводитъ вино и пьянство. Пропадай ты съ твопмъ чудовищемъ! Чтобы лихая немочь покоробила тебѣ пальцы.

Калибанъ. Ха, ха, ха!

Стефано. Ну, говори же дальше, а тебя прошу отойти къ сторонкѣ.

Калибанъ. Поколоти его еще; не много погодя, и я примусь его бить.

Стефано. Дальше, дальше! — Говори.

Калибанъ. Какъ я ужъ сказалъ тебѣ, онъ имѣетъ привычку спать послѣ обѣда; и такъ ты можешь придушить его, забравъ сначала его книги. Разможжи ему доброй дубиной голову, или коломъ вывороти внутренность, или ножомъ распори горло: но прежде всего завладѣй его книгами, безъ нихъ онъ такой же дуракъ, какъ и я, и не можетъ повелѣвать духами. Они такъ же смертельно tro ненавидятъ, какъ и я. Сожги только его книги; у него есть много утвари, (какъ онъ называетъ), которою хочетъ украсить домъ, если онъ у него будетъ; но всего замѣчательнѣе красота его дочери: онъ самъ называетъ ее несравненною. Я никогда не видѣлъ другихъ женщинъ, кромѣ ее, да Сикораксы, моей матери; но она такъ превосходить Сикораксу, какъ солнце превосходитъ — зернышко.

Стефано. Неужели она въ самомъ дѣлѣ такая красавица?

Калибанъ. Да, господинъ; она достойна раздѣлить твое ложе, и ручаюсь, способна принести чудесный плодъ.

Стефано. Чудовище, изволь: я убью этого человѣка. Его дочь и я, мы будемъ — царь и царица. (Да здравствуютъ ихъ величества!) Тринкудо и ты, вы будете вице-королями. А! каковъ замыселъ, Тринкуло?

Тринкуло. Чудесный!

Стефано. Давай же руку; мнѣ досадно, что я поколотилъ тебя; но пока ты живъ, держи языкъ за зубами.

Калибанъ. Онъ ляжетъ спать прежде полу-часа. Убьешь ли ты его?

Стефано. Убью, клянусь честью.

Аріэль. Донесу объ этомъ моему владыкѣ.

Калибанъ. Какъ ты восхищаешь меня: я полонъ радости. Ну, давайте веселиться. Споемъ, что ли, пѣсню, которой ты давича меня училъ?

Стефано. Изволь, уродъ, изволь, я на все согласенъ. Ну же, Тринкуло, давай пѣть! (Ноетъ.)

«Давай ихъ дразнить и смѣяться надъ ними смѣяться, дразнить!

«Мысли свободны.

Калибанъ. Не тотъ голосъ?

(Аріэль играетъ на свирѣли, аккомпанируя тамбуриномъ.)

Стефано. Что это такое?

Тринкуло. Это голосъ нашей пѣсни, наигранный невидимкой.

Стефано. Если ты человѣкъ, то покажись намъ въ человѣческомъ образѣ; если ты дьяволъ, то прими какой хочешь видъ.

Тринкуло. Прости Господи мои прегрѣшенія!

Стефано. Кто умираетъ, расплачивается за грѣхи гуртомъ. Я презираю тебя. Да спасетъ насъ небо.

Калибанъ. Ты испугался!

Стефано, Я, уродъ?

Калибанъ. Не пугайся. Островъ весь наполненъ голосами, блуждающими звуками, пріятною музыкою, которые доставляютъ только удовольствіе, но никогда не вредятъ. Иногда тысяча звучныхъ инструментовъ раздаются въ у шахъ моихъ; иногда такіе голоса, что если я пробуждаюсь отъ долгаго сна, они снова меня усыпляютъ, и тогда мнѣ грезятся облака, которыя разверзаются и показываютъ несмѣтныя богатства, готовыя разсыпаться надо мною, такъ, что просыпаясь, я плачу и желаю снова заснуть.

Стефано. По этому у меня будетъ славное государство: мнѣ ничего не будетъ стоить музыка.

Калибанъ, Да, когда Просперо будетъ убитъ.

Стефано. Это непремѣнно сейчасъ же будетъ исполнено. Я не забылъ твоего разсказа.

Тринкуло. Звуки удаляются. Пойдемъ за ними слѣдомъ. И потомъ приступимъ къ дѣлу.

Стефано. Веди насъ, чудовище: мы пойдемъ за тобою. Мнѣ бы хотѣлось видѣть этого барабанщика: онъ славно выбиваетъ дроби.

Тринкуло. Ну, поворачивайся, что ли? Я слѣдую за Стефано.

(Уходитъ.)

СЦЕНА III.[править]

(Другая часть острова.)
(Входятъ Алонзо, Себастіянъ, Антоніо, Гоизлло, Адріянъ, Франческо и другіе.)

Гонзало. Клянусь Богомъ, государь, я не могу итти далѣе; старыя кости мои готовы переломиться. Мы блуждали въ настоящемъ лабиринтѣ, то по прямымъ, то по извилистымъ тропинкамъ! Умоляю насъ: дайте отдохнуть.

Алонзо. Мой старый вельможа! Я не могу винить тебя: я самъ чувствую усталость, подавляющую силы. Садись и отдохни. Здѣсь я брошу мою надежду, и не буду называть ее утѣшительницею. Онъ утонулъ, а мы отыскиваемъ, блуждая повсюду; море смѣется надъ нашими тщетными поисками на землѣ. Что дѣлать? Пусть будетъ такъ…

Антоніо. Я ужасно радъ, что онъ такъ мало питаетъ надежды… (въ сторону Себастіану). Смотрите, неотчаявайтесь дурнымъ успѣхомъ и не бросайте предпріятія, которое вы твердо рѣшились исполнить.

Себастіанъ. Мы воспользуемся первымъ удобнымъ случаемъ.

Антоніо. И такъ, въ эту ночь. Изнеможенные походомъ, они не захотятъ, да и не будутъ въ состояніи преодолѣть усталости.

Себастіанъ. Такъ въ эту ночь. — Кончено!

(Торжественная и странная музыка. Просперо является невидимо надъ ними. Показываются странныя привидѣнія, въ различныхъ видахъ; они приносятъ столъ со всѣми принадлежностями для пира; танцуютъ около него и приглашаютъ короля и другихъ къ столу, потомъ исчезаютъ.)

Алонзо. Что это за гармонія? Слышите ли, друзья мои!

Гонзало. Чудная, восхитительная музыка.

Алонзо. Съ нами ангелы Божіи! Что это за существа?

Себастіанъ. Живые призраки! Теперь повѣрю въ существованіе единороговъ и что въ Аравіи есть дерево, служащее престоломъ Фениксу, и что Фениксъ и теперь тамъ царствуетъ.

Антоніо. А я вѣрю и тому и другому. Готовъ поклясться въ справедливости всякаго невѣроятнаго слуха. Путешественники никогда не лгали, какъ бы драки, сидя дома, ни осуждали ихъ.

Гонзало. Мнѣ бы не повѣрили, если бъ я сталъ разсказывать въ Неаполѣ, что видѣлъ островитянъ (потому что это, вѣрно, островитяне), которые, хоть и чудовищны, но гораздо пріятнѣе въ обращеніи, чѣмъ мы всѣ и даже большая часть человѣческой породы.

Просперо (въ сторону). Ты правъ, честный старикъ! потому что и здѣсь между вами многіе гораздо хуже демоновъ.

Алонзо. Я не могу довольно надивиться: какъ краснорѣчивы эти образы, видѣнія и звуки, хотя и не выражаются человѣческимъ нарѣчіемъ.

Просперо. Побереги похвалы къ концу праздника.

Франческо. Какъ странно они исчезли!

Себастіанъ. Что за дѣло, когда они оставили намъ свой обѣдъ: желудки съ нами. Не угодно ли вамъ откушать.

Азонзо. Я не хочу.

Гонзало. Не бойтесь, государь! Когда мы были дѣтьми, кто изъ насъ вѣрилъ, что существуютъ горные народы съ подгрудками, какъ у нашихъ быковъ, что на зобахъ у нихъ висятъ мѣшки изъ мяса, или что есть люди, у которыхъ головы почти на самой груди. А нынче всякій ростовщикъ, путешествующій на свои проценты, представитъ тому доказательства.

Алонзо. Хорошо же, будемъ ѣсть, если бъ даже и въ послѣдній разъ; я и такъ потерялъ ужъ лучшее на землѣ. Братъ, герцогъ, садитесь, и послѣдуйте нашему примѣру.

(Громъ и молнія. Входитъ Аріэль въ видѣ гарпіи, бьетъ своими крыльями по столу и чудеснымъ образомъ всѣ яства исчезаютъ.)

Аріэль. Вы преступники, которыхъ судьба, (двигающая дольнымъ міромъ и всемъ на немъ сущимъ), приказала ненасытному морю выбросить на берегъ этого острова, необитаемаго людьми, потому что вы недостойны жить между людьми. Я помутилъ разсудокъ вашъ.

(Увидя, что Алонзо и Себастіянъ обнажили мечи.)

Я влилъ въ васъ это бѣшенство, которое заставляетъ людей убивать и топить другъ друга. Безумцы! Я и мои товарищи, мы, исполнители воли рока;металлъ, изъ котораго выкованы клинки мечей вашихъ, также можетъ повредить шумному вѣтру, волнамъ моря, безпрестанно смыкающимъ наносимыя раны, какъ и перу крыла моего. Товарищи мои неуязвимы, если бъ вы и могли наносить язвы. Но мечи ваши слишкомъ тяжелы: вы не въ силахъ поднять ихъ. Внимайте моему посольству: Всѣ трое вы лишили добродѣтельнаго Просперо миланскаго престола; вы его бросили на произволъ моря, оно теперь отмстило вамъ за него и за его невинную дочь. За это преступленіе высшая сила, которая медлитъ, но не прощаетъ, подѣяла море и берега и все созданіе противъ вашего покоя. Тебя, Алонзо, она лишила сына и черезъ меня возвѣщаетъ вамъ, что продолжительныя страданія, которыя несравненно ужаснѣе смерти, поражающей вдругъ, будутъ слѣдовать всюду по стопамъ вашимъ. Чтобы избавиться отъ грозной мзды, готовой разразиться надъ вашими головами, посреди этого пустыннаго острова, вамъ остается искреннее раскаяніе и жизнь непорочная!

(Исчезаетъ въ раскатахъ грома; потомъ слышна пріятная музыка, показываются снова привидѣнія, танцуютъ съ выразительными тѣлодвиженіями и уносятъ столъ.)

Просперо (въ сторону.) Славно, мой Аріэль, исполнилъ ты роль гарпіи. Въ самомъ звѣрствѣ твоемъ было что-то пріятное. Ты до послѣдняго слова свершилъ мои велѣнья; второстепенные духи исполнили свое дѣло искусно и правдиво. Силы чаръ моихъ дѣйствуютъ, и враги мои стоятъ окованные безуміемъ; они всѣ въ моей власти; я оставлю ихъ въ этомъ отчаянномъ состояніи. Пойду теперь къ юному Фердинанду и моей ненаглядной Мирандѣ.

(Просперо исчезаетъ.)

Гонзало. Именемъ всѣхъ святыхъ, государь, что съ вами сдѣлалось? Вы оцѣпенѣли!

Алонзо, О, ужасно, ужасно! Мнѣ кажется, и волны взговорили и вѣтры напѣвали мнѣ и громъ своимъ глухимъ ужаснымъ голосомъ произносилъ имя Просперо, а раскаты его твердили о моемъ преступленіи. За тѣмъ и сынъ мой схороненъ на днѣ морскаго ила. Но я спущусь въ море гораздо глубже, чѣмъ лотъ, и лягу рядомъ съ сыномъ. (Уходитъ.)

Себасті/шъ. По одиночкѣ я готовъ драться съ цѣлымъ легіономъ діяволовъ.

Антоніо. Я иду въ сек)^гидаиты.

(Уходятъ Сепастілнъ и Аптошо.)

Гонзало, Всѣ трое въ отчаяніи. Давнишнее преступленіе, какъ ядъ, который дѣйствуетъ только по прошествіи извѣстнаго времени, теперь начинаетъ ихъ мучить. Ноги у васъ, проворнѣе бѣгите за ними вслѣдъ и удержите отъ несчастій, въ которыя можетъ вовлечь ихъ отчаяніе.

Адріано, Слѣдуйте за нами, прошу васъ.

(Уходятъ.)

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.[править]

СЦЕНА I.[править]

(Возлѣ Просперовой пещеры.)
(Входятъ Просперо, Фердинандъ и Миранда.)

Просперо. Если я обошелся съ тобою нѣсколько жестоко, то награда, которую ты получилъ, должна загладить все. Я даю тебѣ треть собственной жизни, или, еще болѣе, уступаю то, чѣмъ живу. Еще разъ, отдаю тебѣ ее на руки. Всѣ твои страданія были только испытаніемъ любви, ты перенесъ ихъ съ необычайною твердостію. Здѣсь, передъ лицемъ небесъ, утверждаю богатый даръ мой. О, Фердинандъ, не смѣйся надо мною, что я превозношу ее: ты скоро самъ узнаешь, что она выше всѣхъ похвалъ; онѣ хромаютъ вслѣдъ за нею.

Фердинандъ, Я увѣренъ въ этомъ, хотя бы оракулъ говорилъ противное.

Просперо. Возьмижъ дитя мое, какъ даръ отъ меня, и какъ достояніе, которое ты стяжалъ собственнымъ достоинствомъ. Но если ты сорвешь ея дѣвственный поясъ прежде, чѣмъ будетъ совершенъ священный обрядъ со всѣми его таинствами и необходимымъ торжествомъ, то молю, пусть небеса не посылаютъ своей сладкой росы на союзъ вашъ, пусть ненависть, презрѣніе, и вражда разсыплютъ на вашемъ ложѣ ядовитое семя, чтобъ вы оба его возненавидѣли! И такъ, берегитесь любви до той минуты, пока не озаритъ васъ пламенникъ Гименея.

Фердинандъ. Клянусь моимъ упованьемъ въ мирные дни, на славное потомство, на жизнь долгую, полную любьви, что ни мракъ пещеры, ни случай, ни самое сильное искушеніе, какое можетъ вымыслить злой духъ, никогда не истребятъ чести моей въ пламени страсти. Если я посмѣю посягнуть на вѣнецъ брачнаго дня, если я только подумаю объ этомъ, то пусть колесница Ѳеба опрокинется или ночь закуетъ весь міръ навѣки въ свои объятія.

Просперо. Прекрасно! Садись же и бесѣдуй съ нею. Она твоя. Гей, Аріэдь! Гдѣ ты, мой трудолюбивый слуга? (Входитъ Аріэль.)

Аріэль. Что прикажетъ властелинъ? Я здѣсь.

Просперо. Ты и тебѣ подвластные духи прекрасно исполнили послѣднюю услугу; я долженъ употребить васъ на другой подобный подвигъ: поди и собери сюда всю ватагу, надъ которой я далъ тебѣ власть. Одушеви ихъ быстротою въ движеніяхъ: я хочу позабавить юную чету чарами моей науки; я обѣщалъ имъ; они ждутъ.

Аріэль. Сейчасъ!

Просперо. Въ мгновеніе ока.

Аріэль. Ты не успѣешь произнести „ступай“, „иди“, не успѣешь вздохнуть дважды, и закричать: „ну что!“, какъ они ужъ будутъ здѣсь скользить на цыпочкахъ, и сплетаться во хороводы… Любишь ли ты меня, властитель? Нѣтъ?

Просперо. Отъ всей души мой милый Аріэль. Не приближайся, пока не услышишь моего зова.

Аріэль. Понимаю. (Уходитъ.)

Просперо. Смотри же, будь твердъ въ словѣ; не давай воли желаніямъ. Въ пожарѣ страстей самая строгая клятва обращается въ пепелъ, какъ солома. Будь какъ можно воздержнѣе или простись съ твоимъ обѣтомъ.

Фердинандъ. О будь покоенъ. Ботъ этотъ бѣлый, дѣвственный снѣгъ у моего сердца, умѣряетъ жаръ въ моей крови.

Просперо. Хорошо. Теперь явись мой Аріэль; приведи всѣхъ сверхкомплектныхъ, не забудь ни одного духа; явись и открой процессію. — Ни слова. Обратитесь въ зрѣніе.

(Восхитительная музыка. Входитъ Ириса.)

Ириса. Церера, богиня благодѣтельнѣйшая, покинь свои злачныя пашни съ пшеницей, рожью, и горохомъ; муравчатые пригорки, гдѣ пасутся рѣзвыя овцы, цвѣтистыя поляны, гдѣ зрѣетъ кормъ, берега, опоясанные лиліями и піонами, которые но твоему приказанію апрѣль свиваетъ въ вѣнки для скромныхъ нимфъ; — оставь свои рощи, гдѣ ищетъ уединенія страстный любовникъ, покинутый пастушкой; твои виноградники съ ихъ отрадой, твои песчаные берега моря, осѣненные грозными утесами, куда ты уклоняешься иногда, чтобъ освѣжить свое дыханіе. Богиня неба, которой я служу радугою и вмѣстѣ посланницею, зоветъ тебя, съ царскою привѣтливостію на этотъ злачный лугъ, отпраздновать съ ней праздникъ. Вотъ несутся сюда ея павлины; спѣши, богатая Церера, принять мою богиню.

(Входитъ Церера.)

Церера. Привѣтствую тебя, многоцвѣтная посланница Юпитеровой супруги! Ты сыплешь съ своихъ шафранныхъ крыльевъ медовыя и бальзамическія росы на мои поля; однимъ концомъ голубой дуги своей вѣнчая лѣса мои, а другимъ склоняясь къ пустыннымъ степямъ, ты окружаешь богатымъ поясомъ роскошную землю. Зачѣмъ царица твоя зоветъ меня на эту злачную поляну?

Ириса. Чтобы праздновать союзъ двухъ вѣрныхъ сердецъ и принесть дары счастливой четѣ.

Церера. Скажи небесная радуга, Венера и сынъ ея сопутствуютъ твоей царицѣ? Съ тѣхъ поръ, какъ составили они заговоръ, предавшій дочь мою мрачному Плутону, я поклялась, не сближаться съ нею и ея слѣпымъ сыномъ.

Ириса. Не страшись ея присутствія; я сейчасъ видѣла, какъ богиня, разсѣкая облака, неслась съ сыномъ своимъ къ Пафосу на колесницѣ, запряженной горлицами. Они надѣялись своими обольстительными чарами соблазнить этого юношу и дѣву, которые дали обѣтъ не пользоваться правами брачнаго ложа, пока Гименей не зажжетъ своего свѣтильника. Но тщетны были усилія сладострастной любовницы Марса; зломышленный сынъ ея переломалъ всѣ стрѣлы и поклялся не натягивать болѣе лука; какъ ребенокъ, онъ теперь играетъ только съ воробьями.

Церера. Могущественная царица небесъ, великая Юнона, приближается: у знаю ее но поступи.

(Входитъ Юнона.)

Юнона. Привѣтствую тебя, благодѣтельная сестра моя? Благословимъ эту чету! Пусть дни ихъ будутъ счастливы, а потомство почетно!

Юнона, поетъ.

Злата, чести, наслажденья,

Мирныхъ дней и упоенья,

Безконечный рядъ забавъ,

Вамъ отъ сердца пожелавъ,

Васъ Юнона поздравляетъ

И вашъ бракъ благословляетъ.

Церера, то же.

Изобилья, житницъ вѣчно полныхъ.

Виноградомъ лозъ обремененныхъ,

Отъ плодовъ нагнувшихся древесъ;

Чтобъ весна позднѣйшая съ небесъ

Къ вамъ во время жатвы возвращалась,

Чтобъ нужда васъ бѣгала, чуждалась,

Чтобъ не знали вы печали никогда.

Это все, Церера призываетъ,

На тебя, прекрасная чета,

И твой бракъ благословляетъ.

Фердинанда. О какое величественное видѣніе! Какіе гармоническіе звуки! Неужели это духи!

Просперо. Духи, которыхъ я вызвалъ наукою изъ ихъ сферы, чтобъ они исполнили мои желанья.

Фердинанда. Какъ бы я желалъ остаться здѣсь навсегда! Такой удивительный отецъ и такая жена превратятъ для меня пустыню въ рай.

(Юнона и Церера шепчутся; Ирису посылаютъ съ порученіемъ.)

Просперо. Молчи, мой другъ! Юнона и Церера шепчутся съ озабоченнымъ видомъ; онѣ еще что-то затѣваютъ. Ни слова, или все очарованіе исчезнетъ.

Ириса. Наяды, нимфы странствующихъ ручейковъ, съ камышевыми вѣнками и вѣчно-свѣтлыми очами, покиньте зыбкія струйки водъ! Собирайтесь на этотъ зеленый лугъ; васъ зоветъ Юнона. Придите, скромныя нимфы, довершите торжество вѣнчанія вѣрной любви. Не медлите.

(Являются нимфы.)

И вы, жнецы, загорѣвшіе отъ солнца, изнеможенные трудомъ, оставьте борону и поле, и предайтесь веселью. Пусть день этотъ будетъ вамъ праздникомъ. Наденьте свои соломенныя шляпы и становитесь въ веселую пляску съ юными нимфами.

(Входятъ нѣсколько жнецовъ, опрятно одѣтые; они составляютъ съ нимфами граціозный танецъ; послѣ чего Просперо внезапно вскакиваетъ.)

Просперо, (на сторону.) Я и забылъ о гнусномъ умыслѣ чудовища Калибана и его сообщниковъ. Минута исполненія ихъ заговора наступаетъ. (Къ духамъ.) Исчезните. Довольно.

Фердинанда. Что это значитъ? Отецъ твой сильно взволнованъ.

Миранда. Никогда, до сихъ поръ не видѣла я его въ такомъ волненіи и гнѣвѣ.

Просперо. Ты, кажется, встревоженъ, сынъ мой, какъ будто чего нибудь испугался. Успокойся, другъ, пиръ нашъ конченъ. Наши актеры, какъ я уже сказалъ были не что иное, какъ духи; они обратились въ воздухъ, и въ тонкомъ воздухѣ исчезли. Какъ безтѣлесные образы этихъ видѣній, исчезнутъ и башни, которыхъ главы увѣнчаны облаками, великолѣпные дворцы, величественные храмы, самъ шаръ земной, и все, на немъ живущее, все пропадетъ, какъ эти пустые призраки, не оставивъ и слѣда за собою. Мы всѣ изъ того же матеріала, какъ сны наши, и наша краткая жизнь со всѣхъ сторонъ объята сномъ. — Я страдаю, сынъ мой; прости моей слабости; моя старая голова разстроена. Не заразись моей печалью, пойди, если хочешь въ пещеру, вы тамъ отдохнете; а я немного пройдусь, чтобъ успокоить біеніе сердца.

Фердинандъ и Миранда. Желаемъ вамъ спокойствія.

(Уходятъ.)

Просперо. Явись ко мнѣ скорѣе мысли! — Благодарю васъ; — Аріэль!

(Аріэль является.)

Аріэлъ. Я прикованъ къ мыслямъ твоимъ: что прикажешь?

Просперо. Духъ! мы должны заняться разрушеніемъ Калибанова замысла.

Арэіль. Да, повѣлитель! Когда я представлялъ Цереру, — я хотѣлъ поговорить съ тобою объ этомъ, но боялся разсердить тебя.

Просперо. Повтори мнѣ, гдѣ ты оставилъ этихъ негодяевъ?

Аріэль. Я сказалъ тебѣ, что я ихъ оставилъ, разгоряченныхъ виномъ, въ припадкѣ такой храбрости, что они готовы были драться съ вѣтромъ, за то, что онъ дулъ имъ въ лицо и бить землю за то, что она касалась до ихъ подошвы, они разсуждали о своемъ умыслѣ. Тогда я ударилъ въ свой барабанъ; при этихъ звукахъ, они подобно необъѣзженнымъ жеребцамъ, подняли уши, вытаращили зрачки, надули ноздри, почуя музыку. Я такъ обворожилъ ихъ слухъ, что они, какъ телята на знакомое мычанье, послѣдовали за мною, по зубчатому терновнику, сквозь сухой кустарникъ; по колючимъ растеніямъ, которыхъ иглы впивались имъ въ ноги. Наконецъ я оставилъ ихъ за твоею пещерою, въ болотѣ, обросшемъ зеленою плесенью, и тамъ, завязнувъ по колѣна, бьются они въ тинѣ, которая облѣпила и опутала имъ ноги.

Просперо. Отлично, моя пташка. Не спахивай съ себя невидимаго покрова. Тамъ въ грогѣ у меня есть приманка для нихъ; принеси ее сюда: ею, какъ сѣтью, изловлю воровъ.

Аріэль. Иду!

Просперо. Это демонъ, совершенный демонъ, на которомъ никогда не примутся добрыя сѣмена. Всѣ труды мои, по человѣколюбію расточаемые на его образованіе, потеряны. Тѣло его съ годами становится безобразнѣе, а душа гніетъ. Я до тѣхъ поръ буду ихъ мучить, пока всплачутся.

(Входитъ Аріэль, неся блестящія платья.)

Повѣсь это вотъ здѣсь, на веревку.

(Просперо. Аріэль невидимый. Входятъ Калибанъ, Стефано и Тринкуло — всѣ мокрые.)

Калибанъ. Пожалуй-ста, идите тише, чтобы слѣпой кротъ не услыхалъ шаговъ нашихъ: мы возлѣ самой его пещеры.

Стефано. Чудовище, твой духъ, котораго ты называешь безвреднымъ, съигралъ съ нами такую же штуку, какъ блудящій огонекъ, обманывающій довѣренность путника; онъ насъ просто посадилъ въ дураки.

Тринкуло. Чудовище, я слышу какой-то запахъ, отъ котораго носъ мой приходитъ въ ужасное негодованіе.

Стефано. И мой тоже. Смотри, чудовище, если я разсержусь, такъ берегись…..

Тринкуло. Ты будешь погибшее чудовище.

Калибанъ. Добрый господинъ мой, возврати мнѣ твою дружбу. Имѣй терпѣніе. Сокровище, которое я сейчасъ укажу тебѣ, выкупитъ эту минутную непріятность. Только говори потише. Пока здѣсь все еще мертво, какъ полночь.

Тринкуло. Да за чѣмъ ты утопилъ бутыль въ болотѣ?

Стефано. Это событіе ознаменовано не только стыдомъ и безчестіемъ, чудовище, но и потеря-то невозвратима!

Траппуло. Для меня она ужаснѣе самаго купанья. А все твой безвредный духъ напроказилъ, чудовище.

Стефано. Пойду искать бутыль, хотя бы пришлось завязнуть по уши.

Калибанъ. Успокойся, царь мой! Видишь ли, вотъ отверзтіе пещеры. Войди въ нее безъ шуму и соверши добрый ударъ: онъ навсегда упрочитъ за тобою островъ, а Калибана заставитъ цѣловать твои ноги.

Стефано. Дай мнѣ руку; у меня рождаются кровавыя мысли.

Тринкуло. О, царь Стефано! О, государь! О, храбрый Стефано! Посмотри, какой тутъ гардеробъ для тебя.

Калибанъ. Брось эти лоскутья, глупецъ, это негодное тряпье.

Тринкуло. Ого, чудовище, мы таки разумѣемъ кое-что въ ветошномъ ремеслѣ. О, царь Стефано!

Стефано. Достань-ка мнѣ этотъ плащь, Тринкуло; клянусь кулакомъ, я возьму этотъ плащь.

Тринкуло. Извольте, ваше величество.

Калибанъ. Чтобъ водяная задавила этого болвана! Ну что это вамъ вздумалось привязаться къ такому вздору. Сперва пойдемъ, да кончимъ убійство; если онъ проснется, то съ темени до пятокъ обложитъ тѣла паши острыми иглами; онъ насъ презабавно нарядитъ, за это вамъ ручаюсь.

Стефано. Молчать, чудовище. Госпожа веревка, не это ли моя курточка? А ну, курточка спустись-ка съ веревки; теперь, курточка, кажется, прійдется тебѣ потерять ворсъ и поистереться.

Тринкуло. Бери, бери: мы крадемъ, не смотря на зацѣпки и не боясь веревки, буде это не противно вашему величеству.

Стефано. Спасибо за красное словцо. На, вотъ тебѣ за него платье. Остроуміе не останется безъ награды, пока я буду царемъ этой страны. „Красть, не смотря на зацѣпки и не боясь веревки!“ Да это острота безцѣнная. Вотъ тебѣ еще платье за нее.

Тринкуло. Чудовище поди-ка запусти во что нибудь когти, тащи остальное и убирайся.

Калибанъ. Мнѣ ничего не нужно. Мы только теряемъ время и будемъ обращены или въ морскихъ утокъ, или въ обезьянъ съ плоскими черепами.

Стефано. Чудовище, запусти свои когти; помоги намъ отнести это туда, гдѣ скрыта моя бочка съ виномъ, или я выгоню тебя изъ моего царства. Живо, тащите.

Тринкуло. Вотъ и это.

Стефано. Да и это.

(Слышенъ шумъ охоты. Разные духи, въ силѣ собакъ, гоняются за ними. Просперо и Аріэль.)

Просперо. Гей, Діана, гей!

Арэіль. Каро, гопъ! туда; туда, Каро!

Просперо. Фурія, Фурія, туда! Тиранъ, сюда Ату! Ату!

(Калибанъ, Стефано и Тринкуло бѣгутъ со сцены.)

Поди, поручи духамъ, чтобы они переломали имъ кости въ мучительныхъ судорогахъ, связали имъ мышцы старческой грыжей, нанесли бы имъ столько кровавыхъ знаковъ сколько пятенъ на леопардѣ или горномъ тигрѣ.

Аріэлъ. Слышишь, какъ они воютъ!

Просперо. Вели ихъ травить безпрестанно. Теперь всѣ враги въ моихъ рукахъ, скоро и заботы мои кончатся, и я отдамъ тебѣ въ награду все воздушное пространство. Еще не много послужи и будь покоренъ.

(Уходятъ.)

ДѢЙВІЕ ПЯТОЕ.[править]

СЦЕНА 1.[править]

(Передъ Просперовой пещерой.)
(Входитъ Просперо, въ волшебной мантіи, и Аріэль.)

Просперо. Наконецъ планъ мой созрѣваетъ: чары дѣйствуютъ, духи повинуются, и время бодро летитъ съ ношею событій. — Далекъ ли день!

Аріэль., Шестой часъ, въ которомъ, государь, ты обѣщалъ окончить труды наши.

Просперо. Да, я говорилъ это, когда подымалъ бурю. Скажи мнѣ, духъ мой, что дѣлается съ королемъ и его свитой?

Аріэль. Всѣ они въ неволѣ, какъ ты приказалъ; совершенно въ томъ положеніи, въ какомъ ты ихъ оставилъ; всѣ въ плѣну, въ лимонной рощѣ, защищающей твою пещеру. Они не могутъ сойти съ мѣста, пока ты ихъ не разрѣшишь. Король, братъ его и твой, въ помѣшательствѣ, а остальные, въ горѣ и ужасѣ, плачутъ надъ ними; но болѣе всѣхъ, тотъ, котораго ты, называлъ добрымъ старымъ Гонзало; слезы струятся по бородѣ его, какъ капли снѣга съ кровли; чары твои такъ ужасно дѣйствуютъ, что если бъ ты теперь увидѣлъ несчастныхъ, сердце твое невольно бы смягчилось.

Просперо. Ты думаешь, духъ?

Аріэль, Я бы, по крайней мѣрѣ, не устоялъ, будь я — человѣкъ.

Просперо, И я смягчусь. Когда ужъ тьт, существо воздушное, тронутъ ихъ страданіемъ, какъ же мнѣ, существу имъ подобному, съ тѣми же чувствами, съ такою же душей, не быть чувствительнѣй тебя? Хотя ихъ несправедливость извела всю жизнь мою, но я войду въ союзъ съ благородствомъ разсудка, противъ злобы сердца: добродѣтель прекраснѣе мщенія. Они раскаялись и всѣ мои преслѣдованія кончены; я къ нимъ не обращу болѣе ни одного гнѣвнаго взора. Поди, освободи ихъ, Аріэль; пусть разрушится очарованье, пусть возвратятся имъ и силы, и разсудокъ!

Аріэль, Спѣшу за ними.

(Уходить.)

Просперо. Духи скалъ и ручейковъ, озеръ пригорковъ и лѣсовъ; вы, духи, преслѣдующіе по песку тихими стопами Нептуна, когда онъ уводитъ за собою волны, бѣгущіе отъ него, когда онъ возвращается! И ты, мелкій родъ духовъ, что при лунномъ сіяніи чертишь на зеленыхъ лужайкахъ очарованные круги, куда не забѣгаютъ овцы или забавляешься по ночамъ произращеніемъ грибовъ и радостно внемлешь полночному звону, призывающему весь міръ къ покою! — какъ ни маловажны и безсильны были ваши услуги, но я затѣмнялъ ими солнце въ его полуденномъ блескѣ, скликалъ мятежные вѣтры, и между зеленымъ моремъ и лазурнымъ сводомъ разжигалъ свирѣпую борьбу; давалъ пламя раскатамъ грома; однимъ ударомъ его разсѣкалъ могучіе дубы Юпитера, потрясалъ мысы на ихъ твердомъ основаніи и сосны и кедры съ корнями исторгалъ изъ лона земли. На голосъ мой, могилы будили своихъ жильцовъ, разверзались и отдавали ихъ свѣту, все покорялось могуществу моей науки! Но теперь я торжественно отрекаюсь отъ волшебства! Дайте мнѣ только звуки небесной музыки, чтобъ возвратить имъ способности, разстроенныя моими чарами… и я переломлю мой жезлъ, и такъ глубоко, какъ никогда лотъ не опускался, я въ море опущу чародѣйскія книги.

(Торжественная музыка.)
(Входятъ: Аріэль, за нимъ Алонзо въ изступленіи, поддерживаемый Гонзало; Себастіянъ и Антоніо въ такомъ же видъ, поддерживаемые Адріяномъ и Франческо. Всѣ они входятъ въ кругъ, начертанный Просперомъ; и останавливаются очарованые; увидѣвъ это, Просперо говоритъ:)

Торжественные звуки музыки, лучшее лекарство для разстроеннаго воображенія, да возвратятъ прежнюю силу мыслямъ вашимъ, которыя теперь безплодно кипятъ въ головѣ. Стойте: вы здѣсь прикованы! Добродѣтельный Гонзало, почтенный мужъ; глаза мои, сочувствуя твоимъ, наполнились знакомыми слезами. Очарованіе слабѣетъ. Какъ утренняя заря, вторгаясь въ царство ночи, поглощаетъ мракъ ея, такъ воскресающія чувства прогоняютъ мало по малу туманъ, облекшій ихъ разсудокъ. Омой любезный Гонзало, мой истинный спаситель, и вѣрный слуга своего государя, я награжу тебя на родинѣ и словомъ и дѣломъ. Ты, Алонзо, жестоко поступилъ со мной и моею дочерью; твой братъ былъ изъ первыхъ зачинщиковъ заговора; за то теперь страдаешь, Себастіянъ! Но ты, одна кровь и одно тѣло со мною; мой братъ, заглушившій честолюбіемъ голосъ совѣсти и природы, еще здѣсь замышлявшій съ Себастіяно, убить царя своего… какъ ты ни безчеловѣченъ… но я тебя прощаю. Мысли ихъ начинаютъ яснѣть, волненіе скоро дойдетъ до береговъ разума, покрытыхъ нынѣ тиною. Еще никто изъ лихъ не всмотрѣлся и не узналъ меня. — Аріэль, принеси мнѣ изъ Пещеры шляпу и мой мечь. (Аріэль уходитъ.) Сниму съ себя мантію и представлюсь имъ въ томъ видѣ, какъ я былъ нѣкогда въ Миланѣ. — Спѣши мой духъ; скоро ты получишь свободу.

(Аріэль возвращаетсяj съ пѣснею и помогаетъ Просперо одѣнься.)
Аріэль.

Тамъ гдѣ пчелы, я кормлюся;

Лишь сова начнетъ кричать,

Я въ распуколкѣ ложуся

Бѣлой буковицы спать.

Мышь летучую сѣдлаю

И вослѣдъ младой веснѣ

Безпрерывно я летаю….

Какъ теперь, отрадно мнѣ!

Сладко, вольно и счастливо

Буду жить я подъ листкомъ,

Что трепещетъ боязливо

На цвѣточкѣ луговомъ.

Просперо. Твое отсутствіе мой добрый Аріэль, будетъ для меня очень чувствительно, но ты все таки получишь свободу. Ступай теперь, къ королевскому кораблю, невидимкой, ты найдешь тамъ моряковъ, спящихъ подъ палубой; разбуди шкипера и боцмана и сейчасъ же приведи ихъ сюда.

Аріэль. Я выпью воздушное пространство, и вернусь прежде, чѣмъ пульсъ твой успѣетъ дважды ударить.

(Улетаетъ.)

Гонзало. Лишь муки, смуты, язвы и пораженіе обитаютъ на этомъ островѣ. Спаси насъ сила небесная отъ этой ужасной страны!….

Просперо. Государь! Узнай во мнѣ оскорбленнаго герцога Миланскаго Просперо. Въ доказательство того, что въ эту минуту живой принцъ говоритъ съ тобою, я обнимаю; и привѣтствую тебя и твою свиту.

Алонзо. Просперо, ты ли это или призракъ, очарованіе, готовое обмануть меня, подобно тѣмъ, которыя до сихъ поръ опутывали мой разумъ и чувства? Твой пульсъ бьется, какъ у существа, составленнаго изъ тѣла и крови, и съ той минуты, какъ я увидѣлъ тебя, я чувствую; что мученія души моей и помѣшательство, которое… (страшно подумать) овладѣвало мною, слабѣютъ. Если это не сонъ, то странное приключеніе. Я возвращаю тебѣ герцогство. Прости меня за несправедливость, но какъ ты уцѣлѣлъ, Просперо, и какъ попалъ сюда?

Просперо, (Гонзало). Прежде всего, благородный другъ, позволь обнять тебя; честность твоя выше мѣры и награды.

Гонзало. Существенность это, или сонъ, не смѣю вѣрить.

Просперо. Чувства ваши, еще не совсѣмъ освобожденныя изъ подъ очарованія острова, тушатъ вѣру въ предметы существенные. Привѣтствую всѣхъ — вы всѣ друзья мои. А вы, синьоры, если бъ захотѣлъ я, (во сторону Себастіану и Антоніо.) я бы могъ, обратить на васъ гнѣвные взоры его величества и обличить въ вѣроломствѣ; но теперь не хочу я обнаруживать истины.

Себастіанъ. Дьяволъ говоритъ его устами.

Просперо. Нѣтъ! — Что же касается до тебя, вѣроломнѣйшій изъ людей, котораго не назову братомъ, чтобъ не осквернить устъ моихъ, я прощаю тебѣ всѣ черныя преступленія, всѣ до единаго; но требую назадъ мое герцогство, съ которымъ, — я знаю, тебѣ бы не хотѣлось разстаться.

Алонзо. Если ты Просперо, то разскажи намъ нѣкоторыя подробности твоего спасенія; какъ ты могъ найти здѣсь насъ, тогда какъ мы только за три часа предъ тѣмъ были разбиты бурею, у здѣшнихъ береговъ, гдѣ я потерялъ. — О, это воспоминаніе пронзаетъ сердце — гдѣ потерялъ я моего сына, моего драгоцѣннаго Фердинанда.

Просперо Я раздѣляю вашу скорбь.

Алонзо. Невозвратима моя потеря. И даже терпѣніе признаетъ себя не въ силахъ мнѣ помочь.

Просперо. А мнѣ, такъ кажется, что вы и не призывали его на помощь. Я самъ, испытавъ подобную потерю, прибѣгнулъ къ его могуществу, и доволенъ судьбою.

Алонзо. Вы? Подобную потерю?

Просперо. Да., такую же великую, и столь столь же новую потерю; но къ утѣшенію у меня нѣтъ тѣхъ средствъ, которыя у васъ остались. Я лишился дочери.

Алонзо. Дочери? О Боже! Если бъ они оба были живы, то могли бы быть королемъ и королевой въ Неаполѣ. О, для этого я бы готовъ самъ лечь на тинистомъ ложѣ, гдѣ лежитъ мой сынъ. Когда вы потеряли дочь вашу?

Просперо. Въ послѣднюю бурю. Я замѣчаю, что эти господа такъ удивлены встрѣчею со мною, что разсудокъ ихъ помутился. Они глазамъ не вѣрятъ и звуку словъ, но какъ ни были потрясены ваши чувства, вѣрьте, я тотъ самый Просперо, тотъ герцогъ, который изгнанъ изъ Милана, и который страннымъ случаемъ попалъ на этотъ островъ, чтобъ быть его владыкою. Но довольно объ этомъ: моя исторія — цѣлая хроника, а не разсказъ для завтрака, и не годна для перваго свиданія. Добро пожаловать. Пещера эта дворъ мой: не велика въ ней свита моя и внѣ ея немного подданныхъ, но все таки взгляните. Вы возвратили мнѣ герцогство, я хочу сравниться съ вами въ великодушіи, и сдѣлать вамъ столь же дорогой подарокъ; по крайней мѣрѣ я открою вамъ чудо, которымъ вы будете такъ-же довольны, какъ я моимъ герцогствомъ.

(Входъ пещеры открылся, и съ немъ сидятъ Фердшіандъ и Миранду, играя въ шахматы.)

Миранда. Милый другъ, вы сплутовали.

Фердинандъ. Нѣтъ, мой ангелъ, на это не рѣшусь ни за какія блага въ свѣтѣ.

Миранда. Да, если бъ вы обманомъ выигрывали у меня двадцать королевствъ, и тутъ бы я сказала, что вы играете, какъ должно.

Алонзо. Если это новое очарованіе острова, я долженъ дважды лишиться сына.

Себастіанъ. Какое чудо!

Фердинандъ. Если море бываетъ иногда грозно, то бываетъ и милостиво — я напрасно его проклиналъ.

(Фердинандъ бросается на колѣни предъ Алонзо.)

Алонзо. Да осѣнитъ тебя благословеніе отца, упоеннаго радостью! Встань и скажи, какъ ты здѣсь очутился!

Миранда. О чудеса! Сколько прекрасныхъ созданій я вижу? Какъ хороши люди! Какъ долженъ быть хорошъ свѣтъ, въ которомъ живутъ такія созданія.

Просперо. Онъ новъ для тебя.

Алонзо. Кто дѣвушка, съ которою ты игралъ въ шахматы? Знакомство ваше не можетъ быть старѣе трехъ часовъ. Не богиня ли она, которая разлучила насъ, чтобы потомъ соединить снова.

Фердинандъ. Государь, она смертная, но безсмертные боги мнѣ ее даровали; я выбралъ ее въ подруги въ ту минуту, когда не могъ спросить совѣта у отца моего, полагая, что его ужъ нѣтъ на свѣтѣ. Она дочь знаменитаго миланскаго герцога, о которомъ я такъ много слышалъ, но котораго до нынѣ не видалъ. Онъ далъ мнѣ снова жизнь, и чрезъ нее сталъ мнѣ вторымъ отцомъ.

Алонзо. А я ей буду вторымъ отцемъ, но какъ неловко и странно отцу просить прощенія у своей дочери!

Просперо. Остановитесь, государь! Не будемъ обременять мыслей тяжестью минувшаго.

Гонзало. Я плакалъ внутренно и до сихъ поръ не могъ сказать ни слова. О, боги! Обратите взглядъ на Эту чету и осѣните ее вѣнкомъ вашего благословенія! Вы сами предназначили намъ путь на этотъ островъ.

Алонзо. Аминь.

Гонзало. Не для того ли герцогъ Милана былъ изгнанъ изъ Милана, чтобы потомство его дало царей Неаполю? О, радость эта выше всякой радости! Увѣковѣчимъ ее, напишемъ золотыми буквами на несокрушаемыхъ столбахъ: а Во время путешествія Кларибелла нашла себѣ супруга въ Тунисѣ; Фердинандъ, братъ ея, нашелъ себѣ супругу, тамъ, гдѣ онъ самъ былъ потерянъ. Просперо обрѣлъ свое герцогство, на необитаемомъ островѣ, и мы всѣ нашли себя самихъ, тамъ, гдѣ всякій изъ насъ потерялся было совершенно.»

Алонзо. Дайте мнѣ ваши руки.

(Къ Фердинанду и Мирандѣ.)

Пусть печаль и горе окуютъ то сердце, которое не пожелаетъ вамъ счастія.

Гонзало. Да будетъ такъ! Аминь.

(Входятъ Аріэль съ командиромъ и боцманомъ, которые слѣдуютъ за нимъ въ изумленіи.)

Посмотрите, государь, посмотрите! Вотъ еще наши! Я пророчилъ, что покуда висѣлицы будутъ существовать на землѣ, этотъ молодецъ не потонетъ. — Ну, что, богохульникъ, изгонявшій проклятіями съ корабля милосердіе Божіе, — у тебя нѣтъ ругательствъ на берегу! Ужъ не отнялся ли у тебя языкъ на сушѣ? Что новинькаго скажешь?

Боцманъ. Лучшая новость та, что мы находимъ здѣсь короля и всю свиту; другая, что корабль, который три стклянки тому назадъ, мы почитали разбитымъ, такъ же исправенъ, оконопаченъ, оснащенъ и вооруженъ, какъ былъ въ тотъ день, какъ мы пустились въ море.

Аріэль (въ сторону.) Господинъ мой, все это сдѣлано мною, послѣ того, какъ я въ послѣдній разъ ушелъ отсюда.

Просперо. Мой добрый духъ!

Алонзо. Всѣ эти происшествія неестественны! Чѣмъ далѣе, тѣмъ они становятся страннѣе и необыкновеннѣе. — Скажите, какъ вы сюда пришли?

Боцманъ. Если бъ я былъ увѣренъ, что все это видѣлъ не во снѣ, я бы рѣшился разсказать вамъ. Мы спали мертвымъ сномъ, (сами не знаемъ, какимъ образомъ), завалившись подъ люки. Какой-то странный, смутный шумъ, визгъ, вой, стоны, бряцанье цѣпей и разные другіе страшные звуки разбудили насъ. Мы всѣ вскочили, почувствовали себя на свободѣ, и видимъ, что нашъ королевскій корабль, прекрасный и величавый по прежнему, свѣжъ и невредимъ. Мы прыгали отъ радости, но вдругъ какъ бы во снѣ были мы разлучены съ прочими и приведены сюда.

Аріэлъ, (въ сторону.) Хорошо ли я исполнилъ мою обязанность?

Просперо, (въ сторону.) Восхитительно! За то тебѣ свобода!

Алонзо. Это такой лабиринтъ, въ какомъ человѣкъ никогда еще не заблуждался. Все это ведено было силой сверхъестественною. Никто, кромѣ оракула, не въ состояніи объяснить намъ загадки.

Просперо. Государь, не мучьте себя напрасно распутываньемъ этихъ странныхъ происшествій. Въ свободныя минуты, которыя скоро настанутъ, я разовью предъ вами ясно всѣ подробности случившагося. До тѣхъ поръ будьте покойны и увѣрены, что все хорошо. Духъ! освободи Калибана и его шайку. Сними съ нихъ очарованіе. — Какъ это, государь! Изъ вашего экипажа недостаетъ еще двухъ негодяевъ, а вы объ нихъ и позабыли?

(Входитъ Аріэль, ведя за собою Калибана, Стефано и Тринкуло, въ украденныхъ платьяхъ.)

Стефано. Пусть каждый заботится о другихъ, нисколько не думая о себѣ, на свѣтѣ все зависитъ отъ счастія. — Ободрись, чудище Брамербасъ, ободрись!

Тринкуло. Если два шпіона, что у меня во лбу, не лгутъ, такъ здѣсь распречудесное явленіе!

Калибанъ. О Сетебосъ, вотъ отличные-то духи! Какъ господинъ-то мой прекрасенъ! Боюсь, чтобъ онъ не сталъ меня наказывать.

Себастіанъ. Ха, ха, ха! Это что такое, синьоръ Антоніо? Не за деньги ли намъ ихъ предлагаютъ?

Антоніо. Очень можетъ быть; одинъ изъ нихъ настоящая рыба, и безъ сомнѣнія, продажная.

Просперо. Господа! Разсмотрите только наружность этихъ молодцовъ, и скажите, честные ли они люди? Этотъ безобразный невольникъ, сынъ колдуньи, которая такъ была могущественна, что останавливала луну, дѣлала въ морѣ приливы и отливы, и имѣла одинакое съ нею вліяніе, не прибѣгая къ ея помощи. Всѣ трое меня обокрали. Этотъ полу-демонъ, (потому что онъ порожденіе ада) уговорился съ ними лишить меня жизни. Двоихъ изъ нихъ вы должны знать, а это чадо тмы, мое!

Калибанъ. Онъ меня до смерти исколотитъ.

Алонзо. Да это, кажется, Стефано, мой пьяный буфетчикъ.

Себастіанъ. Онъ и теперь пьянъ. Гдѣ онъ досталъ вина?

Алонзо. И Тринкуло тоже шатается. Гдѣ нашли они напитокъ, который такъ ихъ разрумянилъ? Отъ чего ты въ такомъ положеніи?

Тринкуло. Съ тѣхъ поръ, какъ я въ послѣдній разъ васъ видѣлъ, я былъ въ такомъ опьяненіи, что, боюсь, едва ли когда нибудь хмѣль выйдетъ у меня изъ костей. Теперь шмели мнѣ непочемъ.

Себастіанъ. Ну, какъ ты поживаешь, Стефано?

Стефано. Охъ! Не трогайте меня — я не Стефано; я просто воплощенный Гнюсъ.

Алонзо, (указывая на Калибана.) Вотъ странное существо; я никогда не видалъ такого.

Просперо. Нравъ его такъ же чудовищенъ, какъ и наружность. Въ пещеру, зелье! Возьми съ собой товарищей; если хочешь быть прощенъ, убери въ ней все и вычисти!

Калибанъ. Повинуюсь и впередъ буду умнѣе; прошу пощады. Какой же я былъ оселъ, что принялъ этого пьяницу за бога, и обожалъ такого дурака.

Просперо. Ступай.

Алонзо. Прочь! Положите эти ветошки туда, гдѣ ихъ нашли.

Себастіяно. Или скорѣе, украли.

(Калибанъ, Стефано и Трнникуло уходятъ.)

Просперо. Государь! Приглашаю ваше величество, со всею свитою, въ мою бѣдную пещеру: вы въ ней проведете одну ночь. Я употреблю часть ея на разсказъ (который, надѣюсь, сократитъ ее), исторіи моей жизни и всѣхъ обстоятельствъ, слѣдовавшихъ одно за другимъ со времени моего прибытія на этотъ островъ; утромъ провожу васъ къ кораблю, а тамъ отправимся въ Неаполь, гдѣ надѣюсь видѣть брачное торжество нашихъ дѣтей. Потомъ удалюсь въ Миланъ, гдѣ моя третья мысль будетъ о могилѣ.

Алонзо. Съ нетерпѣніемъ жду разсказа. Слухъ мой будетъ пожирать его съ радостію.

Просперо. Я ничего не пропущу, и обѣщаю вамъ на завтра тихое море, и попутные вѣтры, которые будутъ дуть такъ постоянно, что королевскій корабль вашъ опередитъ весь флотъ. Аріэль: это твое дѣло; потомъ обратись къ стихіямъ, будь свободенъ и веселись! (Синьорамъ.) Прошу покорно! (Уходятъ.)

ЭПИЛОГЪ.

Просперо. И такъ, теперь всѣ мои чары исчезли, и я долженъ довольствоваться собственными силами. Увы! онѣ очень слабы! Отъ нихъ теперь зависитъ, останусь ли я навѣки на мели или отправлюсь въ Неаполь. О, нѣтъ! Теперь я пріобрѣлъ герцогство и простилъ моимъ злодѣямъ, вы не оставите меня въ пустынѣ острова, прикованнаго немощью: приложите дружно руки и освободите отъ узъ. Когда ваше благосклонное дыханіе не будетъ надувать моего паруса, разрушится мой планъ. Онъ былъ обворожить. Теперь у меня нѣтъ болѣе духовъ, нѣтъ науки чародѣйства; и при концѣ усилій моихъ я бы предался отчаянію, если бы въ мольбѣ къ вамъ, не надѣялся найти спасенія!